На другой день мы уехали, но это уже было 3-го октября, так что муж был принужден сделать мне беличью шубку. В эту зиму был очень большой холод. Об этом нечего и говорить, что, приехав в Москву, я очень обрадовала матушку. Предполагая непременно возвратиться в Киев по убедительной просьбе публики, я распорядилась и духовными делами. Запаслась Патериком, скоро прочитала его и в конце декабря поехала в Киев, уж как будто к знакомым.
Приехала 24-го декабря, и первый визит к доброй Ан. Степ. Наумовой. Привезла ей детское одеяльце своей работы для ее внучки Селецкой, а также большое двухспальное, связанное из шерсти «Шине», но она ни за что не хотела принять такой дорогой подарок. А когда приехал полковник Афанасьев от Дм. Гав. для каких-то совещаний, он так на него крикнул, топнул ногой, что тот едва убрался и тут же подумал, как он после мне говорил, что с таким господином пива не сваришь. К счастию, Бог все переделал к лучшему. Только что покончив это дело на словах с губернатором, я получаю бумагу из Одессы от назначенного правительством директора театров барона Рено. Он уведомляет, что вместо Ахлестышева назначен губернатором Александр Ив. Казначеев, который до того был губернатором в Крыму и один раз приезжал в Одессу, видел меня на сцене и слышал от публики сожаление о моем отъезде, а главное, узнав, что я в Киеве, просил немедленно возвратиться, обещая дать все, что я просила. С этой бумагой я поехала к Дм. Гав. и сказала, что думаю воспользоваться приглашением, до тех пор, пока выстроится новый театр в Киеве, обещая, за внимание публики, приехать, где бы я ни была. Из Киева муж поехал в Москву, чтобы отдать мой дом в распоряжение Щепину, а я поехала с горничной и провожатым в Одессу, и во время дороги вытерпела много неприятностей. В Белой Церкви так разлилась река, что проехать не было возможности. Мы должны были остановиться и ожидать перевоза. На станции я нашла какую-то даму, г-жу Моллер, как она назвала себя, при ней было трое детей, один ребенок у кормилицы и человек. Когда наступила возможность перебраться, она уговорила меня ехать с нею вместе, так как у нее был крытый тарантас, а у меня крытая арба, впрочем, хорошо приспособленная и покойная. Я приняла ее предложение более затем, чтобы иметь приятную и образованную спутницу, а горничная поехала с провожатым. Не помню где, но опять мы встретили разлившуюся реку и снесенный мост. Тут мужики посоветовали нам переехать верхом, но мы решились только посадить на лошадь кормилицу с ребенком, по одному мужику по сторонам вели лошадь, оберегая их; а сами приказали мужикам снять сапоги, надеть их на свои ноги, и так они по страшно бьющим водам переводили нас поодиночке. Других детей переносили на руках. Но и этим еще не кончилось: не останавливаясь и ночью, мы с ней попеременно не засыпали, боясь какой-нибудь случайности. В последнюю ночь, она, кажется, была третья, мы так утомились, что все невольно задремали. Вдруг на каком-то толчке — крах — шкворень пополам! и наш тарантас лежит на боку. Упал он на мою сторону, против меня сидели кормилица с закрытым у груди ребенком, другие дети, узлы и ящики — все полетело на нас. М-те Моллер почти обезумела. Вскочила на нас ногами и в верхнее окно страшным голосом кричала: «Ольга! Ольга!» — называя маленькую девочку, которая была у кормилицы. К счастью, человек скоро вытащил ее вверх, за ней и детей; потом с ямщиком повернули тарантас. Я, лежа внизу всего и всех, чувствовала, что задыхаюсь, и более от мысли, что если мне так тяжело, то что же будет с крошечной девочкой, лежащей под такой тяжестью. Когда подняли тарантас, я с трудом приподнялась, смотрю на кормилицу, она бледна как полотно. У нас была одна мысль, что ребенок задохся. Кормилица не могла пошевельнуться, и я потихоньку начала расстегивать шубу и открывать ребенка. По моему радостному лицу она решилась опустить глаза, и мы увидели прелестную девочку, спящую крепким сном. Ангел-хранитель сохранил младенца от неизбежной смерти. Тут мы провели несколько часов, покуда нам привели волов с телегами. Тащились чуть не целый День, но ввиду минувшей опасности утешались, что все благополучно окончилось, и сами подсмеивались над своим путешествием на волах. И тут еще не конец: приехали в жидовский дом во время их праздника Пасхи, так нам не только не дали куска хлеба, даже впустили в нетопленую комнату и сказали, что сегодняшний день никак нельзя топить. Поэтому надо украсть у них опресноков (мацу), а наш человек где-то ухитрился достать рыбу карпа, по их называемую короб. Никто из нас не знал кулинарного искусства, но кое-как вычистили рыбу, положили в какой-то горшок, в печке зажгли собранные сучья и делали что-то вроде супа, и как теперь помню, когда мы все это кушали, то нам казалось, что лучшего блюда и на свете нет. Наконец, приехали в Одессу, и какова же была досада, когда моя горничная Татьяна приехала в тот же день, и совершенно благополучно. За что же я-то терпела такие муки? Но я не жалела об этом, потому что была полезна для г-жи Моллер и ее детей, что и доказано было нашим постоянным знакомством во все таинственное пребывание ее в Одессе. Я говорю таинственное, потому что она сейчас же наняла себе уединенную дачу, никуда не выезжала, никого не принимала, кроме меня. Бывало, приедет зачем-нибудь в город на самое короткое время, заедет ко мне и, если я свободна, увезет меня к себе. Однажды я приехала к ней и видела выходящего от нее господина, видимо приезжего. Насколько я заметила, он был очень красив, высокого роста и прекрасно одет. Ее нашла немного смущенною, не помню, что-то она сказала мне об этом приезжем и, прощаясь, проговорилась, что, может быть, скоро сама уедет, и это «скоро» наступило в этот же день вечером, как я узнала впоследствии. Не проникая в чужие тайны, мне казалось только одно, что она не была матерью этих детей, а возила их с места на место, вероятно, для каких-нибудь целей их родителей.
Наш сезон шел блистательно и подвигался к концу. Губернатор Алекс. Ив. Казначеев был очень добр и внимателен к нам, сделался моим кумом, я с ним крестила у моей сестры ее сына Александра, еще у его чиновника Бе-нецкого сына, с женой которого я была очень дружна. Кстати скажу — с нами в одном этаже жил какой-то женатый итальянец. У него родились шесть сыновей и все маленькие умирали, так что он выходил из себя, и в самом деле, нам тяжело было смотреть на несчастную мать, когда уже при мне еще не успели похоронить годовалого ребенка, как в это же время умер трехлетний и у них никого не осталось. Но она была беременна. И видя наших прелестных малюток, прелестного трехлетнего Мишу, за которым отец сам ездил в Москву, и хорошенького Сашу на руках кормилицы, Колович (фамилия итальянца) не мог равнодушно смотреть на наших детей. И вот Екат. Алекс. Бенецкая посоветовала попросить меня окрестить ребенка. Не знаю, были ли у них еще дети, но об этом лет через двенадцать слышала, что он жив. Так же поступил и другой знакомый Бенецких, аптекарь Назаревич, у которого была та же история, и мальчик, окрещенный мною, остался жив, и был уже молодым человеком, когда я перестала слышать о нем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
