Не взойдя на трон, Ольга смотрела, как ее сын вынырнул из-под брюха своего жеребца на его круп и как конь, храпя, свернув морду набок, кося бешеным глазом и роняя пену с раздутых боков, остановился, процарапав копытами мраморный пол, в одном шаге от нее.
— Ты! — в бешенстве крикнул матери Святослав. — Ты изгнала Малушу! Верни ее!
Подняв взгляд от исцарапанного мрамора, Ольга посмотрела на своего сына. В бешенстве его темные глаза обретали оттенок раскаленных углей. Он был рус, как Ольга и как все свионы, пришедшие в эту страну с норвежского севера, но лицо его не было удлиненно-свионским, и фигура не походила на фигуру северного конунга. Он был среднего роста, по-славянски широк в плечах, с крепкой короткой шеей, с густыми бровями, с тонким, слегка горбатым носом и с первым юношеским пушком над узкой и упрямой верхней губой. В его правом ухе, как ныне у всех молодых язычников знатной крови, была золотая серьга, украшенная двумя жемчужинами с рубином, посреди них вставленным. Но никакой татуировки не было на его голове и теле — этого, слава Богу, Ольге удалось не допустить.
Тяжело дыша и раздувая крылья своего узкого носа, словно не конь его, а он внес своего коня в Золотую палату, Святослав с ненавистью и сверху вниз смотрел в глаза своей матери.
— Да, изгнала, — спокойно ответила Ольга. — Она моя ключница, не твоя.
— Ты била ее!
— Била. Она моя рабыня.
Гарцуя на разгоряченном жеребце, Святослав не отрывал взгляда от глаз матери, и их взгляды говорили больше, чем слова, потому что они оба знали, о чем идет речь. Малуша, ключница и рабыня, еще зимой сделала Святослава мужчиной, и тогда Ольга закрыла на это глаза. Потому что во всем мире, от Гиспании до Персии, все принцы, василевсы, княжичи и царевичи становятся мужчинами в гаремах своих отцов. Но у Ольги нет гарема, и, узнав от слуг о ночных визитах сына в светлицу Малуши, Ольга сама убрала ночных стражников из северной части терема, где жила молодая ключница. И даже собиралась одарить ее мехами и дорогой одеждой за заботу о сыне. Но эта ничтожная тварь, эта пся крев, как говорят поляки, вознамерилась выйти из своего рабского племени и забрюхатела, понесла, мерзавка, от Святослава! Такого Ольга снести не могла. Вызванная нынче утром к княгине, Малуша была бита плетью по лицу и срочно отправлена из Киева в дальнее городище Бугучан, где будет выдана замуж за престарелого грида-дружинника, который за щедрую награду прикормит байстрюка, как свое чадо. Впрочем, ни о названии этого городища, ни об имени будущего мужа Малуши Святославу ни у кого не вызнать. Потому что у Ольги в отношении сына свои планы.
— Верни ее! — заорал Святослав и хлестнул коня, направляя его на мать.
Ольга, побледнев пуще прежнего, не сошла с места.
— Но! Пошел! — Святослав ударил коня сапогами и плетью с такой силой, что жеребец прыгнул вперед, но в последний миг, встретив кинжальные глаза княгини, встал над ней на дыбы и заржал под высоким золоченым куполом Золотой палаты.
— Вон отсюда, щенок! — негромко сказала Ольга, когда передние копыта коня опустились на расстоянии ладони от ее левого плеча, а сын оказался совсем рядом.
— Нет, сука, ты вернешь ее!
Святослав в бешенстве заворачивал морду коня на свою мать и снова бил его плетью, но тут жеребец не то от страха перед княгиней, не то от усталости попятился, задрал хвост, громко перднул и уронил на богатый мраморный паркет тяжелую плюху.
— Уведи его, — презрительно усмехнулась княгиня, — а то он и обоссытся тут!
Однако эта ее насмешка еще больше обозлила юного князя. Он сорвал со стены меч и занес его над матерью.
— Верни ее или я убью тебя, клянусь мечом отца!
— Это не его меч, ты знаешь. Его меч у хазар. А это так, подменный, для устрашения славян, — пренебрежительно усмехнулась Ольга. Казалось, она даже дразнит сына, как молодого быка.
— Это не его меч, а я не его сын! Да? — крикнул он.
— Нет, ты его сын.
— Врешь, сука! — Святослав ударил мечом по щиту деда над головой матери. — Я сын Свенельда! Ты путалась с этим Свенельдом еще при жизни отца!
— Видишь! Ты сам говоришь — «при жизни отца». Игорь был отец твой.
— Врешь! Никто не верит этому! Ему было больше шести десятков, когда я родился! Чей я сын? Говори! Свенельда или Песаха?
— Ты сын Игоря! — холодно сказала княгиня.
— Но ты была пленницей Песаха! Всю ночь!
— Это старый навет. А наветчиков я повесила, — презрительно отмахнулась Ольга. — Ты сын Игоря. А теперь выйди вон. — И княгиня устало повернулась к своим дворянам и стражникам, осмелившимся наконец войти в палату. — Уведите коня и ребенка!
Кто-то из стражников хотел взять коня за уздцы, но Святослав тут же поднял меч:
— Прочь! Я сам въехал и сам выеду! — И повернулся к матери. — Ничего! Тебе недолго осталось тут править! Через год — моя власть! Я верну Малушу!
Но Ольга лишь отрицательно покачала головой. У нее были другие планы.
И записано в Начальной русской летописи:
«В лето 955 года пошла Ольга к Грекам и пришла в Царь-град. Был тогда царем Константин Великий, сын Льва, и пришла к нему Ольга; увидал царь, что она прекрасна лицом, удивился уму ее, беседовал с ней и сказал: «Подобает тебе царствовать вмеcте с нами». Она сообразила и сказала царю: «Я язычница, если хочешь меня крестить, то крести меня сам, иначе я не крещусь». И крестил ее царь с патриархом. Просвещенная, она радовалась душою и телом. И поучал ее патриарх о вере, о молитве, о посте и милостыне, о целомудрии. Она же, наклонив голову, стояла, словно губка, впитывающая влагу, внимая учению… Назвали ее в крещении Еленой, как мать Константина Великого. Благословил ее патриарх и отпустил».
«После крещения призвал ее царь и сказал ей: «Хочу тебя взять себе в жены». Она же ответила: «Как ты хочешь взять меня в жены, когда сам меня крестил и назвал меня дочерью? У христиан нет закона жениться на дочерях, ты сам хорошо знаешь». И сказал царь: «Перехитрила ты меня, Ольга». И дал ей много даров, злато и серебро, и отпустил ее, назвав ее дочерью себе. Она же, собираясь домой, пришла к патриарху, прося благословения дому, и сказала ему: «Люди мои язычники, и сын мой язычник. Благослови же меня, пусть сохранит меня Бог от всякого зла, если кто замышляет на меня». И благословил ее патриарх. Она пошла с миром в свою землю и вернулась в Киев…»
«И жила Ольга с сыном своим Святославом, и просила его креститься, но он пренебрегал этим и не обращал внимания. Ольга часто говорила ему: «Я, сын мой, познала Бога и радуюсь; если ты познаешь, и ты радоваться начнешь». Он же не внимал этому, говоря: «Если я приму другой закон, дружина моя начнет надо мной смеяться». Она же сказала ему: «Если ты крестишься, то все сделают то же самое». Он же не слушался матери и хранил нравы языческие. А в остальном они жили в любви…»
Стоп! Не верь, читатель, старинным летописям — врут они! Сидя в монастырях, ангажированные летописцы сочиняли их по заказу своих владык точно так, как современные китайские историки сочиняют биографию «великого» Мао, а Институт истории СССР — историю России, удобную кремлевским вождям. Из-за этого старого и нового вранья происходит в исторической науке постоянная путаница. Известно, например, что князь Владимир, сын Святослава, забраковал и уничтожил первую русскую летопись только потому, что в ней, говоря современным языком, была «недостаточно полно» отражена его роль в деле объединения Руси. Он заказал новую редакцию этой летописи Сильвестру, монаху Выдубицкого монастыря, и тот в угоду Владимиру так переврал всю русскую историю, что с тех пор вот уже десять веков сотни историков кормятся за счет выяснения хотя бы простейших фактов — истинной даты крещения Руси или подлинной причины поездки княгини Ольги в Константинополь.
Последнее, впрочем, косвенно прояснено протокольными записями секретарей Константина Порфирогенита и отражено в его личном сочинении «De ceremoniis Aulae», где Ольга именуется своим скандинавским именем Елга. Согласно Константину, прием русской княгини состоялся не в 955 году, как сообщил Сильвестр, а в среду 9 сентября 957 года. Вошедшей княгине было указано место, близкое к императору, на которое она «сев говорила с ним, о чем ей было нужно». Ее свите розданы были денежные подарки: ей самой вручено было 500 милиарисиев, ее племяннику — 30 милиарисиев, ее ближайшим секретарям и фрейлинам по 20 милиарисиев, прочим шестидесяти послам и представителям киевской знати — по двенадцать милиарисиев каждому, а пресвитеру Григорию, который сопровождал Ольгу, и ее восемнадцати служанкам — по восемь милиарисиев. Историки считают, что это унижение греками русского духовника княгини лучше всего свидетельствует о том, что Ольга была крещена еще до поездки в Константинополь и что истинной целью ее почти шестимесячного пребывания в Судской гавани под Константинополем, где не так давно ее муж жег, грабил и вбивал грекам гвозди меж глаз, была вовсе не охота принять крещение из рук византийского царя и патриарха.
