Таким образом, перед нами довольно обычный тип литератора, прячущийся от жизни за химерой своей собственной концепции и особенно своей необузданной фантазии. Однако конфуцианская идеология оказалась приемлемой и для данной эпохи. Новые маньчжурские правители ввели ее – минус фантастический, конечно, элемент – в жизнь общества весьма решительным порядком, и конфуцианская система, в ее извращенно-сусальном виде, охватила весь Китай в последний раз, но еще на два с половиною века, так что вся идеология Ляо Чжая была как бы общественным выражением правительственной ферулы.
Выше уже достаточно показано, как мастерски старый конфуцианский язык в новеллах Ляо Чжая заговорил о живых и простых вещах, создав читателю удовольствие как бы стилизованного театрального представления, берущего темы из житейской толщи и преображающего их в схемы и формулы, не теряя при этом показа и яркого сознания действительности. Можно легко видеть, что при разрушении конфуцианской системы, с одной стороны, и затем при движении масс к просвещению, в котором истории студентов и лис станут уже чтением отсталым как по содержанию, так и по форме (европеизация формы уже кричит против Ляочжаева языка) – одним словом, с развитием китайского общества, которое совершается не так уж медленно, как это нам кажется, Ляочжаевы новеллы отойдут в своем оригинальном тексте в область мировой литературы на правах, скажем, Апулея, а в общественном значении – к литературе сказки. Впрочем, этот процесс можно уже считать законченным: Ляо Чжай перестал быть литературной картиной Китая и китайца вне границ времени, как было до сих пор, и начал свою жизнь в исторических памятниках китайского средневековья.
1937
ВЕРОУЧЕНИЕ БЕЛОГО ЛОТОСА
Некий человек из Шаньси – забыл, как его звали по имени и фамилии, – принадлежал к вероучению Белого Лотоса[268] и, кажется, был приверженцем Сюй Хунжу[269]. Своими «левыми путями» он волновал, будоражил народные массы, и те, кто восхищался его фокусами и проделками, большею частью чтили его, как чтут уважаемого учителя.
Однажды, куда-то уходя, он поставил в горнице таз, накрыл его другим и велел своему ученику сидеть и караулить, – не сметь открывать и смотреть.
Когда учитель ушел, ученик открыл таз и увидел там чистую воду, по которой плавала лодочка, сделанная из соломы. На лодочке были и мачты и паруса – словом, все-все.
Подивившись лодочке, ученик тронул ее пальцем, и она от прикосновения перевернулась. Ученик бросился ее поднимать, чтобы вернуть в прежнее положение, но она снова перевернулась.
Вдруг входит учитель.
– Как ты смел меня ослушаться? – набросился он гневно на ученика.
Тот энергично утверждал, что ничего подобного не было.
– Что ты меня обманываешь? – кричал учитель. – Только что сейчас в море перевернулась моя ладья.
Еще случай. Однажды вечером учитель зажег в горнице огромную свечу и велел ученику смотреть за ней внимательно, чтобы ее не задуло ветром. Пробило уже две стражи, а учитель все еще не приходил. Ученик, изнеможенный усталостью, пошел к кровати, прилег…
Когда он очнулся, свеча уже погасла. Быстро вскочил, зажег, и в это же время вошел учитель. Ученику опять попало.
– Уверяю вас, – говорил он, – что я и не думал спать… Как это свеча могла вдруг так погаснуть?
– Ты еще будешь тут говорить! – яростно кричал на него учитель. – Ведь ты меня заставил сейчас более десяти ли шагать в темноте!
Ученик был ошарашен.
Таких необьяснимых историй у него бывало бесконечное число, всего не опишешь.
В дальнейшем его любимая наложница вступила в связь с его учеником. Учитель это заметил, но не подавал вида и молчал. Раз он послал ученика кормить свиней. Только что тот вошел в хлев, как тут же превратился в борова.
Учитель сейчас же послал за мясником. Тот зарезал борова и стал продавать мясо. Никто и не догадывался.
Видя, что сын не возвращается домой, отец ученика зашел к учителю наведаться. Тот сказал, что ученик давно уже у него не бывал. Отец вернулся к себе, стал повсюду искать и спрашивать, но никаких следов сына не нашел.
Тогда один из соучеников погибшего, разузнав потихоньку об этом деле, проговорился отцу его. Тот подал на учителя жалобу местному правителю. Правитель, боясь, что он убежит, не решился сам его задержать, донес выше по начальству, прося прислать тысячу вооруженных людей.
Окружили дом, арестовали его жену и сына, и всех их заперли в клетку, чтобы в ней препроводить в столицу.
Дорога шла через горы Тайхан[270]. Вдруг из гор выскочил великан ростом с дерево. Глаза – словно плошки, рост – с лохань, зубы – больше фута. Солдаты, ошеломленные этим зрелищем, остановились, не смея идти дальше.
– Это оборотень, – сказал сектант. – Его может прогнать моя жена.
Послушались его слов, развязали жену, и та помчалась на великана с копьем в руках. Великан рассвирепел, втянул ее в рот и проглотил.
Все бывшие тут еще больше перепугались. – Ну, раз он убил мою жену, надо, значит, идти сыну, – сказал сектант.
Выпустили сына. Но и тот был проглочен, как мать.
Все воззрились друг на друга, и никто не знал, что теперь делать. Сектант заплакал, разгневался.
– Ну, когда так, раз он убил и жену мою и сына, – кричал он, – мне хоть и не сладко, однако ничего не поделаешь: придется идти против него самому мне.
Выпустили из клетки и его, дали в руки нож и направили на врага. Великан ринулся на него с большой яростью и вступил с ним в драку, борясь голыми руками. Минута – и великан схватил его и сунул в рот.
Потом вытянул шею и проглотил. Проглотив же, спокойно, как ни в чем не бывало, удалился.
ЧАНТИН И ЕЕ КОВАРНЫЙ ОТЕЦ
Ши Тайпу, человек из Тайшаня[271], интересовался наукой амулетов и заклинаний, изгоняющих нечистую силу. Некий даос, повстречав его, пришел в восторг от его сообразительности и принял в свои ученики. Он открыл «роговые застежки» и вынул две книги[272]. Первая из них трактовала об изгнании лисиц, вторая – об изгнании бесов. Вручив Ши вторую книжку, он сказал:
– Проникнись благоговением и вниманием к этой книге. В ней будет все: и одежда, и пища, и красавица жена!
Ши спросил, как его фамилия и как имя.
– Я Ван Чичэн из храма Первородного Владыки, что в селе к северу от Бяньского города[273].
Даос оставил его у себя на несколько дней и передал ему полностью все свои тайные приемы и заговоры. С этих пор Ши стал исключительным мастером заговоров и талисманных письмен[274]; следы людей, несших ему деньги и подарки, сплетались, как говорится, одни с другими у его ворот.
Однажды к нему явился какой-то старик, назвавший себя фамилией Вэн. Он выложил перед Ши ослепительные шелка и кучу серебра; сказал, что у его дочери болезнь от беса и что она уже погибает; настойчиво просил Ши посетить больную. Ши, услыхав, что болезнь стала опасной, отказался и не принял подношений, но пока что пошел вместе с ним.
Через десять с чем-то ли они вошли в горный поселок. Дойдя до дома старика, Ши увидел перед собой роскошные прекрасные строения, хоромы. В спальне, куда его ввели, перед ним лежала молодая девушка за тонким газовым пологом. Служанка подняла занавеску на крюк, и Ши издали посмотрел на больную. Ей было, пожалуй, лет четырнадцать – пятнадцать. Тело было слито с постелью и совершенно походило на скелет. Ши подошел поближе. Вдруг она раскрыла глаза и сказала:
– Пришел настоящий врач!
Вся семья выразила радость. Ши сказали, что больная уже несколько дней совсем не говорила. Ши вышел и теперь уже стал расспрашивать о симптомах болезни. Старик сказал, что они среди бела дня видят, как появляется молодой человек и ложится к ней. Они его хвать – исчез; через минуту – снова тут.
– Мне кажется, – заключил старик, – что это бес.
– Если это бес, – сказал ему на это Ши, – то изгнать его нетрудно. Боюсь, что это лис, и тогда я не решусь взяться.
– Наверно, не лис, наверно! – утверждал старик. Ши вручил ему писаный талисман и в этот вечер лег спать в доме старика. Около полуночи вошел какой-то молодой человек в безупречной, строго приличной одежде и шапке. Ши решил, что это кто-нибудь из родственников хозяина, встал и спросил, кто он такой.
– Я – бес, – сказал юноша, – но дом Вэнов – сплошь лисицы. Мне случайно полюбилась их дочь Хунтин, и я пока остановился здесь. Когда бес попадает своим наваждением на лисицу, то никакому тайному предопределению небесных сил это не вредит. Скажите, господин, зачем вам понадобилось расторгать чужую судьбу-связь и охранять именно ее? Сестра этой девицы, Чантин, блеском своей красоты отмечена еще более, и я, из почтения к вам, оставил ее, как говорится, «цельною яшмой»[275], для угождения Вашему Высокому Совершенству. Если старик согласится ее за вас выдать, то только в этом случае вы можете применить ваше лечение к данной девице. Но к тому времени я и сам, вероятно, уйду.
