После этого жена хотела проститься с ним и уйти домой, чтобы там получить наказание за ослушание отцовской воли, но муж стал ее удерживать, ребенок заплакал, – и она, сдержав в себе решимость, осталась. Не прошло и нескольких дней, как пришли сообщить, что ее мать больна.
– Я пришла сюда ради твоего отца, – заявила она мужу. – Неужели же ты не отпустишь меня ради моей матери?
Ши согласился. Тогда она велела кормилице забрать мальчика и уйти куда-нибудь, а сама, вся в слезах, вышла из дому и удалилась. После этого ухода она не возвращалась несколько лет. Ши-отец и Ши-сын стали даже понемногу забывать ее. Но однажды на рассвете, когда в доме открывали двери, в них вихрем впорхнула Чантин. Полный изумления, Ши начал было ее расспрашивать, но она села грустно-грустно на диван и вздохнула.
– Ах, знаешь, – говорила она, – прежде мне, выросшей в теремах да комнатах, какая-нибудь ли казалась далью, а вот сегодня в один день и в одну ночь я пробежала тысячу ли… Ух, устала!
Ши стал ее подробно обо всем расспрашивать, а она то хочет говорить, то снова остановится. Ши упрашивал ее без конца, и она наконец со слезами сказала ему:
– Теперь я тебе расскажу то, что мне больно, а тебе, боюсь, доставит радость. За последние годы мы перебрались на житье к Цзиньской границе[282] и поселились в доме местного магната Чжао. Наш хозяин был с нами, с жильцами, в наилучших отношениях, и отец выдал Хунтин за его сына. Тот, однако, всегда был человеком бездельным, праздным расточителем, и в его доме жилось очень беспокойно. Сестра вернулась домой и сказала об этом отцу. Тот оставил ее дома и в течение полугода не позволял ей уходить обратно. Молодой магнат вскипел гневом и досадой и неизвестно где нанял какого-то злодея, который пришел к нам в дом и с помощью нечистой силы, вооружившись цепью и замком, заковал и увез моего отца. Весь дом был крайне этим потрясен, и в один момент все разбежались в разные стороны.
Ши, услыхав, стал неудержимо хохотать. Женщина рассердилась.
– Хотя он и недобрый человек, – сказала она, – но он мой отец. Я с тобой, как лютня с цитрой, прожила несколько лет, между нами была только любовь и никакой неприязни… Теперь же, когда человек погиб, а дом разрушен и все его рты разбрелись, – если бы ты даже не болел за моего отца, то разве ради меня-то не должен высказать сожаления? А ты, услыхав это, возликовал, заплясал, не сказав мне ни полслова в утешение и защиту. Что за бессовестное поведение!
Взмахнула рукавом[283] и вышла. Ши бросился за ней с извинениями, но она уже исчезла. Ши загрустил, стал раскаиваться. Он решил, что уже теперь она окончательно от него ушла. Однако прошло дня два-три, и она явилась, а с ней вместе и старуха. Ши обрадовался им, бросился участливо их расспрашивать… Но мать и дочь легли перед ним на землю… Удивившись, он спросил, что это значит. Мать с дочерью принялись плакать.
– Я ушла, полная гнева, – сказала дочь. – А вот теперь не могу взять себя крепко в руки, да еще хочу просить его… Что же у меня за лицо после этого?
– Мой тесть, конечно, не человек, – отвечал ей Ши. – Однако любезность твоей матери и твоя любовь мною не забыты. И то, что я, услыша про несчастье с твоим отцом, радовался ему, тоже ведь одно из человечески понятных чувств. Почему ты не сумела быть хоть немного более терпеливой?
Чантин сказала:
– Я только что на дороге повстречала мать и узнала наконец, что тот, кто связал моего отца, был как раз твой учитель!
– Вот как! Ну что же, все-таки это дело весьма легкое. Весь вопрос в том, что если твой старик не вернется домой, то отец и дочь будут разлучены. Если же, как я боюсь, он вернется, то твой муж будет плакать и сын горевать.
Старуха поклялась совершенно определенно, и дочь тоже дала клятву отблагодарить его. Тогда Ши в тот же час собрался и поехал в Бянь. Там он расспросил о дороге и явился в храм Первородного Владыки. Оказалось, что Чичэн вернулся незадолго перед тем. Ши вошел к нему и поклонился. Тот сейчас же спросил его, зачем он пришел. Ши увидел на кухне старую лису, которая была повешена за передние лапы с продетой в них веревкой, засмеялся и сказал:
– Ваш ученик является к вам, учитель, из-за этой вот самой чертовщины!
Чичэн спросил, в чем дело.
– Да это, видите ли, мой тесть!
И рассказал ему всю историю. Даос сказал, что лис этот злой и коварный, и не соглашался так легко его выпустить. Ши стал усердно упрашивать, и даос наконец изьявил согласие. По этому поводу Ши стал подробно рассказывать о проделках лиса, а тот, слушая эти речи, прятался в печь, и похоже было, что он конфузится. Даос смеялся.
– Не совсем еще забыл, видно, чувство стыда за свою подлость!
Ши поднялся и вытащил лиса. Взял нож, обрезал веревку и стал ее продергивать. Лис от непомерной боли яростно скрипел зубами. Ши не стал выдергивать веревку всю сразу, нарочно то останавливался, то дергал снова.
– Ну, что, – спрашивал он лиса, улыбаясь, – больно вам, почтеннейший? Не дергать, что ли?
У лиса зрачки так и сверкали: по-видимому, он сердился. Ши наконец отпустил его, и лис, взмахнув хвостом, выбежал из храма и исчез. Ши откланялся даосу и пришел домой, а уже за три дня до его прихода пришли сообщить вести о старике. Старуха ушла первая, оставив дочь дожидаться Ши. Когда тот пришел, она встретила его, упав перед ним на землю. Ши поднял ее за руки.
– Если ты, милая, не забудешь нашей ладной жизни, то ведь дело не в благодарностях.
– Теперь, знаешь, мы снова переезжаем на прежнее место, – сказала она. – Наша деревня и этот дом в близком соседстве, так что нашим вестям друг о друге ничто не будет мешать. Я хочу идти и проведать наших; через три дня я вернусь. Веришь ли ты мне или нет?
– Сын вырос без матери, – сказал Ши, – и не умер ребенком. Я тоже жил все время, день за днем, и это вошло у меня в привычку. Сегодня я, как видишь, поступил не так, как молодой Чжао, а, наоборот, отплатил старику добром. Таким образом, все, что для тебя надо было сделать, сделано. Если ты не вернешься, с твоей стороны это будет бессовестно. Тогда – пусть и недалеко от вас до меня – ты не приходи сюда и не беспокойся о нас. При чем тут верю тебе я или нет?
Женщина на следующий день ушла, а через два дня уже вернулась.
– Что так скоро? – спросил Ши.
– Отец мой говорит, что не может забыть, как ты в Бяне над ним трунил и издевался. Он долго ворчал, нить за нитью навязывая свои речи, но я больше не захотела его слушать… Вот отчего так скоро и пришла!
С этих пор женщины ходили друг к другу без перерывов, но между стариком и зятем так и не установилось ничего, даже брачных или похоронных посещений.
Автор этих странных историй скажет так:
Лисьи маневры, то так, то этак, хитры и предательски до крайности.
Раскаянье в своем браке у обеих женщин оказалось, как в одной колее: ясно, что это был ловкий прием и обман. Однако, раз захотели, пошли же они замуж! Значит, отвержение брака было ими предрешено.
Скажу еще: если муж ради жены спасает ее отца, то следовало бы ему ограничиться своим добрым делом, влияющим на человека, а злобу оставить. Но нет – он к этому присоединяет издевательство и глумление, и как раз тогда, когда жертва находится в самом трудном положении.
Нечего удивляться, что тот не мог этого позабыть до конца жизни!
Если бывают где-либо в мире «лед» и «яшма»[284], то они, вероятно, вроде этих.
ЯН – ШРАМ НАД ГЛАЗОМ
Один охотник лежал ночью в засаде среди гор и увидел какого-то маленького человечка, ростом фута на два с небольшим, который одиноко шел по дну ручья. Через некоторое время подошел еще один человек, такого же роста. Они встретились и спросили друг друга, кто куда идет. Первый сказал:
– Я хочу сходить повидать Яна – Шрам над глазом. На днях я видел, что у него вид был тусклый, черный. Много вероятий за то, что с ним стрясется беда.
– Я тоже так думаю, – сказал второй, – в твоих словах нет ошибки.
Охотник, зная, что это не люди, резко и громко крикнул. Оба разом исчезли.
Ночью он поймал лисицу, у которой над левым глазом был шрам величиной с медную монету.
ПЕРЕОДЕТЫЙ ЦЗИНЬЛИНЕЦ
Некий цзиньлииец (нанкииец), торговавший вином, всякий раз вливал в готовое вино воду и клал туда яд, так что даже умелые выпивалы и те, выпив всего несколько чарок, сейчас же делались пьяны, что называется, как слякоть. Поэтому за ним укрепилась слава нового «чжуншаньца»[285]. Он разбогател, нажив большие деньги.
Как-то, встав рано утром, он увидел лисицу, лежащую пьяной возле колоды. Связал ей все четыре ноги и уже хотел идти за ножом, но как раз в это время лисица проснулась и жалобно заговорила: «Не дай мне погибнуть! Позволь мне сделать все, чего ты бы ни захотел!» Торговец развязал ее. Она перевернулась с одного бока на другой, глядь – уже превратилась в человека.
В это время у соседа по переулку, некоего Суня, завелся в доме лис, от наваждения которого страдала жена его старшего сына. Торговец и спросил об этом лисицу.
