Короче, два дня еще терпимо. А три дня – это, блин, уже ни в какие ворота. Без баб. Без бухла. У Мурены коксу было на пару понюхов, все выжрали сразу. Выйти никуда нельзя. Дверь стальная, три замка. Мурена хотел раскрутить их как-то ночью, сломал свой швейцарский нож.
Четыре дня.
Пять, блин, дней.
Сидим целыми днями, телевизор смотрим. Утром и вечером приходит Крашеный, жратву несет. Север почти ничего не ест, все скрипит зубами, ни с кем не разговаривает. Лично мне как-то стремно, что вот он ходит туда-сюда, чернеет день ото дня, скрипит зубами, а что у него на уме, хрен его знает…
Мы с Муреной те замки все-таки сковырнули, вышли за бухлом. А там у подъезда бакланы какие-то дежурят. Сказали: «Клоп велел никому не выходить». Мурена, недолго думая, ногой в яйца и подорвался бежать. Я за ним. Мало того, что догнали, так еще по башке настучали. Север, когда увидел нас, его, блин, всего сразу прорвало. Одного баклана хотел с лестницы в окно выкинуть, но тот не пролез, а потом их еще больше набежало, и нас всех закатили обратно в квартиру, у Севера отобрали ствол, а Шмелю глаз расфигачили кастетом, так что вместо глаза у него теперь сплошная шишка.
Потом пришел Клоп, и с ним какой-то дед, типа слесарь. Пока дед новые замки ставил, Клоп с Севером на кухне терки терли.
«Ты нас здесь держишь, как кур в морозильнике, чтоб потом сожрать». Это Север так орал. Очень сильно орал.
«Вас, долбаков, надо было сразу в топку, как только вы на горизонте нарисовались». Это уже Клоп. «Зачем, – говорит, – я только подписался за вас, это как стаю макак приютить, а потом говно за ними прибирать и от бешенства колоться».
«Ага, – заорал Север. – Перед кем ты за нас подписывался? С кем договаривался? Кому сдать нас хочешь?»
«Да ни фига подобного, на фиг ты сдался тебя сдавать», – сказал Клоп.
«Да затем, что неспроста Черкес базарил, будто ты сдавал корешей по рублю за штуку! Он, конечно, конченый отморозок был, но просто так метлой не мел…»
– Ты базар-то фильтруй! – сказал Клоп, да так что у меня мурашки по спине побежали. – Нас с Черкесом фарт рассудил и сходка с ним согласилась! Так что не нарывайся, от греха…
Когда Клоп вышел из кухни, белый как стена, у него зубы клацали от бешенства, он даже губу прокусил, кровь шла, я видел. А потом, когда они все ушли, Север нам с Муреной еще по щам надавал. Даже Шмелю перепало. Это заклин у него такой в мозгах случился.
Семь дней, бдь!
Крашеный принес горячих вареников, в ресторане каком-то заказал. Он тут единственный нормальный пацан. Сам принес, его никто не просил. Север сказал, на фиг иди со своими варениками, Клопу их скорми, пусть подавится! Они маленькие, аккуратные, как детские ушки, тесто тонкое, творог сквозь него светится белый, и теплой росой покрыты. А сметана в отдельной посуде – розовая, крепкая и сладкая, как положишь ее, так и лежит, не растекается.
Пришлось мне одному вареники жрать. Все отказались. А я от вареников отказаться не могу, не умею, не знаю, как это делать.
Зря на Клопа бочки катим, несправедливо это. Крашеный так сказал. Клоп хотел как лучше. Все для нашей собственной пользы. Руку помощи типа протянул. А оно вон как все обернулось. Север ваш крупный косяк упорол, что с Клопом поссорился. Вы его не слушайте, а с Клопом помиритесь. Это, говорит, мой вам хороший совет.
А Мурена сказал: ты бы, гад такой, лучше водки принес бы.
На кухне был уксус. Мурена его нашел и втихаря бодяжил там чего-то – разбавлял чаем, грел на плите, добавлял сахар, соль, даже головки от спичек. Сказал, что там восемьдесят процентов уксусной кислоты, остальное – чистый спирт. Вот этот спирт он и хотел оттуда выгнать. Бодяжил, бодяжил, набодяжил полстакана какой-то мутной дряни. Ему сказали: не вздумай! А он взял и маханул. Минуту стоял с открытой пастью, все вздохнуть не мог. А потом его вчетверо сложило, как этот, блин, бумажный кораблик. Он грохнулся на пол, ногами засучил и орет, как сирена.
Прибежал Крашеный, потом Арбуз, и остальные бакланы тоже сбежались. В хате не протолкнуться, мат-перемат, а что делать, никто не знает. «Скорую» ведь не вызовешь, это сразу всем нам кирдык будет. А у Мурены уже судороги какие-то пошли. Вот блин, Север психанул, схватил кого-то за горло, башкой об шкаф, их типа разнимают, но ни хрена, попробуй Севера разними, когда он почти все зубы свои сжевал. И постепенно так, постепенно все это замутилось в конкретное побоище. Я уже и сам кому-то в череп долблю, а мне кто-то коленом в печень, кулаком в морду, а там Шмеля битой по ребрам охаживают, и все такое. А потом вдруг – бах! бах! Из ствола пальнули. И все сразу прекратилось.
Я ни хрена не понял. Лежит Мурена, застыл, не дрыгается. Баклан какой-то рядом вытянулся. И лужа кровищи под ними, целое болото. И Север стоит, ствол в руке, жует свои зубы. Говорит, уходим отсюдова. А чего с Муреной-то, говорю? Мурена никуда не идет, сказал Север. Мурену убили, говорит, его убили эти суки, поэтому он останется здесь навсегда.
И тут Крашеный влез:
– Ты тоже останешься! Когда Клоп решит, тогда уйдешь!
– Клоп, говоришь? – Север усмехнулся, как волк оскалился, не хотел бы я, чтобы на меня кто-нибудь так скалился. – Клопа я сейчас замочу! Фуфло он, твой Клоп! Ни он мне не указ, ни ты!
А Крашеный – пацан крепкий оказался. Ему и оскал этот, и пушка, которой Север размахивал, – до барабана. Как стал на свое, так на своем и стоит.
– Никуда ты не уйдешь. Ты нашего пацана положил, за это ответить надо! – и руку в карман сунул.
Север удивился:
– Ты это серьезно? – типа так, по приколу, спросил. – Ну, раз так…
И в упор его бах!
Темно, холодно, всего два-три окна в домах горят. Фонари не работают. Электро, блин, Монтажники, блин, мир офигительных грез, как говорил еще недавно покойный Мурена. Но нам все это даже на руку. В смысле, что темно… Вспомнил: такая песня еще была, там две малолетки пищали: нас не догонят, нас не догонят. Ага. Хочется надеяться.
Север шурует впереди, камни летят из-под ног. Какие-то сады, овраги, заборы. Шмель давно отстал, в пустой домик схоронился, отлежаться… Да боялся, что на Севера опять заклин найдет и он его пристрелит. Шмель все равно не боец – один глаз не видит ни хрена, к тому же ему битой, видать, ребра сломали и ногу перешибли. Я ничего не сказал: пусть делает, как хочет. Отсюда до Северного объезда недалеко, может на попутке до Кульбак доехать, если повезет.
А я? А мы?
Мы идем куда-то.
– Куда идем? – спрашиваю.
– Ссученного Клопа, – говорит Север, – на куски будем рвать.
Ага. Ясно. Ну, раз так, идем Клопа рвать. Хотя лично я считаю, что он нам ничего плохого не сделал, кроме хорошего. Но Северу лучше не перечить, поэтому иду молча.
Но он сам передумал – говорит: нет, там нас ждать будут. С Клопом потом разберемся. Есть еще один перец, он мне кругом должен! И все наши беды от него! От него вся вонь идет, вот кто главный сучара, его первого и мочканем… Если, конечно, на нас не сработает…
– А кто этот гад?
– Лис, – говорит. – Начальник городского уголовного розыска.
И зубы жует.
Офигеееть! Приехали на крутом «мерине», на большой фарт нацелились, Север рот раскрыл весь город заглотить, и деньги впереди маячили, и телки, и отель «Аксинья»… Вон там дорога, там свет, фонари горят, уходят вдаль. Если тачилу подогнать – можно рвануть в Кульбаки, родные замшелые Кульбаки. Могу вернуться и Шмеля подобрать… Потому что Тиходонск нас так и не принял, наоборот, хочет нас сожрать, уже жрет, большие куски отхватывает. Где наш «мерин»? Где «Аксинья»? Где Мурена? Нету ни фига. Есть только Север, у которого все рамсы попутались, все задумки псу под хвост пошли: заклин в башке и ствол в руке, а все, чего он сейчас хочет, это убить главного городского мента! Ясно, что это уже не заклин – это крыша съехала. В дурдом его надо…
И куда мне идти? В какую сторону?
Вот, блин, задача…
