переглянулись между собой и ладонью указали мне на свободный стул. Я кивнула, развернулась лицом к Бутману и боком и спиной к хозяевам столика и впала в звуковое блаженство. Чуть подогретая общим градусом настроения и легкого алкоголя. И джаза, настоящего!
Попробую описать первое короткое впечатление от сидящих за столиком.
Все были крупные и нестарые. Один был в шляпе, важный, с холеными тоненькими бакенбардами. Большими, навыкате, глазами и тяжелым оценивающим взглядом.
Второй — помоложе, приятный, улыбчивый. Третий совсем простецкий, в полосатой, как тельняшка, майке, тоже улыбающийся приветливо и подмигивающий, дескать, не робей.
Радостная от удобной удачной позиции, трясясь и качаясь в ритме джаза, притрагиваясь время от времени к соломинке в стакане, я утонула в музыке.
Музыканты были все русские, умилило, как потом Бутман, представляя их, перечислил всю географию бывшего СССР. Сопровождал шутками почти каждого из оркестра — кто-то приехал из самой глухой части Сибири, кто-то из Украины, из Питера, с Урала.
Зал принимал хорошо.
Бутман начал темпераментно и волнообразно переходить от известных классических джазовых мелодий к импровизациям на русскую тему. Тут были и «Катюша», и «Старушка не спеша…», и блатные — «Мурка» и другие. Прозвучали и нотки известной классики, подвергшейся джазовой аранжировке.
Всё в кучу и очень здорово.
Я в экзальтации повернулась и стала объяснять сидящим черным, что это русский музыкант, что это попурри из известных русских песен, классики и прочего.
Я пыталась под гром джаза объяснить кто такой Бутман. С улыбкой. Посмеивались и они тоже. Приятный и простецкий улыбались и кивали, что понимают, что меня тоже умилило. Важный в шляпе снисходительно двигал уголком рта.
В конце импровизационного блока все хлопали, а как только стало тихо, я неожиданно (а может, «ожиданно» для меня, учитывая мою персону) крикнула по-русски: «Спасибо!» Сидящие в зале русские (наверное) нестройным хором зареагировали, захлопали, поддержали.
Важные черные были довольны моей непосредственной живой реакцией, а Бутман подошел к краю рампы и по-русски сказал «спасибо», глядя прямо на наш столик, наверное, удивившись, как русская бабушка попала за этот столик.
Он продолжил играть, конвульсируя в такт и заставляя публику следовать ритму…
Я пыталась манипулировать с телефоном, чтобы снять фото или видео (что непросто при моей дружбе с передовой электроникой).
Сделала несколько снимков. Тут ко мне подошел, думаю, администратор, тоже чернокожий, и, обдавая меня ароматом дорогого парфюма, мягко и вежливо сообщил мне, что снимать не надо и что я вообще сижу за private table (персональный стол — авт.). Я задергалась, заизвинялась, а он предложил мне пересесть в другое место с его помощью. Я отказалась, обещав больше не вынимать телефон.
Он отошел. Однако очень скоро кто-то другой или тот же подошел уже с более настойчивой рекомендацией пересесть на другое место.
Я сказала, что хозяева столика разрешили мне к ним подсесть, и, обернувшись к ним, жестом спросила согласия. Что-то промелькнуло: жест ли, слово или просто взгляд — не поняла, но строгий служащий стал пятиться, умолял простить, двумя руками двигая воздух по направлению ко мне.
Я горячо поблагодарила улыбающихся снисходительно хозяев и развернулась к сцене, мысленно отметив возможную важность их персон и поздравив себя с удачным завершением нахального поступка.
Поклонение моим столохозяевам продолжалось, подтверждая, что они важные птицы.
К ним подходили и какие-то белые, и так же экзотически выглядящие чернокожие, что-то восторженно выражали, благодарили.
Мои красавцы за столом снисходительно принимали комплименты, улыбались.
Причем определить социальную иерархию моих новых знакомых я не могла, поскольку сидела к ним спиной. Но важностью этих персон прониклась.
С бандой (джаза) Бутмана выступала кудрявая смуглая красоточка.
Он представил ее, рассказав, как она прибилась к ним. И она через пару энергичных горловых импровизаций поведала на хорошем русском, что родилась в Москве и имеет доминиканскую наследственность от папы. Это, наверное, помогало ей издавать такие звуки. Я восхищаюсь только одной белокожей джазовой певицей — Джони Митчелл.
А Бутман почему-то все смотрел в сторону нашего стола, подмигивал и жестами как бы просил или обещал что-то, делал маленькие движения руками.
Заводной, живой и влюбленный в джаз Бутман, легко и мило исполняя американские мелодии, демонстрировал абсолютную свободу, непосредственность и естественность в этом южном, горячем афроамериканском ритме и мире.
Подошел отыскавший меня на новом месте официант, принесший коктейль, и спросил не хочу ли я чего-то еще. Я попросила счет и достала свой толстый (не от денег, а от нужных и совсем ненужных бумажек) кошель, доставая кредитку.
Я почувствовала шевеление за столом, и официант, кланяясь, попятился от стола. Я вопросительно посмотрела на простака в тельняшке и спросила зачем, ведь у меня нет проблем заплатить. Он забавно дернул плечом и показал на важного в шляпе: «Это он платит!» Я взглянула — важный величественно кивнул головой и сказал американское сакраментальное: «No problem».
Было неожиданно приятно.
Нет, по правде сказать, «ожиданно». Я сразу была уверена, что эти трое — настоящие джентльмены. И как-то патриотически благодарны за любовь к ИХ музыке.
Я подтрясывалась, впав в восторг даже с фальшивой кайпириньей.
А Бутман все поглядывал на наш стол и ждал чего-то. Он что-то быстро сказал, обращаясь к нашему столику, а я, обернувшись на соседей, пыталась определить, кому предназначены улыбки и призывы.
Вдруг зал зааплодировал, и некоторые зрители встали. Я, не понимая, в чем дело, вертела головой и вдруг увидела, как из-за нашего стола понимается этот милый простоватый человек и, чуть смущенно улыбаясь, под скандирующие крики и «Марсалис!» направляется на невысокий подиум. Торжествующий Бутман встает рядом.
Тот, кому предназначались бурные аплодисменты, берет в руки золотую трубу, и зал замирает. Полились звуки — резкие, ритмичные, раскатистые. Публика ревела…
Оказалось, это знаменитейший джазист, современный Армстронг, трубач Винтон Марсалис, о котором я много слышала от бойфренда подруги, бывшего джазмена из Тбилиси, даже создавшего
