находили трупы женщин на осколках пивных кружек, а также трупы, проткнутые побегами бамбука. Я видел жертв собственными глазами – я говорил с некоторыми из них прямо перед их гибелью и занимался перевозкой их тел в морг больницы Куло, так что я лично могу быть уверен в том, что все эти сообщения отражают правду{115}.
Остававшийся на протяжении долгого времени всего лишь заметкой на полях истории, теперь Нанкин стал центром сохранения поощряемой государством исторической памяти о годах оккупации. Он внес свой вклад в создание национального единства Китая в постмаоистский период, сделав гражданскую войну и последовавшую за ней революцию 1949 г. экспонатами музея национальной памяти{116}.
Описание событий у Айрис Чан, от которого некоторые отмахиваются как от преувеличения, было убедительно подтверждено Гербертом Биксом. Он приводит цитаты из уставов военных частей, в которых говорится об убийстве захваченных в плен гражданских и военных, а также о поджогах домов. Специального приказа «изнасиловать» Нанкин не было, но после падения города японские солдаты устроили «беспрецедентную и никем не запланированную оргию поджогов, грабежей, убийств и изнасилований. Последовавшее кровопролитие в городе и в шести соседних сельских поселениях продолжалось три месяца»{117}.
Преступления Хирохито
Нападением на Нанкин руководил пятидесятилетний дядя Хирохито принц Асака, который, как старший по званию офицер, был верховным распорядителем массовых убийств и изнасилований. Нет абсолютно никаких оснований обелять императора. Он председательствовал на заседаниях императорского штаба на протяжении всей войны. Его согласие требовалось для проведения всех основных операций. Именно Хирохито настаивал на быстром завоевании Китая с использованием тактики «шока и трепета». Продолжающиеся попытки выгородить императора (притом что его критиков иногда калечат и убивают крайне правые головорезы) игнорируют тот факт, что он играл центральную роль в проекте построения Японской империи.
Небольшого роста, страдающий от судорог на нервной почве, с высоким резким голосом, близорукий, вечно напряженный и не очень хорошо владеющий своим телом Хирохито, в общем-то, не был воплощением образа традиционного самурая. Неграмотные массы почитали его как бога, хотя даже они, наверное, вздрогнули бы при мысли, что он поведет их на войну, облаченный в военную униформу, которая никогда ему не шла, в отличие от немецкого кайзера, русского царя или британского короля-императора. Однако ж он обладал более тонким интеллектом, чем все вышеперечисленные. А еще у него была сильная воля, и больше всего на свете он желал царствовать и управлять.
В отличие от своего деда, императора Мэйдзи, во всем потакавшего своим непомерным аппетитам, Хирохито ставил самодисциплину превыше сексуальных или гастрономических удовольствий. Он вел скромную и строго упорядоченную жизнь. Его образование было буквально пронизано милитаризмом. Самые способные адмиралы и генералы приезжали к нему во дворец, чтобы читать лекции об американских теориях военно-морской мощи и использования пехоты. Это были его любимые предметы, но он не пренебрегал ради них и более скучными материями, такими так экономика или конституционное и международное право (которое ему требовалось изучить для того, чтобы понять, в каких областях это право можно будет нарушать впоследствии). Труды специалистов по истории, дипломатии и политической философии Запада, по расовым вопросам и вопросам империализма завершали его образование.
Он был в восторге, когда в возрасте девятнадцати лет ему доверили командование подразделением Императорской гвардии размером с роту. На территории дворцового комплекса вырыли траншею, чтобы он смог попрактиковаться в использовании пулемета. Причудливые коронационные церемонии, организованные дворцовой элитой, продолжались несколько лет и увенчались секретным ритуалом обожествления – «внушающей благоговение мистерией», как сообщили сверхлояльная пресса и недавно созданное государственное радио, – вступлением Хирохито в символический брак с его прародительницей, солнечной богиней Аматэрасу Омиками, во время которого он лежал в позе эмбриона, закутанный в одеяло, на священном ложе синдза. Как показывает Бикс, получив власть, Хирохито совершенно осознанно стал «активным проводником» своих собственных интересов и интересов правящих элит – «не архизаговорщиком, не диктатором, а главным участником» основных политических и военных событий периода своего царствования: «Подобно тихому пауку в центре широко раскинутой паутины, Хирохито опутал своими нитями все без исключения органы государства, армии и военно-морского флота, впитывая – и запоминая – информацию, полученную от других»{118}. Для придворной элиты «конституционная монархия» была всего лишь прикрытием, которое позволяло императору править и при этом не нести никакой ответственности.
Бикс изображает Хирохито коварным и умным политиком и мастерски отмечает все изгибы и повороты его пути. Мы видим, как в 1926 г. Хирохито со своими ближайшими советниками запустил серию антидемократических инициатив, направленных на укрепление кокутай – идеологического конструкта, сосредоточенного на фигуре императора, – и выдвижение на передний план агрессивного военно-шовинистического национализма; все это сопровождалось массовыми арестами, принуждениями к публичному покаянию и казнями.
Пресса и интеллектуальная жизнь также стали жертвами принудительного конформизма. Мишенями этих инициированных живым божеством мероприятий были коммунисты, рабочие и крестьянские активисты. Исключительное право Хирохито на тосуйкэн – единоличное высшее командование – никогда не передавалось ни в какие другие руки. Слегка переживая из-за того, что на Западе порицали вторжение в Маньчжурию, он ликовал и испытывал чувство триумфа от успехов Квантунской армии. Его отказ осудить преступные грабежи, совершаемые молодыми офицерами в Китае, поощрял тех к еще более страшным эксцессам во имя «божественной Японии». Сразу после изнасилований и убийств в Нанкине солдаты и офицеры провозгласили массовый тост в честь императора, а в это время генерал Мацуи верхом на коне ехал впереди колонн пехоты по пустынным улицам города. Предусмотрительный принц Асака приказал перебить всех, кто проживал в домах рядом с местом проведения парада победы, – просто ради предосторожности.
Когда конфликт перерос в полномасштабную войну, Хирохито ежедневно участвовал в принятии решений, давая свое разрешение среди прочего на использование отравляющего газа и «подписываясь» под антипартизанскими операциями, которые стали известны под именем санко, или трех «всех»: «убивайте всех, сжигайте всех, грабьте всех». Бикс убедительно показывает, что Хирохито был «настоящим военным руководителем», который «тщательно обдумывал и санкционировал политику, стратегию и приказы в ходе ведения агрессивных войн»[143].
Оккупация и гражданская война в Китае
Неспособность Гоминьдана защитить Шанхай и Нанкин – солдаты предпочитали бежать, вместо того чтобы сражаться, – оставила глубокий след в национальном сознании китайцев. Если «националистические» партия и правительство потерпели настолько жалкое фиаско, существовала ли какая-либо другая возможность спасения? Японское вторжение 1937 г. заставило Гоминьдан и КПК вновь пойти на создание объединенного фронта и отложить в сторону свои разногласия до тех пор, пока японцы не будут изгнаны из страны.
Попытки Коноэ привлечь Чан Кайши на свою сторону заверениями в том, что японцы присутствуют в Китае исключительно ради того, чтобы изгнать оттуда западные державы и истребить коммунистов, не привели к успеху – и не могли к нему привести, хотя некоторые «голубые рубашки» в Гоминьдане действительно в какой-то период стали открыто сотрудничать с Токио. Даже если бы Чан хотел поддаться этому искушению, он хорошо понимал, что открытое сотрудничество с японцами лишь укрепит КПК. Гоминьдан и КПК боролись с японцами поодиночке, но, как отмечали и докладывали в Белый дом американские генералы Хёрли и Маршалл, армии коммунистов обладали лучшим командованием, были более стойкими, политически мотивированными и имели связь с народом. Войска Гоминьдана часто бездействовали, были насквозь поражены коррупцией и нередко ненадежны. Руководство КПК демонстрировало исключительную способность к пониманию и использованию большого нарратива своей страны, базирующегося на долгой славной истории. Как подчеркивает историк Грегор Бентон, чья классическая работа о тактике китайской Красной армии в период с 1934 по 1938 г. представляет собой самое подробное исследование этой эпохи, Красная армия смогла устоять, «потому что со всей серьезностью восприняла принципы [древнего философа и стратега] Сунь-цзы, в то время как ее противники в военных академиях Чан Кайши попросту игнорировали их»{119}. В результате, притом что войска Чан Кайши обладали подавляющим численным преимуществом, черепаший темп их наступлений и периоды долгого топтания на одном месте способствовали тому, что их шаги
