Другому открывается иная новизна. Не живется ему на месте — не такая у него душа. Застоится — затоскует, а чуть стронется — и оживет, жадно всматривается в незнакомые приметы: то это зелень бескрайних трав, то угрюмая скованность гор, то синь морская, то непривычные очертания чужих городов, а то и просто непонятная, чудная речь. И неумолима притягательная сила, влекущая человека все дальше и дальше за отступающий окоем.
Увели от дома дороги и Негубку с Митяем, а когда оглянулись, страшно им стало: долгие месяцы пути остались за их спиной.
И чего только не повидали они, чего не наслышались!
От Булгара плыли вниз по Волге на лодиях, потом долго тащились через бесплодную пустыню. В Хорезме дивились обилию сладких плодов. В Отраре, рядясь на торгу, глаз не могли оторвать от блестящего китайского шелка.
Тут бы и остановиться им, тут бы и повернуть назад — за диковинный товар получили бы они у себя на Руси немалый прибыток.
Но Негубка был ненасытен: покрутившись среди купцов, сговорился с тангутами:
— Возьмите меня с собой.
— Пойдем, — сказали ему тангуты. — Все, что видел ты в Отраре, лишь малая частица тех богатств, которыми щедро наделена наша земля.
— Прошусь я не ради богатств, — с достоинством отвечал им Негубка, — а хочу взглянуть, где и как живут люди.
— Живут по-разному, — уклончиво сказали ему тангуты. — А попутчику мы рады. Ты многое повидал, кое-что повидали и мы — вместе нам будет хорошо.
— А далека ли дорога?
— Дорога далека, но вот пришли же мы в Отрар.
Били по рукам, переложили поклажу на верблюдов и ранним утром двинулись в степь.
В большой караван собрались купцы, говорили на разных языках, а понимали друг друга с полуслова. Держались с достоинством, всяк свою охранял честь, каждый пекся за свой товар, но чем дальше, тем все неспокойнее становились Негубковы спутники. Приуныла и охрана (солнышко, что ли, их припекло?), приуныл и караван-баши: то и дело он придерживал своего прыткого ослика, оглядывал из-под руки изгорбленный холмами край степи и поцокивал языком.
— Что испугало вас? — обратился к нему Негубка.
Тот ответил не сразу.
— Ты чужеземец, и тебе еще не все известно, — сказал он наконец. — Большие перемены случились в нашей степи. Раньше торговый путь был приятен и безопасен, теперь беда подстерегает нас на каждом шагу…
— Но с вами надежная стража!
— Э, какая же это стража, — помотал головой собеседник. — При одном только виде монголов все эти красавцы воины разбегутся, как дикие джейраны.
— Ты сказал: при виде монголов, — продолжал допытываться Негубка. — О монголах слышал я краем уха и в Отраре. Что это за народ и почему его все так боятся?
— Когда-то были они мирными аратами и пасли свой скот, — начал рассказывать караван-баши. — Но объявился Темуджин, которому присвоили имя Чингисхана, собрал вокруг себя всех монголов, отдал пастбища нойонам и пошел войною на соседние племена. Теперь он мечтает о завоевании Тангутского царства…
— Но ты же сам говорил мне о могуществе твоей страны.
— Да. Император Ань-цюань отгородился от степи крепкими стенами крепостей — ему монголы не страшны. А как быть нам? Купцы беззащитны всюду.
Рассказ караван-баши встревожил Негубку. Услышав о грозящей им опасности, Митяй испугался:
— Зря поехали мы с тангутами. Лучше бы вернулись домой.
— Об этом и думать не смей, — оборвал его Негубка. — Али по нашей земле ходили мы без опасностей?
— Там все свое. А отсюдова, случись беда, не выбраться нипочем. Истлеют наши косточки на чужбине — никто и не поведает о том, как сложили мы свои головы…
Но бог миловал купцов. Еще несколько дней прошло — и стали забываться страхи.
— Ну, теперь уж недалеко, — приободрился караван-баши.
Перевалили через горы, снова вышли в степной простор.
— Вот и наша земля! — радовались купцы, да недолго. К вечеру показались на горизонте незнакомые всадники.
Воины растерянно заметались, обнажили кривые мечи, бестолково пускали в воздух стрелы. Неразборчиво закричали по-своему.
Негубка вытащил из-под тюка с мехами припасенный еще во Владимире острый боевой топор.
Неизвестные всадники приближались на рысях. Кони в мыле, из-под копыт — пыль столбом. Сшиблись со стражей, смяли — уцелевшие тангуты бросились в степь.
Словно кровавый вихрь промчался вдоль каравана. Двое монголов насели на Негубку с Митяем. Купец с трудом отбивался от них топором, Митяй размахивал мечом, нехорошо ругался. Вдруг потемнело в глазах — тугая петля перехватила ему горло…
Очнулся он от холода. В ночи перекликались люди, горели костры. Рядом застонал и пошевелился Негубка.
— Жив, дядько?
— Жив…
Лежали молча, ждали, что будет дальше. В высоком небе медленно передвигались звезды, в траве звонко стрекотали кузнечики.
Подошел низкорослый, взмахнул зажатой в руке плетью, прокричал что-то непонятное. Негубка понял его по жесту, с трудом встал на ноги, Митяй тоже поднялся.
Долго петляли между костров, всматривались в озаренные пламенем узкоглазые лица. Остановились перед высоким шатром. За откинутым пологом горел тусклый свет, доносились голоса людей. Монгол подтолкнул их вперед, тьма расступилась. Посреди шатра — просторный ковер, по краю его сидят, поджав под себя ноги, воины, прямо перед входом на возвышении — бородатый человек в расстегнутом на груди халате, лицо сморщенное, сухое, губы сжаты, полуприкрыты глаза.
Приведший их в шатер монгол гортанно вскрикнул и стал стегать плетью по спинам. Негубка с Митяем поняли, опустились на колени.
— Чингисхан, Чингисхан, — прошелестело вокруг.
Поднялся один из воинов и, поклонившись хану, обратился к пленникам на тюркском языке:
— У вас светлые бороды и голубые глаза. Вы не похожи на всех, кого мы встречали до сих пор. Хан милостив, он дарует вам жизнь. Но скажите, кто вы?
Негубка понял его, но говорил с трудом:
— Мы русские и идем с товарами в Чжунсин.
— Чжунсин падет к стопам покорителя вселенной. — сказал воин строго и покосился на хана. Тот пожевал губами, что-то невнятно выкрикнул.
— Великий Чингисхан спрашивает вас, — перевел воин, — что это за племя — русские — и почему он до сих пор ничего о них не слышал?
— Мы живем далеко, очень далеко, — объяснил Негубка.
Чингисхан спрашивал, Негубка отвечал, воин едва успевал переводить:
— Что значит — далеко?
— Мы шли сюда целых два года.
— И велик ваш народ?
— Очень велик. А живет он в лесах от Варяжского до Русского моря.
Чингисхан улыбнулся, в глазах его засветилось лукавство:
— Разве два года пути так уж и далеко?
— Далеко, великий хан, — отвечал Негубка. — И не всякий отваживается пуститься в такую дорогу.
— Но ты же отважился?
Негубка молчал.
— Значит, ты храбрый человек?
— Всякий русский храбр, — с достоинством ответил Негубка и прямо взглянул в глаза Чингисхана.
— Хорошо, — сказал Чингисхан, — я не причиню вам зла. Ступайте к себе на родину и расскажите обо всем, что видели. Велико Тангутское царство, но я покорю его. Мои бесстрашные тумены пройдут по всей земле. И не так уж много минует лун, как познают силу моего оружия и в ваших пределах…
Словно страшный сон это был. Потрясенные, Негубка с Митяем вышли из шатра.
Глава первая
1
Ох, и живуч был род Михаила Степановича! На что совсем уж было зачах он после того, как сел на отцово место Димитрий, — Мирошкиничи-то давние их были враги. Так нет же — воспрял.
Новый посадник Твердислав весь был в своего батюшку: так же настырен и изворотлив.
Пораскинув мозгами да пооглядевшись вокруг, понял он, что по батюшкиной стезе ему не идти. Слишком извилиста и опасна она была, едва не привела его к гибели. Твердислав решил князю Всеволоду ни в чем не перечить, с боярами против него не замышлять, а жить себе поживать в свое удовольствие: пить, пока пьется, плясать, пока пляшется.
К юному Святославу на Городище стал он первый ходок (после недавнего позора князь побаивался жить в городе), а еще взялся он обхаживать давнего своего знакомца Словишу, который еще при старом Якуне помогал Всеволоду утверждаться в Новгороде, а теперь после того, как отошел от дел Звездан, снова вошел в прежнюю силу. Не обходил Твердислав вниманием своим и Веселицу, разбитного дружинника, Словишиного дружка, — тот и вовсе был покладист. Однако же примечал новый посадник, что хоть и хмелен через день Веселица, а Всеволодово право блюдет строго.
А еще пустился Твердислав на поклоны к Митрофану — владыка был строг и неподкупен, но падок на лесть. Черту эту за ним Михаил Степанович не приметил — сын же его был зорчее. Даже в споры с Митрофаном пускался Твердислав. А всё для чего? А всё для того, чтобы побиту быть и после признаться владыке:
