Теперь и домой можно возвращаться. Теперь и боярыня хоть до полночи пили — не испортить ей его хорошего настроения!..
Но ни Твердислав, ни Словиша с Веселицей всей правды не знали.
2
Пойманные гонцы ничего толком не могли сказать дружинникам. Грамоты при них не было, а послали их говорить Мстиславу изустно: так-де и так, просит тебя Великий Новгород к себе князем.
— Кто же слал вас? — допытывался у них Словиша. — Посадские?
— Не.
— Купцы, что ль?
— Может, и купцы. А может, и нет. Кликнули нас на торгу, отвели в церковь: так, мол, и так — людишки вы надежные, скачите в Торопец. И пенязей насыпали полные пригоршни. Да еще заставили тут же в церкви, пред аналоем, клясться, что все исполним, как велено, и никому не скажем ни слова. Нарушили мы клятву!..
— Клятвы вашей бог не услыхал, — сказал Словиша. И задумался. Что-то разобрало его сомнение — странно отправляли к Мстиславу гонцов. Вроде бы и не всамделишные они, вроде бы нарочно выбрали на торгу первых попавшихся мужиков. А что, как умнее оказались заговорщики? Что, как боятся — пронюхали о их заговоре, а время не ждет? Вот и пустили по ложному следу, а настоящие вестуны давно в Торопце, и Мстислав, не мешкая, вздевает ногу в стремя?
Недалек от истины был Словиша, когда посылал во Владимир Веселицу:
— Коня не жалей. Скажи Всеволоду, что замышляют против Святослава новгородские бояре…
А Ждан Иваныч тоже времени не терял. От Твердислава узнал он, что удалась его хитроумная затея. На другой день, после того как побывал у него посадник, кликнул он к себе Домажира, Репиха и Фому — передних новгородских мужей:
— Возрадуйтесь, бояре: не долго осталось ждать. Скоро заживем по-иному. Мстислав всегда стоял за старый порядок, не позволит он понизовским хозяйничать на нашей земле.
Раскраснелись, расхрабрились бояре, закричали наперебой:
— Повадился к нам Всеволод, как из лесу волк. Будя!
— Не стадо мы, чтобы нами помыкать!
— Не для того кровью своей багрили мы наше порубежье!
Откричались, преданность свою Ждану показали, пришла пора спокойно думать:
— А кого поставим в посадники?
— Вот он, мужеский разговор, — сказал Ждан. — Рад я, что рассуждаете вы здраво и поняли, что Твердислава оставлять не годится.
— А ежели не Твердислава, то кого же? — спросил Домажир, поглаживая свою холеную ромейскую бороду.
— Старого Михаила Степановича, что ли, снова звать? — покачал лохматой головой Фома.
— Не, Михаил Степанович себе на уме, — вторил ему длинный и тощий Репих.
Ждан Иванович с удовлетворением оглядел бояр.
— А вы сметливы, — сказал он, — все верно рассудили. И Твердислава оставлять нельзя, и Михаил Степанович — плохой нам посадник.
— Вот Якун Мирославич был бы жив, — неуверенно начал кто-то.
— Чего уж покойничков беспокоить, — подал голос Домажир, — Не томи, Ждан, видим мы по твоему лицу, что есть у тебя достойная задумка.
— Есть, — согласился Ждан и заговорил тише, словно его еще кто-то мог услышать. — Вот вы Якуна помянули — с Юрьевичами у него давние счеты. А как поглядите, бояре, ежели попросим мы вернуться на отчую землю кровного сына его?
— Димитрия?! — воскликнул Репих.
Ждан пристально посмотрел на него:
— Аль не по душе он тебе?
— С чего бы это? — отстранился Репих. — Только больно уж чудно мне показалось — сколь годов уж не объявлялся Димитрий в Новгороде, поди, и сгинул на чужбине…
— Не объявлялся, потому как нипочем не простили бы ему отца понизовские, — сказал Ждан. — А ежели бы объявился?
— Ну, ежели бы объявился… Подумать надо, Ждан. — смущенно заговорили бояре.
— А вы споро думайте. Времени у нас мало. Так как, выкликнем Димитрия?
— Ежели объявится, чего ж не выкликнуть, — сказали бояре. — Помнят еще в Новгороде Якуна. Всеволоду-то не шибко баловать позволял, не то что Мирошка.
— Мирошку вы не беспокойте, — оборвал их Домажир. — Мирошка за Новгород пострадал. Сын вот у него только непутевый был… Слышь-ко, Ждан?
— Чего тебе?
— Кровь-то кровью, а что, как и Якунов сыночек зачнет у нас бесчинствовать — так не оберешься греха?
— Димитрий Якунович — не Мирошкинич. Тот еще когда нам всем надоел.
— Ну, а ежели? — не отставал прилипчивый Домажир.
— Так и его скинем, — раздраженно ответил Ждан и оглядел присмиревших бояр. — А вы почто молчите? Али один Домажир за всех нынче ответчик? С князем всё враз решили, а о посаднике уж сколь времени в ступе воду толчем. Так звать ли нам Димитрия Якуновича али кого другого назовем?
— Кого уж другого, коли ты посох приять не согласен, — сказал Репих и приложил ладонь к тугому уху: экую наживку бросил он — чай, и самому Ждану лестно положить начало новому роду новгородских посадников.
Ждану приятно было, но сам лезть на рожон он не хотел.
— Ты, Репих, про меня и говорить забудь, — обрезал он боярина, и тот сразу отшатнулся от него, замахал руками:
— Что ты, что ты, батюшка, я ведь любя!
Бояре облегченно зашумели. Так вот что мешало им — боялись Ждана обидеть! Засмеялся Ждан:
— А вы уж подумали, что я о себе пекусь…
— Ты бы нам был любезен, — за всех отвечал Фома.
— Спасибо вам, бояре, за верность, — сказал Ждан. — Но токмо так и не понял я — согласны ли вы на Димитрия Якуновича?
— Согласны, — в один голос отвечали бояре.
Ждан загадочно улыбнулся и вышел за дверь. Вернулся скоро, и не один. Следом за ним в повалушу протиснулся дородный дядька с огненно-рыжей бородой и слегка косящими, внимательными глазами. Все настороженно уставились на него.
— Никак, Митя? — приподнялся на лавке Домажир.
— Он и есть, — сказал Ждан и отступил в сторону.
— Челом вам, бояре, — сказал Димитрий с хорошей улыбкой и поклонился до пола, грива густых рыжих во лос упала ему на лицо. Выпрямляясь, он откинул ее назад легким движением ладони и смущенно покашлял.
— Садись, Митя, ты у себя дома, — указал ему на свое место во главе стола Ждан, а сам сел с краю. — Бояться тебе здесь некого.
— Вот и слава богу, — засуетился оправившийся от изумления Репих. — Как дошел, Митя, до Новгорода?
— Дошел как дошел, жив — и то ладно, — слегка волнуясь, отвечал Якунович и снова покашлял. Не очень-то он был пока расположен к разговору с незнакомыми людьми.
— Вижу, не припоминаешь ты меня… — не отставал от него Репих.
Глаза слегка прищурил, пригляделся к боярину Димитрий:
— Нет, не припомню.
— С батюшкой твоим мы приятели были.
— Много было у батюшки приятелей, да как помер он, так все и сгинули.
С болью в голосе отвечал Репиху Димитрий — лучше было и не заводить этот разговор. Ждан одернул боярина:
— Будя язык-то чесать. Не на поминки приехал Димитрий — ты дело говори.
— А что дело-то? Дело-то когда уж обговорено. — Еще что-то пробормотав, Репих замолчал и до конца беседы не проронил больше ни слова.
Расходились поздно. Зарывшись в господские шубы, возницы дремали на дворе.
Прощаясь со всеми в обнимочку, каждому в отдельности Ждан говорил:
— Про Димитрия никому ни слова.
И каждый честно отвечал:
— Положись на меня, боярин.
Разъехались полюбовно. А утром кто-то загремел колотушкой в ворота, да не просто, а так, как только хозяин греметь умел. Ждан отволокнул высоко нависшее над улицей оконце, высунулся по пояс в одном исподнем:
— Кого бог принес?
— А вот отворяй, так увидишь!
— Ну, Димитрий, — прибежал предупредить гостя перепуганный Ждан, — кажись, беда стряслась. Кто-то донес на тебя. Беги, покуда не поздно!
Сунул Димитрий ноги в сапоги, на плечи шубу да и за Жданом — во двор, а со двора — на заметенные снегом огороды.
У трясущихся от ударов ворот взад и вперед бегал насмерть перепуганный тиун.
— Отворяй! — приказал ему Ждан, приняв степенный вид: позевывая, будто спросонья, приготовился встречать непрошенных гостей.
Въехал Словиша, с ним двое отроков — все в доспехах и при мечах.
— Кого я вижу! — притворно обрадовался Ждан. Словиша только покосился на него, сам, как сыч, смотрел через голову боярина — там поскрипывала на ветру отворенная на огороды калитка. Приметил-таки Всеволодов прихвостень свежий следок, убегающий к Волхову!..
— Догнать! — обернулся Словиша к отрокам.
— Да кого догнать-то? — сунулся к его коню Ждан, а сам побелел, зуб на зуб не попадает, рука, взявшая повод, дергается и пляшет.
— Что, перетрусил, боярин? — обнажил в усмешке ровные зубы Словиша.
— Вона как нагрянул ты — тут перетрусишь, — ответил Ждан, с беспокойством оглядываясь вслед ускакавшим отрокам. — Кого ловишь в моем дворе?
— Кого ловлю, того поймаю, — сказал Словиша. — От меня далеко не убежишь.
