– Уберите ружье, – проговорил я. Он не пошевельнулся.
Я кинул пленку Дарту, он не сумел ее поймать, уронил, снова подхватил.
– Дайте ее Марджори, – сказал я. Он замигал и подчинился.
– Если вы разрядите ружье и поставите к стене, – обратился я к Конраду, – я объясню вам, как отделаться от Ярроу, но пока ваш палец на спусковом крючке…
– Конрад, – требовательным голосом произнесла Марджори, – ты же не станешь стрелять в него. Так что поставь ружье, чтобы оно паче чаяния не выстрелило случайно.
Благословенный мой телохранитель – на Конрада слова Марджори подействовали как холодный душ – снова помог мне. Конрад стоял, переминаясь с ноги на ногу, нерешительно глядя на свои руки, и непременно избавился бы от всей своей странной ноши, если бы в этот момент в комнату, обогнав слугу, не ворвалась вихрем Ребекка.
– Что здесь происходит? – раздраженно спросила она. – Я имею право знать!
Марджори посмотрела на нее с привычной неприязнью.
– Если учесть, что ты сделала, у тебя нет никаких прав ни на что.
Ребекка взглянула на свою фотографию, на кассету в руках Марджори, на ружье в руках отца, на меня с нацеленным на меня оружием.
– Кит сказал мне, что этот… этот… – она ткнула в меня пальцем, не находя выражений, достойных моей личности, – украл документы…
– Эта запись – подделка, фальшивка, – твердо сказал я Конраду.
Услышав эти слова, Ребекка словно с цепи сорвалась. Пока остальные родственники пытались понять, что могут значить мои слова, она выхватила у отца ружье, подняла к плечу, навела на меня и без раздумий нажала на курок.
Я прочитал ее намерения сразу и бросился на ковер в сторону от Ребекки, перевернулся на живот, и дробь миновала меня всего на какие-то миллиметры, но я все равно чувствовал, что там два ствола и я могу получить заряд в спину.
Комната наполнилась страшным грохотом, в воздухе сверкнуло пламя, все заволокло дымом, запахло кислым запахом черного пороха. «Боже, – подумал я. – Господи всемогущий. Не Кит, так Ребекка».
Второго выстрела не последовало. Я буквально съежился от страха, лежа на полу, по-другому просто не опишешь мое состояние. Дым ел ноздри, в ушах звенело, и… все, больше ничего. Тишина.
Я пошевелился, повернул голову, увидел ее туфли, медленно поднял взгляд с ног на ее руки. Она не наставляла второго ствола на меня. В руках у нее не было ничего. Я перевел глаза направо… Ружье держал сам Конрад.
Дарт опустился на колени подле моей головы и беспомощно позвал:
– Ли…
Я хрипло ответил:
– Она не попала.
– О Господи, Ли.
Силы покинули меня, но лежать в таком положении вечно я не мог. Я перевернулся и сел на полу, слабость мешала подняться на ноги.
От выстрела все, даже Ребекка, были в шоковом состоянии.
Марджори сидела в той же позе, прямая как штык, побелевшая как простыня, с открытым ртом, застывшим взглядом, утратившим обычную живость. Конрад бессмысленно уставился в пространство, очевидно, рисуя себе картину кровавого побоища, которого только что удалось избежать. На Ребекку я был не в состоянии… пока еще… посмотреть.
– Она не хотела этого, – сказал Конрад.
Но она именно этого и хотела, позабыв про всякую осторожность.
Я кашлянул, я бы сказал, кашлянул нервно и снова повторил:
– Запись – подделка.
На этот раз никто не пытался меня убить. Конрад проговорил:
– Я не понимаю.
Я глубоко вздохнул, вздохнул медленно, стараясь успокоить свой пульс.
– Она не могла этого сделать, – сказал я. – Не сделала бы. Она бы ни за что не подвергла опасности, ну, как бы это сказать, святая святых, самое себя.
Конрад растерянно проговорил:
– Ничего не понимаю.
Я наконец нашел в себе силы посмотреть на Ребекку. Она ответила мне взглядом, но на лице не отразилось ни одной эмоции.
– Я видел вас во время скачек, – сказал я. – Скачки полностью захватывают вас. И на днях я слышал, как вы говорили, что в этом году войдете в пятерку лучших жокеев. Вам этого хочется больше всего на свете. Вы ведь Стрэттон, вас распирает от гордости, вы богаты, и деньги вам не нужны. Нечего даже думать, что вы стали бы заниматься грязными делишками, торговать недостойной информацией, рисковать своей репутацией, навлекать на себя невыносимый позор.
Ни один мускул на лице Ребекки не двинулся, только чуть заметно сузились глаза.
– Но она же подтвердила, что это правда! – не мог успокоиться Конрад.
Я проговорил с сожалением в голосе:
– Она сама изготовила эту пленку с записью, чтобы заставить вас построить новые трибуны, а застрелить меня она пыталась, чтобы я не смог вам это рассказать.
– Ребекка! – Конрад не верил своим ушам. – Этот человек лжет. Скажи мне, что он лжет.
Ребекка молчала.
– Нетрудно было заметить,, под каким напряжением вы находитесь, – сказал я ей. – Я подумал, что вам понравилась мысль заставить отца поверить, будто его шантажируют, угрожая вашей карьере, но как только вы это сделали, то сейчас же пожалели. Но ему в этом не признались. Наоборот, начали осуществлять свой навязчивый план решительно модернизировать Стрэттон-Парк. И это неделями терзает вас, заставляет… терять равновесие.
– Вот черт! – воскликнул Дарт.
– Но зачем, Ребекка? – взмолился Конрад, совершенно сбитый с толку. – Ведь я все для тебя сделал бы…
– Вы могли бы не дать согласия, – сказал я, – на строительство новых трибун, не говоря уже о том, чтобы поручить это Ярроу. Ведь это он приходил к вам и сказал: «Я располагаю компрометирующими сведениями на вашу дочь, все, что вам нужно сделать, чтобы спасти ее честь, это поручить мне этот контракт».
Конрад ничего не ответил прямо, а только разломил ружье и неуверенными движениями вытащил обе гильзы, стреляную, почерневшую и пустую, и заряженную, оранжевую и поблескивающую глянцем. Положив обе гильзы в карман, он прислонил ружье к стене.
В этот момент в дверь легонько постучали. Конрад подошел и открыл, за дверью стоял обеспокоенный слуга.
– Ничего страшного, – неестественно спокойным голосом сообщил ему Конрад. – Случайно выстрелило ружье. Здесь придется убраться. Займемся этим попозже.
Я подтянул к себе свою палку, лежавшую рядом с софой, на которой совсем недавно сидел, и с ее помощью снова встал на ноги.
– Наверное, вы что-то сказали Киту относительно шантажа, – сказал я Конраду. – Он употребил это слово в связи с Ярроу. Вы все это слышали.
Конрад беспомощно махнул рукой:
– Кит все время приставал, чтобы я оставил эту идею с новыми трибунами, а я сказал, что не могу. – Он замолчал. – Но как вы все это разузнали?
– Так, по мелочам, – ответил я. – Например, я учился в той же школе, что и Ярроу.
– Архитектурной! – вставила Марджори.
– Да. Когда я увидел его… услышал его имя… то вспомнил, что с ним было что-то не так, но что именно, я никак не мог сообразить. И я разыскал человека, с которым учился в одной архитектурной школе, но уже лет десять не встречался, и поинтересовался у него. Все те годы он вел дневник и записал тогда, что ходят слухи, что Уилсон Ярроу получил очень престижную премию за проект, который представил на конкурс, а вскоре стало известно, что идея была не его. Премию у него отобрали, дело кое-как замяли, но отмыться от позорного пятна ему полностью не удалось, и теперь, помимо меня, еще несколько сотен архитекторов связывают его имя с нечестным поступком. В наших профессиональных кругах это долго помнится, ведь такие вещи так просто не забываются, и блестящая карьера, которую сулили Ярроу, не состоялась. На чертежах, которые он сделал для вас, значится только его имя, что может свидетельствовать о том, что он не работает ни в какой фирме. Очень может быть, что он вообще не имеет работы, а сейчас архитектурные школы выпускают столько архитекторов, что рынок просто не в состоянии поглотить всех, и значительное число их не у дел. Мне думается, что он видел в строительстве престижного ипподрома Стрэттон-Парк шанс вернуть себе имя. Думаю, он был готов на все, только бы заполучить этот контракт.
Все, даже Ребекка, слушали как завороженные.
– Еще до того, как я приехал в Стрэттон-Парк, Роджер Гарднер сказал мне, что там есть архитектор, проектирующий новые трибуны и ни бельмеса не понимающий в скачках, не представляющий себе, что такое поведение толпы, и не желающий ничего слушать, не принимающий советов, что он позорит ипподром и что даже нечего и думать отговорить вас не иметь с ним дела.
Я замолчал. Вместе со мной молчали все.
– Ну вот, – продолжил я, – я приехал на ваше собрание акционеров в прошлую среду, встретился со всеми вами и послушал. Я узнал, что каждый из вас хочет от ипподрома. Марджори хотела, чтобы все оставалось как было. Вы, Конрад, хотели новые трибуны, но если брать глубже, вы намеревались спасти Ребекку, хотя в тот момент я об этом не догадывался. Кит хотел продать ипподром и получить деньги. Ребекка нацелилась все кардинально переиначить, как она сказала, все должно было быть новым, новый управляющий, новый секретарь скачек, новый облик старомодного Стрэттон-Парка. Марджори блестяще провела собрание, перед ней склонился бы в восхищении любой дипломат, и так обработала вас, что все вышло по ее, а именно, Стрэттон-Парк должен был оставаться на обозримые времена таким, как был, не претерпев никаких изменений.
