– Дорогие вы мои, – сказала она, обнимая их, – заходите, заходите.
– Не уходи, папа, – произнес Эдуард.
– Мне нужно поговорить с полковником, но я скоро вернусь.
– Можно я поеду с тобой? – спросил Кристофер.
Я только тут обратил внимание, как он у меня вытянулся, прислушался к ломающемуся голосу и увидел в мальчике пробуждающегося мужчину, угадал в нем страстное желание скорее возмужать и чувствовать себя взрослым.
– Давай в машину, – скомандовал я, и, окрыленный, он быстро плюхнулся на сиденье рядом со мной.
– Когда ты вошел в большой шатер, что сказал тебе Кит Стрэттон? – спросил я.
– Тот человек? – Кристофер вздрогнул. – Вначале все было нормально. Он сказал, чтобы мы все зашли в большой шатер. Он сказал, что ты сейчас придешь.
– Что потом? – поторопил я его.
– Потом мы вошли внутрь, он зашел вслед за нами.
– Что произошло дальше?
– А потом… – он запнулся, – нам стало не по себе. Он, папа, взял канистру, которая лежала там, и снял крышку, мы почувствовали, что это бензин. Потом он поставил канистру на пол, взял эту штуку с палкой, щелкнул зажигалкой, и кончик палки вспыхнул, как факелы в фильмах о ку-клукс-клане.
– Я понимаю.
– Потом он плеснул бензином на пол и провел в том месте факелом, и, конечно, там загорелось, но огонь дальше не побежал. – Он замолчал, припоминая. – Нам стало страшно, папа. Ты всегда говорил нам ни под каким видом не приближаться с огнем к бензину, а у него в одной руке была большая канистра с бензином, а в другой факел. Он велел идти в глубь большого шатра и пошел за нами, ему удалось поджечь пол в нескольких местах, но он все время говорил, что ты сейчас придешь. У нас тряслись поджилки, так мы боялись, папа. Он вел себя совсем не как взрослый. Он вел себя совсем не разумно.
– Хорошо, что вы заметили это.
– Он велел нам идти еще дальше, мимо такой штуковины, в которую поставил факел, и тот просто горел там, он им больше не размахивал, тогда стало уже не так страшно, но все равно было плохо. Он поставил и канистру, потом посмотрел на нас и улыбнулся, вот когда стало совсем жутко. То есть я не могу тебе описать, как это было.
– Нет, ты очень хорошо рассказываешь.
– Я прямо онемел от страха. Нам хотелось поскорее убежать оттуда. Потом Элан неожиданно бросился бежать и проскочил мимо него, за ним Эдуард, и я тоже, он заорал на нас, погнался за нами, мы увернулись и дунули что было мочи… и потом увидели, что Тоби не бежит за нами, и тут начал кричать Нил… И здесь прибежал ты.
Я остановил машину около джипа Роджера. За ним стоял «Ягуар» Кита, а еще дальше полицейская машина.
– И он больше ничего не сказал? – спросил я.
– Нет, только что-то про то, что не даст тебе шантажировать его. Ну, это было совсем уж глупо, ты никого не будешь шантажировать.
Я расплылся про себя в улыбку, как приятно, когда в тебя так верит сын. Но шантажируют не обязательно ради денег.
– Нет, – сказал я. – Но ты все равно этого не повторяй, ладно?
– Ладно, папа.
Чувствуя удивительную легкость на сердце, я с Кристофером подошел к конторе и на вопрос полиции ответил, что ума не приложу, почему Кит Стрэттон вел себя так безрассудно.
Из Стрэттон-Парка я уехал только в пятницу. Всю среду я отвечал «не знаю» под градом вопросов, которые не уставали задавать мне полицейские, а под конец обещал вернуться и присутствовать на процедуре дознания.
О том, что я кинулся на Кита, чтобы он потерял равновесие, и о том, что он пытался сделать с Нилом, я не сказал ни слова. Это прозвучало бы не слишком правдоподобно.
Отвечая на вопрос, я сказал, что не применил огнетушитель потому, что не мог найти ни одного, а потому и не мог спасти Киту жизнь.
– Четыре огнетушителя оказались в баре, где их невозможно было найти, – сказал мне Роджер.
– Кто спрятал их там? – спрашивала полиция.
– Понятия не имею, – отвечал я.
Кристофер сказал следователю, что Кит был «психом». Тот вежливо выслушал его и решил, что мальчик слишком еще юн, чтобы его вызывать свидетелем при дознании, да к тому же он сам не присутствовал на месте происшествия в момент, когда оно имело место.
Наехала пресса, снимали, расспрашивали и выслушивали те же самые ответы.
Позже, у Гарднеров в доме, женщина-полицейский задавала вопросы младшим ребятам, что они видели, но, как обычно и случается, когда детей расспрашивают незнакомые люди, они молчали, как воды в рот набрав, ничего не говорили от себя и отвечали только кивками. Да – кивок – в шатре горело. Да – кивок – Кит Стрэттон поджигал пол. Да – кивок – у Тоби обгорели волосы. Да – кивок – их спас отец.
«Стрэттонам, – с иронией подумал я, – не на что пожаловаться – я действовал совершенно в их духе, стараясь не поднимать шума».
В четверг сняли скобки с большинства заживших порезов, и я отвез Тоби в Суиндон, чтобы Пенелопа попробовала что-нибудь сделать с обгоревшей прической Тоби. Дарт был за шофера.
Я смотрел, как Пен смеется, отмывая сажу и упорный запах паленого; она стригла, взбивала, расчесывала остатки коротеньких волос. Наблюдал, как она внушала мальчишке уверенность в приобретенной им новой внешности, чем вызвала на его личике радостную улыбку.
Я смотрел и думал только об одном, как счастлив бы я был, оставшись наедине с этой женщиной.
Сверху, как клушка, оберегающая свое чадо от хищников, спустилась Филиппа, словно прочитавшая мои мысли.
– Во вторник я слишком разоткровенничалась с вами, – чуть обеспокоенно сказала она.
– Я вас не выдам.
– А Кит Стрэттон умер!
– Такая жалость, – согласился я.
Она рассмеялась.
– Ах вы, врунишка. Это вы убили его?
– В какой-то мере. – «С помощью двенадцатилетнего сына, – подумал я, – понял он это или нет, все равно». – Самооборона, я бы сказал.
У нее смеялись глаза, но голос звучал строго. Свое отношение к случившемуся она выразила одним-единственным словом «хорошо».
Пенелопа закончила возиться с вихрами моего двенадцатилетнего отпрыска. Я заплатил ей. Она поблагодарила меня. Она знать не знала, какие чувства к ней испытывал я, ни одной искорки ответной реакции не проскочило между нами, – я отец шестерых мальчиков, почти вдвое ее старше. Видевшая и понимавшая все Филиппа потрепала меня по плечу. Я поцеловал мать в щечку, но от этого страсть моя к дочке не улеглась, ничего не поделаешь. Я подхватил Тоби за руку и вышел из парикмахерской, чувствуя себя старым и опустошенным.
Дарт отвез Тоби к братьям, сидевшим у Гарднеров, и с готовностью доставил меня к Марджори.
Слуга с прежним апломбом впустил нас и объявил хозяйке о нашем приходе. Как и в прошлый раз, Марджори сидела в своем величественном кресле. Разбитое зеркало убрали, от растерзанных выстрелом Ребекки стульев не было и следа. Никаких признаков инцидента, во всяком случае видимых невооруженным глазом, не наблюдалось.
– Я пришел попрощаться, – промолвил я.
– Но вы ведь вернетесь в Стрэттон-Парк.
– Возможно, не вернусь.
– Но вы нам нужны.
Я покачал головой.
– У вас отличный управляющий ипподромом в лице полковника Гарднера. На следующих бегах вы соберете рекордное число посетителей благодаря удивительному умению Оливера Уэллса обращаться с прессой. Вы закажете великолепные новые трибуны, и что я сделаю, если захотите, так это прослежу, чтобы фирмы, представляющие вам проекты, были солидными и надежными. Ну а помимо всего этого, теперь у вас намного больше власти в вашей семье, и вам намного легче будет управлять ею. Кита больше нет, и вам не нужно ломать голову, как обуздать его. Ребекка у вас в руках, она ставила своей целью – и, вероятно, еще не отказалась от этой мысли – заполучить в свои руки управление ипподромом. Она сильно оскандалилась, так что даже после того, как вы отойдете от дел, Конрад и Дарт смогут всегда напомнить ей о шантаже и покушении на убийство.
Марджори выслушала меня и тут же нашла типичное для нее решение.
– Я хочу, – произнесла она, – чтобы вы были директором. Конрад, Айвэн и я проголосуем за это. Единогласное решение Совета.
– Правильно, правильно! – Дарт был в восторге.
– Да не нужен я вам, – стал было отнекиваться я.
– Нет, нужен.
Мне хотелось освободиться от Стрэттонов. Мне совершенно не хотелось выступать в роли моего не-дедушки. Он давно уже в могиле, но его влияние и ряд независящих от меня обстоятельств затянули меня невидимыми нитями в клубок опасных приключений, и трижды за одну неделю общение со Стрэттонами едва не стоило мне жизни. Свой долг ему я выплатил, думал я. Теперь мне нужна свобода.
И все же…
– Я подумаю, – сказал я.
Марджори удовлетворенно кивнула.
– С вами во главе, – заверила она, – ипподром будет процветать.
– Я должен переговорить с Конрадом.
Он сидел за письменным столом в кабинете в полном одиночестве.
Я опять оставил Дарта в машине читать про облысение, но только на этот раз не в роли дозорного.
