— Я проспала отъ Вани. Онъ вчера взманилъ меня. Я сошла къ нему, увидя его на крыльцѣ. и мы долго гуляли въ саду, кажется до часа ночи.
— Какъ жаль, что мы не знали, сказалъ Томскій, мы бы вышли къ вамъ.
— Ну это было бы лишнее. Анюта и я не приняли бы васъ въ наше общество, сказалъ Ваня.
— Почему? спросилъ Томскій простодушно.
— Да вотъ Анюта думаетъ, что ночью неприлично гулять дѣвицѣ съ гостями.
— Будто? сказалъ Томскій удивляясь. — Она не одна, а съ вами, съ братомъ.
— Все равно, она считаетъ неприличнымъ.
— Ну въ такомъ случаѣ я бы воротился, сказалъ Томскій покорно.
Когда всѣ встали изъ-за стола и Анюта ушла къ себѣ по обыкновенію (она любила рисовать до завтрака), папочка пришелъ и сѣлъ подлѣ нея.
— Анюта, сказалъ онъ, — ты очень меня сконфузила.
Она съ удивленіемъ взглянула на него и увидя его серіозное лицо, сказала съ волненіемъ:
— Чѣмъ, милый папочка?
— А тѣмъ, что ты меня не послушалась, да еще при чужихъ людяхъ въ этомъ призналась. Развѣ мнѣ пріятно слышать, что хотя я и запретилъ всѣмъ вамъ прогуливаться ночью, ты все-таки это сдѣлала и даже при чужихъ этимъ похвалилась?
— Папочка, воскликнула Анюта поспѣшно оставляя рисованье и подходя къ нему, — и въ умѣ не имѣла! Вы не позволили намъ ѣхать ночью на лодкѣ, но я и вообразить не могла, чтобъ я съ братомъ не могла пройтись по саду. Онъ даже звалъ меня покататься въ лодкѣ, но я отказала, хотя мнѣ очень хотѣлось, потому что вы вчера этого не позволили. Нѣтъ, папочка, не обижайте меня! Я во всемъ всегда васъ слушаюсь, какъ дочь.
Долинскій былъ тронутъ. Они поцѣловались и онъ продолжалъ:
— Видишь ли, другъ мой Анюта, я человѣкъ стараго вѣка, не люблю развязныхъ дѣвицъ, которымъ все можно и все ни почемъ. Притомъ ты отдана мнѣ на храненіе до твоего совершеннолѣтія и я не хочу чтобы ты подверглась пересудамъ. Повторяю, ты на виду, а кто на виду, тотъ долженъ вдвое дорожить приличіями и строго соблюдать ихъ, чтобы не подавать собою дурнаго примѣра. У тебя есть многія противъ другихъ преимущества, и необходимо при нихъ имѣть и ограниченія, подчиниться необходимымъ условіямъ твоего положенія. Тебѣ дано много, отъ тебя и требовать всѣ будутъ многаго, какъ въ общественномъ, такъ и въ нравственномъ отношеніи. Вотъ отчего я считаю своимъ долгомъ заботливо, быть-можетъ черезчуръ, ограждать тебя ото всякаго, даже пустаго нареканія. Не хочу я чтобъ о тебѣ говорили, что ты на полной своей волѣ съ кѣмъ хочешь, когда хочешь бѣгаешь по ночамъ.
— Съ братомъ, папочка.
— Пусть и съ братомъ, но я считаю неприличнымъ гулять ночью — развѣ мало дня. Нѣтъ, ты этого не дѣлай. Вспомни, что всякая твоя неосторожность послужитъ укоромъ и для насъ. Скажутъ, что ты желала жить съ нами, бѣдными родными, чтобы дѣлать во всемъ свою волю и что мы не смѣемъ перечить тебѣ, покоряемся тебѣ, богатой наслѣдницѣ, а не ты намъ.
Анюта хотѣла что-то сказать, онъ прервалъ ее:
— Я все замѣчаю и вижу; знаю, что твое обращеніе со мною — обращеніе дочери; еслибъ этого не было, я бы никогда не согласился прожить здѣсь все лѣто. Мнѣ довольно печали видѣть Митю сбившимся съ толку развѣ ты думаешь я не вижу перемѣны происшедшей въ немъ?
— Это пройдетъ, папочка, вы увидите; что до меня касается, то будьте покойны: я шага не сдѣлаю безъ вашего позволенія.
— Ты моя милая дочь, сказалъ растроганный Долинскій, — и не пеняй на меня, это не капризъ; я дѣйствую къ лучшему.
Они разстались очень довольные другъ другомъ.
На другой день гости должны были разъѣхаться.
Анюта просила позволенія проводить княженъ до первой станціи и ей бы хотѣлось ѣхать верхомъ, но Долинскому показалось, что ѣхать верхомъ дѣвицѣ провожая гостей нескладно. Она не курьеръ и не гусаръ, сказалъ онъ потомъ Машѣ, а ей замѣтилъ просто: не лучше ли въ экипажѣ? Анюта тотчасъ смекнула, что папочка опять усмотрѣлъ неприличное, и весело сказала:
— Такъ въ панье, съ Машей, Ваней и…
— Со мною! закричала Лиза и глаза ея такъ блестѣли, что ее не остановили и она поѣхала, къ своему великому удовольствію, причемъ погибъ ея урокъ нѣмецкаго языка. Но ей давали волю, чтобъ усадить ее зимой. Между Машей и Анютой было уже рѣшено, что папочку уговорятъ оставить К** и что они всѣ проведутъ зиму въ Москвѣ. Анюта писала къ опекуну своему Богуславову, что желала бы купить домъ въ Москвѣ и просила пріискать ей его, если возможно, къ осени.
— За часъ до отъѣзда всѣ собрались въ большую залу, гдѣ былъ накрытъ завтракъ. Усѣлись, но безъ обычнаго смѣха, безъ обычнаго веселаго говора. Всѣмъ имъ было грустно разстаться послѣ веселой жизни вмѣстѣ въ продолженіе почти мѣсяца, потому что Бѣлорѣцкіе остались дольше чѣмъ сначала предполагали. Въ началѣ обмѣнивались какъ-то вяло незначащими фразами и наконецъ всѣ смолкли. Беззаботный Новинскій не могъ выдержать этого молчанія и общаго грустнаго настроенія. Онъ вдругъ звонко засмѣялся и сказалъ: Это ужь слишкомъ! Конечно ѣхать отсюда не особенно пріятно, но сидѣть повѣся носъ черезчуръ смѣшно! Вѣдь мы ѣдемъ не въ Сибирь, не на войну!
— Еслибы мы ѣхали на войну, то конечно не грустили бы, сказалъ Томскій.
— Да, но о насъ бы загрустили, замѣтилъ Ваня.
— Да ужь я воображаю какіе бы пошли сентименты, сказалъ Митя насмѣшливо. Маша и Анюта въ особенности показали бы себя.
— Очень ошибаешься, отвѣчала Анюта. — Когда война, то долгъ всякаго…
— Ахъ, Боже, вотъ и начинается поученіе въ духѣ англійской церкви. Точно пасторъ какой! воскликнулъ Митя, прерывая Анюту.
— Ну нельзя сказать, чтобы княжна похожа была на англиканскаго пастора, подхватилъ Новинскій съ насмѣшкой. — Всѣ пасторы, которыхъ мнѣ удалось видѣть, отличались плоскими лицами и бездарными интонаціями голоса. Въ этомъ княжну заподозрить нельзя — развѣ въ противномъ.
— Какъ это въ противномъ? спросилъ Ваня.
— Лицо ея иное, а въ голосѣ и въ манерахъ и въ словахъ… Извините, княжна, я молчу; съ измала меня учили, что въ глаза о человѣкѣ судить невѣжливо а потому я благовоспитанно воздерживаюсь отъ дальнѣйшихъ размышленій, проговорилъ Новинскій съ напускною серьезностію.
— Когда же мы увидимся, спросили въ одинъ голосъ Томскіе.
— Вѣроятно скоро: мнѣ и брату къ сентябрю надо воротиться въ Москву, сказалъ Митя, — а какъ другіе, я не знаю.
— Я полагаю, сказалъ папочка, къ совершенному удовольствію дочерей своихъ и въ особенности Лизы, — что мы проведемъ часть осени здѣсь, а тамъ видно будетъ, какъ Богъ на душу положитъ.
— Вы будете выѣзжать зимой? спросилъ у Анюты Новинскій. — Съ кѣмъ?
— Съ тетушкой Варварой Петровной.
Новинскій скорчилъ уморительную гримасу ужаса, сожалѣнія и соболѣзнованія.
— Напрасно, сказала Анюта, понимая его мимику. — Мнѣ хорошо извѣстны понятія тетушки. Она очень строгая воспитательница, но говоритъ, что когда дѣвушка появилась въ свѣтъ, то она должна пользоваться вволю всѣми удовольствиями. Вы увидите, что она охотно будетъ сидѣть со мною на балу до самаго утра и сама будетъ давать балы и принимать. Онѣ обѣ объ этомъ говорили. Затѣмъ Анюта наклонилась и почти на ухо сказала Новинскому:
— Я надѣюсь, что я буду жить съ папочкой въ собственномъ домѣ, а въ свѣтъ буду ѣздить съ тетушкой, но пока это секретъ
— Вотъ это хорошая новость! сказалъ Новинскій, — и знаете ли, при такихъ условіяхъ мы можемъ многое затѣять и повеселимся на славу.
— Напримѣръ? спросилъ Ваня.
— Да хотя бы благородный спектакль.
— Браво! браво! непремѣнно, подхватили всѣ съ увлеченіемъ.
— Сыграемъ! сыграемъ! сказалъ восторженно Томскій, — и что-нибудь серьезное, а не какой-нибудь пустенькій водевильчикъ!
— Конечно, подхватилъ брать его, — что-нибудь изъ Шиллера: Марiю Стюартъ, или Донъ Карлоса.
— Куда занесся! сказалъ смѣясь Ваня.
— И скука адская, сказалъ Митя.
— Шиллеръ — скука! воскликнуль Томскій съ негодованіемъ. — Я удивляюсь, что вы…
— Погоди, погоди, подхватилъ Новинскій прерывая его, — не пѣтушись пожалуста. Шиллера твоего никто обижать не сбирается — только зеленъ виноградъ!
