Сталин бросил давно погасшую трубку на стол, встал и медленно стал прохаживаться по кабинету. Побледневший Берия, молча следил за ним взглядом, не пытаясь ничего сказать.
— Лаврентий. Разбэрись с этим вопросом, только ПО-НАСТОЯЩЕМУ разбэрись. Чэрез нэделю у меня должэн быть полный отчёт, с твоими прэдложениями по решению проблэмы. Тебя, Клим, это тоже касается!
Глава 46
Как оказалось, мои новые коллеги не упустили из виду моё поминание Мехлиса. Как только мы выехали из города, на меня насел Разяп.
— Слушай, Андрей. А как получилось, что ты выходил из окружения с Мехлисом? Или тайна великая?
— Да нет никакой тайны. Я тогда был в комиссии Мехлиса. Изучали обстановку на Юго-Западном и Южном фронтах. Так получилось, что оказались в Волновахе накануне немецкого наступления. Чудом не влипли по полной! Повезло нам тогда. Если бы не разрывы между немецкими частями, хрен бы мы выбрались! Плюс к этому, немцы и румыны с нами техникой поделились, не пешком пилили.
Парни хохотнули. Находясь в кузове трофейной "Татры", легко было представить обстоятельства, при которых с нами делились транспортом.
— По дороге к фронту, мы и наткнулись на остатки госпиталя. Вернее мы только потом поняли, что на остатки, — вспоминать те события было не очень приятно, но я постарался рассказать всё, что помню. И Разяп и Вадим слушали внимательно, время от времени задавая вопросы.
— Понятненько, — подытожил Кучербаев. — Весело было вам тогда. Слушай. А расскажи о Мехлисе? А то всякое слышать доводилось. Что он за человек?
Я задумался. Что за человек Мехлис? Отношение к нему у меня было, гм, неоднозначным. Он мне и нравился, и нет. Нравился храбростью, честностью, умением добиваться поставленных целей. Не нравился своей упёртостью, излишней жёсткостью, иногда переходящей в жестокость. В своё время, читая о нём, я представлял себе какого-то монстра, только и ищущего – кого бы расстрелять. А пообщавшись с ним лично, посмотрев на его работу, его поведение, стал больше понимать его. Естественно, что ангелом он не был. И ошибок совершал порядочно. Генералитет он, гм, недолюбливал. Да и было за что! Не всегда, но очень часто. И в то же время, уважал по-настоящему хороших командиров. Того же Горбатова он ценил и искренне уважал. Не любил очковтирателей, вранья. Свои рапорты, которые впоследствии называли доносами на цвет советской армии, писал жёстко, ничего не скрывая и не приукрашивая. А в то же время, из-за недостаточности знаний в военной науке (которая с времён гражданской войны значительно изменилась) он совершал и глупейшие ошибки, перехватывая управление у слабохарактерных вояк.
— Что за человек Лев Захарович? — я закурил и медленно, стараясь не сбиться на словечки из прошлой жизни, рассказал свои размышления, подытожив. — Разный он, Мехлис.
Помолчав, Разяп усмехнулся, покосился на Вадима и спросил.
— А не боишься открыто говорить о нём? Да ещё так, гм, развёрнуто?
— Не-а. Не боюсь, — я бросил окурок на дорогу. — Я и Льву Захаровичу то же самое говорил. Он сначала матюгнул меня, потом посмеялся.
Поговорив ещё о всякой ерунде, мы замолчали. Я сидел и думал, что не стану же объяснять парням про то, что могу немного поборзеть, порассуждав о людях уровня Мехлиса. Про Лаврентия Павловича или Самого, хрен бы я что стал рассказывать! Здоровье дороже!
Последующие три недели слились для меня в сплошное серое пятно. Не от отсутствия событий, а от их переизбытка. Пришлось и полазать по окрестностям дороги, в поисках каких-либо следов расстрелянного госпиталя, и пообщаться с местными, в поисках необходимой информации. Морально это выматывало просто нечеловечески. Иногда хотелось тупо нажраться водки вусмерть, чтобы не слышать рассказы о "доблестных" немецких солдатах, и не менее "героических" румынских. Покуражились они в этих местах, показали свою власть вволю. Только в районе нашей работы, мы описали и запротоколировали факты расстрелов и повешений более пятисот мирных жителей. А среди них ведь и дети были! Как хотелось, записывая очередной рассказ о подобном оказаться на фронте, где можно самому уничтожать этих тварей, почему-то называемым людьми! Мечты, мечты…
Вечером, 27 августа, мы получили приказ выдвигаться в Сталино, а уже тридцатого, я "пугал" брезентовое ведёрко, сидя в "Ли-2" летящем в Москву – руководство решило, что я достаточно "отдохнул" от столицы и пора возвращаться.
— Как добрался? — улыбающийся Мартынов недоумённо посмотрел на моё позеленевшее лицо и ухмыляющегося Яшу. А я еле удержал свой желудок, от попытки выпрыгнуть наружу. Никогда не представлял, что меня может ТАК укачать в самолёте! Весь полёт до Москвы, слился для меня в одну сплошную "арию рыголетто". Когда встречающий меня Зильберман увидел моё нежно-зелёное личико, показавшееся из дверей самолёта, мне вспомнился дебильный рекламный слоган, про шок, который по-нашему. Настолько охреневшее выражение лица было у Яшки. В первый момент он даже подумал, что меня опять ранило, а его забыли предупредить, но разобравшись в ситуации, он меня просто задрал. Хихикал всю дорогу до управления, время от времени останавливая машину у подходящих кустов, в которые я "с радостью", заскакивал. Сопровождающие нас сержант и летёха тоже подозрительно подрагивали плечами, старательно отворачиваясь от меня. Да пошли они все! Им бы так! Оказывается, плохо может стать и от воспоминаний о качке!
Поняв причину моего взбледнения и веселья Зильбермана благодаря его красочному рассказу о моей встрече, Мартынов весело гыгыкнул.
— Ничего, пройдёт. А теперь о деле. Отчёт о командировке дашь позже, позже и обменяемся новостями, а сейчас, — он посмотрел на часы, — сейчас нам к товарищу Берии. Хорошо, что вы не сильно много времени на "кустики" потратили.
Под горячий, душистый чай, Лаврентий Павлович расспрашивал о моих личных впечатлениях от закончившейся командировки. Вот только вопросы были какие-то необязательные, дежурные. Мне показалось, что ему было интересно не о чём я рассказываю, а как. Наконец, когда чашки опустели, он вздохнул, снял своё знаменитое пенсне, потёр переносицу и спросил.
— Андрей Алексеевич. Вы слышали что-нибудь связанное с Катынью?
Я подобрался, поняв – вот оно! Берия обманчиво-спокойно смотрел на меня, ожидая ответа.
— Да, Лаврентий Павлович. Слышал. И много. Не сейчас конечно, а тогда, — я пожал плечами, — в прошлой жизни, так сказать.
— Расскажите всё, что вы помните, — Берия слегка подался ко мне, — это очень важно, Андрей Алексеевич.
— Понимаю, товарищ народный комиссар.
Помолчав, собираясь с мыслями, я начал рассказывать.
— В своё время, мне довелось многое прочитать о так называемой "Катыньской трагедии"…
— А почему так называемой? — переспросил Лаврентий Павлович.
— Да сделали из расстрела людей шоу на долгие годы, вот почему! Куча уродов, называющих себя политиками, историками и журналистами, делали на этом деньги, зарабатывали себе политический капитал и тому подобное. Да и с чьей точки зрения трагедия? С точки зрения поляков? Они враги. В моём времени, уже забыли, как "нежно и добро" относились поляки к красноармейцам, захваченным в плен благодаря "гениальности" Тухачевского в 20-х годах. Да и позже тоже. С точки зрения "демократической общественности"? Так эта "демократическая общественность" хлопала, когда чеченцы резали головы русским пацанам, когда по всему бывшему СССР "братские народы" убивали русских, когда в Прибалтике эсэсовцев делали национальными героями, борцами за независимость. Актрисы визжали в экстазе, когда расстреливали "Белый дом", поддерживали уничтожение сербов в Косово и войну в Югославии. Именно демократы прятали нацистов в США и других странах, уничтожали тысячи людей ради нефти на Ближнем Востоке и многое, многое другое. Даже если действительно мы расстреляли пленных польских офицеров в 40-м году, я не считаю это трагедией. Извините, товарищ народный комиссар, меня немного занесло не в ту сторону, но…
— Ничего, ничего, — Берия откинулся на спинку кресла и махнул рукой, отметая мои извинения. — Продолжайте. Рассказывайте с самого начала всё, что вам известно по данному вопросу.
— Насколько я помню, в том мире, в 1943 г. в районе Катыни, под Смоленском, немцами были якобы обнаружены могилы с расстрелянными поляками. Гитлеровцами была создана специальная комиссия с привлечением международного Красного креста и поляков. В их присутствии была вскрыта часть захоронений. По результатам их работы, был поднят шум о преступлениях большевиков и тому подобное. Что якобы летом 1940 года, органами НКВД были расстреляны десятки тысяч пленных поляков. Уже в 90-х годах, правительство "демократической России", целуя польские зады заговорило о признании факта расстрела поляков, публиковало якобы подлинные документы.
