Все это было правдой, отрицать которую было сложно: на это хватало нервов только у самого твердолобого патриота. Из тех, кто бесповоротно и непоколебимо уверен, что наш Большой театр — лучший театр в мире, МиГ-29 — идеальный истребитель, а ленинградское мороженое — самое вкусное. Из тех, кто уверен, что Катерина Тэтц — шпионка или, во всяком случае, наймит неких «Врагов России». Начиная с больших букв «Вэ» и «Ры».
С достаточной степенью громкости имя Катерины Игоревны Тэтц впервые прозвучало около трех месяцев назад, и прозвучало оно в таком контексте, что значительная доля граждан России испытала ощущение, которое принято определять словом «оторопь». Случившуюся с ней историю Николай помнил прекрасно: в какой-то мере этому способствовало то, что вылезшая на верхние строки всех возможных лент новостей фамилия показалось ему знакомой. Редкая как есть (немецкая? корейская? еврейская? — этого он так и не понял), ее фамилия была на слух почти такой же, как у известного питерского микробиолога — одного из лучших лекторов, каких Николаю приходилось встречать в жизни. Случайное совпадение, конечно. Совпадением было и то, что Тэтц тоже была преподавателем университета — только не «Павловского», а МГИУ — Московского государственного индустриального. Впрочем, наверняка он запомнил бы эту историю, и не будь у нее дальнейшего развития. Как запомнил десяток других, таких же по оставляемому в душе осадку. Как на всю жизнь запомнили их миллионы и десятки миллионов «россиян» разного возраста — от пенсионного до предпризывного. Суд над водилой, в машину которого врезался несущийся на огромной скорости по мокрому шоссе автомобиль губернатора одного из регионов. Тюремный срок женщине, которая посмела ударить носимым в сумочке ножом насилующего ее ублюдка. Совсем недавний суд над офицерами внутренних войск, вернувшихся из Чечни, и закончившиеся месяцами ранее процессы, в ходе которых сроки получили армейские офицеры, защищавшие своих земляков от рабства. Не надейтесь, суки, мы не забыли. Мы запомнили это на всю жизнь.
Катерине Тэтц пришлось в жизни достаточно круто. Ее муж попал под какую-то бандитскую раздачу середины 90-х, и на этом ее семейная жизнь закончилась. То ли он стал случайным свидетелем перестрелки и словил чужую пулю, то ли даже сам пытался заниматься каким-то мелким бизнесом — не суть важно. Сына она вырастила в одиночку, и можно только догадываться, чего это стоило в годы, когда профессия преподавателя заумной технической дисциплины вызывала брезгливую усмешку даже у кассирш в булочных. К счастью, те годы остались уже позади. К середине же следующего десятилетия выяснилось, что не эмигрировав и даже не переквалифицировавшись в «челнока» и держателя коммерческого киоска, женщина продолжала держаться на ногах вполне уверенно. Сын вырос, пошел на первый курс чего-то там технологического, и все было весьма и весьма неплохо до того самого дня, пока в ста метрах от «Юго-Западной» в торопящихся на зеленый свет людей не влетел идущий за сотню громадный серебряный автомобиль. Очевидцы рассказывали, что водитель даже не пытался тормозить. Риск для жизни быдла, спешащего к станции своей быдловозки, стоил, по его мнению, меньше, чем расход ресурса тормозных колодок. Сломанное ударом почти пополам тело парня отшвырнуло вперед метров на десять: именно это позволило потом московским журналистам с чистой совестью сообщить в вечернем выпуске новостей, что пешеход был сбит «вне зоны пешеходного перехода». Парень жил еще почти минуту: страшно долго, по мнению тех, кто все это видел. Он даже пытался говорить, — бесцельно водя по своим бокам руками и неотрывно глядя на подошедшего водителя убившей его машины. Тот припарковался метров на 30 впереди и подошел к умирающему после некоторых раздумий — но все же подошел. Сзади его прикрывали сразу двое крепких, настороженных ребят, и ни один очевидец не произнес вслух ни одного оскорбления, ни единого напрашивающегося комментария. «Скорая» приехала удивительно быстро для Москвы, минут всего через двадцать, но к тому времени все было кончено уже давно и бесповоротно. Сотрудники ГИБДД стояли, стряхивая пепел в слякоть, негустая толпа вздыхала и переминалась. Серебряный автомобиль уехал, его водитель и пассажиры не выразили особого желания поинтересоваться, чем там все закончится. Саму эту машину с измазанным кровью радиатором, как и находившихся в ней людей, видели десятки человек, номер машины был повторен несколько раз и вписан в протоколы. Тем удивительнее было то обстоятельство, что уголовного дела не было. Не было даже такого фарса, какой произошел несколькими годами ранее, когда заместитель мэра среднего размера провинциального города нашей необъятной Родины «достиг договоренности» с родственниками людей, убитых его взбесившейся машиной, и потому был без лишнего шума (как в то время ошибочно полагали) освобожден от уголовной ответственности.
— Если я забью соседа молотком, а потом «достигну договоренности» с его вдовой, меня что, судить не будут? — поинтересовался тогда у Николая один из его приятелей.
В этот раз ничего не было вообще. Мертвый студент был, воющая и рыдающая мать была. Даже свидетели, точно и без путаницы описавшие прибывшим на место происшествия младшим офицерам детали произошедшего, — они тоже были. Но на этом все и закончилось: во всяком случае, на некоторое время. Были похороны, ее крик, — все как оно и бывает в таких ситуациях. Не дай Бог каждому узнать… Потом, после осознания произошедшего — попытки ходить в какие-то организации, что-то выяснять, недоумевая вслух. Матери погибшего парня даже сочувствовали — вполне искренне, между прочим. И надо сказать, что какой-то эффект это принесло. Дней через десять после начала таких «хождений» черную от боли Катерину Игоревну встретил в подъезде высокий и отлично одетый молодой человек, который выразил ей сочувствие и вручил незаклеенный конверт. Она даже не сразу поняла, что это все означает, и когда догадалась посмотреть вовнутрь, вежливого молодого человека уже не было нигде видно. В конверте оказалось десять тысяч рублей: сумма, которую она зарабатывала до недавнего времени за неделю. Перекосившись от ненависти, женщина бросила сине-зеленый веер под ноги и затопотала вверх по лестнице. Наутро после очередной ночи со слезами и валокордином, она отправилась с новыми заявлениями куда-то еще, добиваться какого-то обещанного ей решающего приема. И вот это явно оказалось неожиданным для безликой массы непонятных людей, которые раз за разом ее слушали. Масса прорезалась конкретным лицом: в очередной раз подняв пожелтевшие, потерявшие всякое выражение глаза, Катерина Тэтц осознала, что на этот раз перед ней был человек с лицом: какой-то генерал-лейтенант. Тот до такой степени удивился, что безумную, растрепанную дуру пропустили к нему, что дал ей минуты три и даже взял в руки ее заявление. Когда ее, вновь начавшую рыдать старуху, вывели из на редкость просто обставленного кабинета с пересыпаемыми обещаниями утешительными уговорами, она не сразу поняла, что это все. Вообще. Жизнь ее сына была нужна ей; что касается его смерти, то она не вызвала ни малейшего интереса ни у кого, кто мог бы что-то с этим сделать. Эта мысль, видимо, была написана на ее лице, когда считающаяся пока находящейся во внеочередном отпуске, а на самом деле уже бывшая доцент МГИУ подошла к своему дому. Очередной незнакомый молодой человек, выглядящий точным антиподом первого во всем, кроме одежды, прямо спросил у нее в неожиданно оказавшемся этим вечером темным подъезде: «Ты че, бля, сука, не поняла?»
Тэтц все равно не поняла, — хотя бы потому, что в одном из учреждений, которое она посетила, ей дали совет, выглядевший по крайней мере нестандартным, — и она пыталась понять, что они, эти люди, имели в виду. Это было уже какое-то частное агентство, в котором ее сначала обнадежили и обещали помочь. Но уже через день ее не пустили на порог, очень глубокомысленно сказав, что «Если бы вы сначала доказали, что ваш сын — это был внебрачный сын Майкла Джексона… Вот тогда бы у вас был хоть какой-то шанс дойти до суда с обвинением против того человека, который его сбил. Иначе — нет». Это было сказано без улыбки, и шаркающая по ступеням женщина размышляла над непонятным ей смыслом слов так напряженно, что не вполне даже уловила, зачем именно ей дыхнули в лицо коньячной дрянью. А еще через два дня, после очередных — совсем уже машинальных — походов с бессмысленными жалобами по конторам с якобы сочувствующими людьми, ее встретили уже двое. В том же подъезде, но на этот раз хорошо освещенном.
Было странно и даже, наверное, нелогично, что университетская преподавательница пережила эту встречу. В течение нескольких минут, в ходе которых соседи изо всех сил крутили рукоятки замков, прочнее запираясь внутри своих квартир, ей выбили половину зубов, сломали нижнюю челюсть, несколько верхних ребер, обе ноги и обе руки. Первый из соседей рискнул спуститься с лестницы, когда в подъезде уже минут пять как перестали кричать. Увидев соседку в кровавой луже и без половины волос, он, бросившись обратно в квартиру, даже не стал вызывать «Скорую», а прямо сказал диспетчеру «службы 02», что у них труп. Однако получилось так, что искалеченную женщину сумели довезти до больницы, и уже через несколько дней выражение в ее глазах стало достаточно осмысленным. В больнице Тэтц провела около двух с половиной месяцев: один из переломов оказался настолько сложным, что оставил ее хромой на всю жизнь. Впрочем, в такой ситуации и сама-то жизнь была подарком. В какой-то из дней в середине больничного лежания Катерина Тэтц обнаружила, что паспорт из ее тумбочки куда-то делся, но значения этому не придала. В те недели она вообще плохо соображала, а показанные ей обезболивающие препараты также не слишком способствовали ясности мышления. В общем, когда срок пребывания в клинике закончился и выписанная «больная Тэтц» доковыляла до дома… — тогда она надеялась отдохнуть несколько дней до отъезда в реабилитационный центр, страховка в Университете оказалась вполне достойной, — так вот, оказалось, что дома у нее к этому времени уже не было. На двери стояли чужие замки, а когда дверь открыли после долгих минут трезвона в тридцать лет знакомую вытертую кнопку, открывший человек долго не мог понять, чего от него хотят. Потом он сообразил и, сказав несколько коротких фраз на чужом языке, небрежно оттолкнул бывшую хозяйку своей квартиры несильным тычком в лицо и спокойно закрыл перед нею дверь.
