что никак не откажет доставить тебе средства для излечения болезни, приобретением которой ты непременно обязан службе». Наверное, таким и был знаменитый князь Меншиков — «благородных и возвышенных чувств», — когда жил в столице. Но в Крыму, где он командовал армией, отношение Нахимова к нему поменялось — не в лучшую сторону.
Князь советовал не торопиться ехать на море, и у Нахимова появилась мысль: не остаться ли служить в Петербурге? Как писал Сергей, «он просил места в совет флота генерал-интенданта»: но доктор Раух объявил, что местный климат Нахимову вреден. Три недели прожил он в Петербурге, по его словам, «в самом раздражительном состоянии», что вполне объяснимо: болезнь не оставляла, в квартире брата, где он остановился, шёл ремонт и все жили в одной комнате, места службы нет — решают, говорят: «Нужно ждать». Деятельная натура Павла Степановича с такой неопределённостью долго мириться не могла.
Он собрался в один день и уехал в Николаев. Брат и сестра еле уговорили его поехать не в одиночку, а вместе с товарищем — Н. Ф. Метлиным, получившим назначение в порт Сухум-Кале; «но и он, кажется, будет не в пользу» — ранен. «Дай Бог, чтоб его вояж кончился благополучно, я в нём много, много потеряю», — беспокоился о брате Сергей.
Больной Нахимов и раненый Метлин поехали в офицерской тележке. Её описание оставил поручик граф Толстой, который и сам приехал на такой же в Крым: «Нечто среднее между жидовской бричкой, русской повозкой и корзинкой» — словом, то, что не встречается больше нигде, кроме как на просторах России. Ехать в ней на дальние расстояния и для здорового-то испытание, а уж для больного и вовсе мука.
Из письма Нахимова Рейнеке: «Переезд свой на тележке, благодаря судьбе, совершил лучше, нежели ожидал, хотя, не заставши адмирала (М. П. Лазарева. — Н. П.) в Николаеве, должен был противу расчёту протрястись лишних 400 вёрст. Корабль свой нашёл на рейде под флагом адмирала Станюковича. Эскадра на другой день снялась с якоря и пошла к абхазскому берегу для перевозки войск из Субаши в Анапу, тем кончится кампания. Следовательно, я не буду нынешний год в море, теперь без всякого дела, то есть без корабля и экипажа, в Севастополе сижу у моря и жду погоды».
Настроение унылое, мысли о будущем — самые мрачные: «Что для человека в этом мире выше и дороже здоровья! Взгляни на меня — есть и желание, есть голова и смысл, как сделать, да нет сил, так куда я годен, решительно никуда. И никак не рассчитываю долее двух лет служить на море, именно столько времени, сколько нужно для расплаты долгов и то, дай Бог, чтоб хватило сил, а там буду искать берегового места и непременно такого, где бы по возможности было менее дела». До Синопа, после которого имя Нахимова станет известно всей России, оставалось 14 лет, и эти годы будут самыми деятельными в его службе на флоте.
Но даже тогда, в тяжёлый период болезни, он не терял чувства юмора: «Живу со Стодольским, он, дай Бог ему здоровья, меня приберегает, жаль, тронулся немного на аэростате и парах. Впрочем, на пары я не так зол, он извлёк уже из них пользу, варит кофей парами, а с аэростатом никак не может сладить».
Завершить историю о лечении и злоключениях Нахимова за границей хотелось бы рассказом адмирала П. В. Чичагова о своей болезни и чудесном исцелении. Его, страдавшего приступами перемежающейся лихорадки, врачи посадили на строгую диету, пичкали лекарствами и прописали как можно дольше оставаться на берегу. Чем больше его лечили, тем хуже ему становилось, лихорадка из перемежающейся стала беспрерывной, добавились слабость и прочие неприятные последствия. Наконец, его осмотрел один английский доктор, имевший на флоте хорошую репутацию, и вынес решение: прекратить приём лекарств, перебраться на корабль, съедать каждый день бифштекс, запивая стаканом-другим портвейна, и принимать порошки хины. Через три дня наступило облегчение. Вскоре больной выздоровел и с тех пор забыл о лихорадке188.
К сожалению, история пациента Нахимова имела другой финал. Он так и не сумел избавиться от хворей. Спустя пять лет Корнилов писал Лазареву: «Нахимов... продолжает хворать. Кажется, его, бедняка, вовсе не так лечат, но что же делать с нашими эскулапами»189. Нахимов ничего и не делал, терпел.
Глава шестая
КОМАНДИР БРИГАДЫ И КОМАНДУЮЩИЙ ДИВИЗИЕЙ
Десанты
Долго печаловаться на берегу и ждать у моря погоды Нахимову не пришлось — в феврале 1840 года горцы захватили два форта на абхазском побережье — Лазаревский на реке Псезуапсе и Вельяминовский на реке Туапсе.
Восточное побережье Чёрного моря перешло к России в 1829 году по Адрианопольскому договору. Однако Османская империя вовсе не собиралась его соблюдать: турецкие купцы вели контрабандную торговлю, продавали горцам порох, свинец, сабли, ружья и соль, а взамен получали абхазских и адыгских рабов и черкешенок для гаремов. «Торговля с восточными берегами снабжала невольниками всю Турецкую империю, работниками — трапезундские медные рудники и жёнами — восточные гаремы»190, — писал в 1838 году начальник Черноморской береговой линии генерал-лейтенант Н. Н. Раевский, сын знаменитого героя Отечественной войны. Турецкие контрабандисты признавались, что если из десяти судов они теряли девять, то грузом одного уцелевшего окупали все издержки.
Случалось, на турецких базарах продавали и русских пленников, но от них предпочитали избавиться, едва на горизонте появлялись российские корабли: «...привязывают балластовые камни на шею русским пленным и бросают их в море. Бежавшие из плена подтверждают это, говоря, что суда, нагруженные русскими невольниками, которые, не достигнув Анатолии, были преследуемы, возвращались опять к восточному берегу, но уже без невольников».
Выходили контрабандисты в море обычно ночью, маяками им служили огни в горах. О подходе судна к берегу оповещали выстрелами, горцы сбегались и спешно его разгружали, затем вытаскивали на берег и закрывали ветками, чтобы с моря не было видно. Был ещё один способ спрятать судно: его втягивали в русло горной речки, коих немало впадало в море, просверливали в днище дыру и топили. А когда наступило время возвращаться, выкачивали воду, затыкали дыру, нагружали, ставили парус и уходили в море. Поймать контрабандистов было почти невозможно, крейсерство на первых порах результатов не давало.
Адрианопольский договор раздражал не только Османскую империю, а ещё и Британскую. Практически все товары, которыми торговали турки, были изготовлены в «мастерской мира», как тогда называли Британию. В случае прекращения торговли с Черкесией англичане
