привлекать своих обидчиков к ответственности805.
Возможность доводить дела до окружного суда наделила простых людей правами в отношениях с органами полиции. В определенной степени это также способствовало правовой интеграции мусульман и других меньшинств. В июне 1871 года татарский помещик Есаул Султан Шаган Гирей, живший в деревне под Симферополем, обвинил нанятого им наемного рабочего Константина Самодурова в оскорблении мусульманской веры806. Оскорбления и другие мелкие правонарушения не подпадали под юрисдикцию окружных судов, поэтому татарин обратился к местному мировому судье. Однако тот направил дело судебному следователю, утверждая, что Самодуров нарушил статью 178 уголовного кодекса, а значит, может быть привлечен к уголовной ответственности окружным судом. Следователь, в свою очередь, отказался вести дело, мотивируя это тем, что статья 178 уголовного кодекса касается только оскорбления «христианской веры или православной церкви». Однако юристы Симферопольского окружного суда отклонили это возражение. Они постановили, что хотя оскорбление ислама не упоминается в уголовном кодексе, «по признакам своим» оно должно рассматриваться так же, как и оскорбление православия807. Признав оскорбление преступлением, они так и не смогли возбудить уголовное дело по формальным причинам: ни один из документов, полученных судом, не содержал информации о том, «в чем именно выразилось это порицание». Следовательно, отсутствовали признаки уголовно наказуемого деяния808.
Помимо того что этот случай подтверждает, что мусульмане могли обращаться к государственным правовым институтам даже для защиты своей веры, он также свидетельствует о том, что правоведы, работавшие в новых судах, могли принимать решения по аналогии (при условии предоставленных формальных доказательств) и таким образом преодолевать пережитки религиозной дискриминации в уголовном кодексе. На самом деле, именно инициатива, проявленная такими татарами, как Шаган Гирей, подталкивала правоведов к вынесению решений по аналогии. Эта конкретная жалоба была отклонена по формальным причинам, но из‐за неполноты архивных записей мы не знаем, подал ли Шаган Гирей другую, более аргументированную жалобу809. В любом случае это дело наглядно показывает, как утверждала Мерри в другом контексте, что судебные решения отражают скорее взгляды тех, кто работает в суде, а не доминирующую идеологию810. Там, где в законе понятие равенства еще не было прописано, новое поколение юристов уже активно оперировало им.
Отношение судов к лицам, страдающим психическими заболеваниями, представляет собой еще более наглядный пример равенства перед законом. Врачи, психиатры и порой даже этнографы могли играть ключевую роль в пореформенном зале суда. В частности, медицинские эксперты были необходимы не только для оценки телесных повреждений и заключения о возможных причинах смерти, но и для определения вменяемости обвиняемых. Если до реформы судебная система уже полагалась на помощь докторов, пусть и за закрытыми дверями, то открытые пореформенные заседания придали им беспрецедентную известность и вес в глазах публики811. Обвинение и защита часто обращались к ним с просьбой подкрепить их аргументы и убедить присяжных вынести решение в их пользу. Появлению в суде «экспертов», чей статус одновременно и ставился под вопрос, и имел вес, способствовали как новые правила судопроизводства, так и растущее распространение и обсуждение западных теорий преступного поведения, публикуемых в российских юридических, медицинских и психиатрических журналах. Например, ссылка подсудимого на невменяемость была введена в России в 1860‐х годах, и ее последующее использование в суде связывалось с формированием нового поколения психиатров (чья область компетенции только недавно получила признание в академических кругах)812.
Судьи стали все чаще назначать медицинские экспертизы для определения степени вменяемости обвиняемых. Эта практика не принимала во внимание социальный статус, этническую или религиозную принадлежность, что было естественно, поскольку перед законом все были равны. Однако стоит рассмотреть последствия этого равенства. 19 февраля 1870 года в деревне недалеко от Феодосии двадцатичетырехлетний крымский татарин Абдураим Вели Акай оглу зарезал свою жену813. Абдураим признался в убийстве родителям и родственникам, которые прибежали на крики женщины и застали его на месте преступления. Через четыре дня он также признался в убийстве судебному следователю, которого известило волостное правление. На вопросы обвиняемый отвечал четко и логично814. Однако во время расследования его родители сообщили, что в последнее время их сын вел себя странно: Абдураим попросил своего отца последить за домом, утверждая, что по ночам в окно кто-то стучит, а его жена отвечает жестами. Хотя старик не обнаружил никаких признаков подобного, его сын продолжил слышать стуки и в конце концов ушел от жены и вернулся в родительский дом. В деревне пошли слухи о помешательстве Абдураима815. Во время расследования убийства несколько свидетелей сообщили об этих слухах следователю, и он поручил городскому врачу из Феодосии осмотреть молодого татарина. Доктор сообщил, что Абдураим жалуется на «шум в ушах», однако в остальном он признал подсудимого здоровым. Тем не менее он рекомендовал молодому человеку прибыть на несколько недель в симферопольскую больницу «на испытание» по подозрению в невменяемости, и обвинение последовало этому совету816.
Как в случае с любым обвиняемым с подозрением на физические или психические проблемы, государство оплачивало больничные и транспортные расходы. В случае Абдураима пришлось добавить расходы на переводчиков, поскольку молодой татарин не говорил по-русски. Следователь также строго приказал местной полиции перевезти Абдураима из его села в Симферополь (расстояние около 120 километров) «как больного на подводе, а не пешком»817. В Симферополе главный врач больницы в течение нескольких недель проводил с ним многочисленные беседы, которые нужно было перевести. Более того, Абдураим был не единственным татарином в этом учреждении: как позже сообщил врач суду, молодой человек «с находящимися в больнице татарами говорил охотно»818.
Для новых судов и сотрудничающих с ними государственных учреждений религиозная или этническая принадлежность не была особенно важна, но она означала дополнительные расходы на устные и письменные переводы. С Абдураимом обращались точно так же, как и с любым другим обвиняемым. Более того, когда его дело наконец попало в суд, присяжные отнеслись к нему в соответствии с духом времени, а не с культурными особенностями обвиняемого. Врач больницы описал татарина как «тихого, спокойного, постоянно ровного» молодого человека и утверждал, что пациент не произвел на него впечатления сумасшедшего. Поэтому заявление Абдураима, что он забыл все, что касается убийства (это сообщение сильно отличалось от его первоначального подробного рассказа), показалось врачу неправдоподобным819. На основании больничных обследований медицинские эксперты Симферопольского окружного суда пришли к выводу, что состояние Абдураима, скорее всего, было «ложной болезнью»820. Однако этот вывод не привел к обвинительному приговору в отношении человека, который только что провел несколько
