Евсеев слушал очень внимательно и кивал головой, будто соглашаясь, чем, в соответствии с законами оперативной психологии, подталкивал собеседника к дальнейшему повествованию. Говори, говори, дружок… Все складно и гладко у тебя получается, только, скорей всего, не пиво ты пил под средненький гуляш, а общался со своими хозяевами, причем, скорей всего, они тебя проверяли: завезли на конспиративную квартиру и устроили тест на перевербовку, с полиграфом и всякими хитрыми штучками-дрючками…
Идея провести фонографическую экспертизу пришла ему во сне. Наверное, потому, что он и ночью думал, как «расколоть» Рогожкина. Кричать на него? Запугивать? Бить? Ничего этого он не умел, в Академии таким методам не учили, да и по своей натуре он вряд ли был на это способен. Если бы шпион как-то отличался от обычного человека: формой ушей, носа, отпечатками пальцев, вшитым под кожу микрочипом, – тогда другое дело! Но в том-то и дело, что все отличия нематериальны и скрыты они глубоко-глубоко в черной шпионской душе.
За то, что дядю Рогожкина звали Колей, невесту Варей, за то, что он нарушил правила поведения военнослужащего за границей, и даже за то, что на полигоне, где он служил, обнаружили сканер-передатчик, посадить его в тюрьму нельзя. Нельзя даже использовать детектор лжи, разрешенный к применению в строго определенных ситуациях, а уж тем более, «сыворотку правды», вообще запрещенную законом, но используемую в единичных случаях в порядке исключения, например для предотвращения терактов.
Юра спал, мозг отдыхал, а подкорка работала и явила ему наилучший выход из сложившегося положения. Потому что если голос Рогожкина совпадет с голосом курсанта на давней кассете, то появится прямая улика, а дядя Коля, девушка Варя и все прочее превратятся в подтверждающие косвенные доказательства! И разговор с полковником-предателем станет совсем другим.
– …Сейчас мне за это никто бы и слова не сказал, а тогда такой там-тарарам поднялся, чуть из армии не уволили, а строгий выговор за недисциплинированность и потерю бдительности в личное дело записали!
Рогожкин обиженно замолчал.
– А с дядей Куртом вы потом встречались? – самым обыденным тоном спросил Евсеев.
– Каким таким «дядей Куртом»? – Пьющий медведь вновь почесал нос – Я такого и вообще не знаю!
– Пятнадцатого июля тысяча девятьсот семьдесят второго года вечером, около девяти часов, вы встретились со знакомым дяди Коли, который представился вам как дядя Курт. После этого вы с ним встречались? Может, как раз в Брюсселе?
– Когда?! – Пока еще не разжалованный полковник Рогожкин вытаращил глаза. Белки у него имели желтоватый оттенок и были испещрены красными прожилками. – В каком году?! Думаете, я помню, с кем встречался тридцать лет назад?! Но ни с каким дядей Куртом никогда не встречался точно. У дяди Коли таких знакомых не было. И потом, откуда он мог взяться в Брюсселе? Ерунда какая-то…
Реакция вполне правдоподобная. Но как ни маскируйся, а ложь на фонограмме тоже проявит себя.
– Спасибо, Алексей Михайлович! – Евсеев выключил диктофон. – На первый раз вполне достаточно.
– А что, будет и второй? – Лохматые брови поползли вверх, сминая в гармошку кожу на покатом лбу. – С меня вполне хватит и первого…
Евсеев развел руками.
– К сожалению, не все в жизни от нас зависит, Алексей Михайлович. Вы человек военный и знаете это лучше меня, потому что дольше служите. Сейчас вас накормят и отведут отдохнуть в нашу внутреннюю гостиницу, а завтра мы продолжим разговор…
Рогожкин хотел было возразить, но вошедшие в кабинет «волкодавы» одним своим видом отбили к этому охоту.
* * *
…Шурочка жила на Сретенке, в глубине старых московских дворов, – «сам не найдешь, я выйду на угол…»
Жара отпустила, брызгал дождик, дул прохладный ветерок – примерно такая погода стояла в день знакомства. За три месяца их отношения в плотском плане сильно не продвинулись: обнимались, целовались – этим дело и ограничивалось. Во-первых, у них не было «свободной площадки» – квартиры или хотя бы комнаты, позволяющей остаться наедине и исследовать друг друга без одежды, как при детской игре «во врачей». А во-вторых, что на самом деле являлось «во-первых», Юрин опыт любовных похождений исчерпывался всего несколькими скоротечными актами. Первый произошел со случайной знакомой на новогодней студенческой вечеринке с обязательными алкогольными излишествами и связанными с ними неприятными ощущениями. Дело происходило в одной большой комнате, в углу загадочно мигала гирляндами тощая сосенка, на широкой тахте, на диванчике и в глубоком кресле возились пары.
– Перестань, ты мне порвешь колготки… – слышался сдавленный шепот слева.
– Ничего, новые куплю, – страстно шептал в ответ Боря Козицкий. Раздался чмокающий звук поцелуя.
Справа молча пыхтели. Юра настороженно прислушивался, и это отвлекало его от главного.
– Ну что, ты спишь, что ли? – шептала его девушка, кажется Вера, подставляя мокрый рот. Потом она взяла дело в свои опытные руки и довольно быстро довела его до конца.
По паркету прошлепали к столу чьи-то босые ноги, раздалось бульканье, и голос Козицкого, пытаясь воспроизвести интонации диктора телевидения, торжественно произнес:
– С Новым годом, дорогие товарищи! Приглашаю всех встать и выпить!
– Принеси мне фужер сюда! – капризно потребовал Федун, но Боря был принципиален.
– Нет, и не проси! Ибо вино – благородный напиток, и пить его подобает стоя!
Щелкнул выключатель.
– Ой, зачем, выключи!
Девушки принялись поспешно поправлять одежду и приводить в порядок растрепанные прически. Потом они, как ни в чем не бывало, пили за наступивший новый год, и только голые ноги Веры и Алки перечеркивали наведенный марафет и раскрывали содержание происшедшей в темноте возни. Юля осталась в колготках, но довольный вид Федуна и подозрительные пятна у нее на кофточке выдавали пару с головой.
Никаких особо приятных воспоминаний о прелестях любви у Юры не осталось. «И очень хорошо, что не осталось, – прокомментировал потом верный друг Леня. – Вполне мог на винт намотать…»
Шурочка стояла на углу, как и договорились, в накинутом на плечи легком плащике, под которым угадывалось вычурное, все в рюшках и воланах, светло-сиреневое платье. В платоническом плане их отношения продвинулись гораздо дальше: Юра представил ее родителям как возможную невесту, а теперь она вела его на смотрины в свою семью.
Они клюнули друг друга в щеки: поздоровались.
Юра прижимал к груди огромный сборный букет, этакую русскую икебану: каллы, астры, гвоздики, розы – все, что было у бабушки возле метро. На плече, в знакомом рюкзачке, звякали бутылки.
– Ты моих споить хочешь? – Шурочка вопросительно кивнула на перезвон. – Зачем столько набрал?
– Три разного, – сказал Юра Евсеев. – На любой вкус. Кто что хочет. Я же должен произвести хорошее впечатление…
Его родителям невеста понравилась.
– Хорошая девушка, чистенькая, умная, – сказал Петр Данилович. – Думаю, собеседование она пройдет без проблем. Судимых-то родственников у нее, наверняка, нет…
– И хозяйственная, – кивнула Клавдия Ивановна. – Сразу фартук надела, стала посуду мыть. Хотя это не показатель: смотрины – одно, а семейная жизнь – другое… По-моему, она немножко болтушка. Ты ей деликатно подскажи, если дело к свадьбе пойдет, что у тебя специфика службы и рот надо держать на замке…
Профессиональную тайну Евсеевы сохранили: Петр Данилович представился отставным военным, что, в принципе, соответствовало действительности, а трудовую деятельность Юры в разговоре вообще обходили стороной. Шурочка визитом осталась довольна, теперь хорошее впечатление следовало произвести жениху.
– Букет надо разодрать, – деловито произнесла Шурочка. – На три. Пришли бабушка и тетя! – объяснила она.
Стали «раздирать».
Юра зубами порвал шикарный оберточный целлофан, озаботился:
– А тебе? Надо драть на четыре… Но получатся четные букеты… Давай я лучше сбегаю еще куплю… Хотя далеко, да и нет там больше…
– Не заморачивайся, никто не будет считать, – заверила Шурочка, ловко обертывая три вполне приличных, хотя и мало напоминающих «икебану» букетика. – А мне сейчас не надо, мне отдельно купишь…
Юра Евсеев с трудом перекусил ленту. На каждом букете удалось даже завязать банты, так что получилось вполне прилично.
– Все! – сказала Шурочка. – Ты – не бойся. Они – рафинированные интеллигенты…
– Лишь бы не аристократы, – улыбнулся Юра. – Никита Михалков в одном интервью объявил себя аристократом… Меня это насторожило: как-то вроде нескромно самому о себе так…
– Они аристократы духа, – заверила Шурочка. – Для них условный, книжный мир гораздо важней реального. Ты все поймешь.
– Меня уже трясет! – выпалил Юра.
– Не бойся, никто тебя не съест, – подбодрила Шурочка. – Пошли!
