в запретный Эдем.
Но трава росла так густо и казалась настолько наполненной хитрыми ловушками, что в последний момент я решил, что лучше всего отойти в сторону.
Затем я прошёл переулком, обсаженным боярышником, очень мило приведшим меня к красивой маленькой церкви, заросшей маленькой церкви, красивой маленькой церкви, той самой единственной церкви, которую я всегда мечтал встретить в Англии. Вход в неё был увит лозой, словно беседка, плющ поднимался, обвивая колокольню, и пчёлы жужжали у древних старых надгробных камней, стоящих вдоль стен.
«Здесь есть какие-нибудь ловушки на человека? – подумал я – какие-нибудь самострелы?»
Нет.
Тогда я пошёл дальше и вошёл в церковь, где скоро нашёл себе место. Но индеец, красный, как олень, возможно, поразил бы простых людей меньше, чем это сделал я. Они пристально и пристально смотрели и смотрели, но поскольку я внимательно слушал проповедь и весьма пристойно внимал ей, они не выставили меня, как я почти предсказывал вначале, хотя и могли бы.
По окончании службы я пробился через толпы детей, уставившихся на чудесного незнакомца, и возобновил свою прогулку дальше по Лондон-роуд.
Моя следующая остановка была в гостинице, где под деревом сидели в ряд крестьяне, попивая за столом пиво.
«Добрый день», – сказал я.
«Добрый день, из Ливерпуля?»
«Наверное».
«В Лондон?»
«Нет, не сейчас. Я просто путешествую, чтобы увидеть страну».
При этих словах они пристально посмотрели друг на друга, а я – сам на себя, учитывая, что я мог выглядеть как конокрад.
«Присаживайтесь», – сказал хозяин, толстый малый, одетый, как мне показалось, в передник своей жены.
«Спасибо».
И затем постепенно мы затеяли долгий разговор, в ходе которого я рассказал, кем я был и откуда прибыл. Я нашёл этих крестьян добродушными, с весёлым настроем, не сомневаясь, что они нашли меня вполне общительным молодым человеком. Они побаловали меня пивом, а я побаловал их историями об Америке, к которой они проявили крайнее любопытство. Один из них, однако, был несколько удивлён, что я не был знаком с его братом, который проживал где-то на берегах Миссисипи в течение нескольких последних лет, но среди двадцати миллионов людей мне никогда не случалось встретить его, скорей всего, по незнанию.
Наконец, оставив эти посиделки, я последовал своим путём, ободрённый живым разговором, в котором я поучаствовал и достиг взаимных симпатий, и, возможно, также тем, что выпил пива – прекрасного старого пива, да, английского пива, пива, созревшего в Англии! И я шагал по английской земле и вдыхал английский воздух, и каждая травинка была родившимся англичанином. Дымный старый Ливерпуль со всей его мощью и дымом был теперь далеко позади, в поле зрения не осталось ничего, кроме открытых лугов и полей.
Ну, Веллингборо, почему бы не поспешить в Лондон? Ура! Что ты говоришь? Не хочешь увидеть со Святого Павла королеву? Не жаждешь лицезреть герцога? Подумай о Вестминстерском аббатстве и тоннеле под Темзой! Подумай о Гайд-парке и леди!
Но тогда, подумал я снова, дико шаря своими руками в вакууме обоих своих карманов – кто должен будет оплатить счёт? Ты не можешь собрать себе на дорогу, Веллингборо, этого никогда не удастся сделать, поскольку ты – сын своего отца, Веллингборо, и ты не должен позорить свою семью в другой стране, ты не должен становиться нищим.
Ах! Ах! Это было действительно слишком верно, не было для меня никакого Святого Павла или Вестминстерского аббатства, это было не остроумно.
Хорошо, хорошо, не унывай, ты увидишь его на днях.
Но думай о нём! Я нахожусь здесь на той самой дороге, которая приводит к Темзе – думай об этом! – я здесь, да, шагаю по протоптанной шоссейной колее, которая ведёт в столицу! Это слишком плохо, слишком горько. Но я надвинул свою старую шляпу на свои брови и пошёл дальше, пока, наконец, не дошёл до зелёного откоса, закрытого тенью прекрасного старого дерева с широкими ветвями, которое распласталось над дорогой, как курица, собирающая под крыльями свой выводок. Там я улёгся на зелёную траву, уложив голову, как прошлогодний орех. Люди проходили мимо, пешком и в экипажах, и без какой-либо мысли, что грустный молодой человек под деревом – это внучатый племянник покойного сенатора в американском Конгрессе.
Как только я проснулся, то сразу же услышал грубый голос позади меня, кричавший с поля: «Ты что там делаешь, молодой мошенник? Беги прочь от нашего хозяйства, понял? Вали, или я поддам тебе ботинком!»
И кем был тот Ботинок? Собака с жестокой чёрной бычьей мордой уже выглядывала из проёма в изгороди. И кто её владелец? Крепкий фермер с опасной дубиной в руке.
«Ну, ты собираешься вставать?» – вскричал он.
«Сию минуту», – сказал я, отбежав на большую дистанцию. Когда я находился в нескольких ярдах посреди шоссе (которое принадлежало мне так же, как и самой королеве), то обернулся, и как человек, находящийся в собственном помещении, сказал: «Незнакомец! Если ты когда-нибудь будешь в Америке, то просто зайди в наш дом и всегда найдёшь там ужин и кровать. Желаю удачи».
Я затем пошёл к Ливерпулю, преисполненный печальных мыслей относительно холодных милостей мира и позорного приёма, устроенного несчастному молодому путешественнику в потрёпанной охотничьей куртке.
Я шёл дальше и дальше вдоль кромок огороженных зелёных полей, пока не достиг дома, перед которым я встал как вкопанный.
Настолько сладостного места я никогда не видел: никакой дворец в Персии не мог быть прекрасней: в саду росли цветы, и шесть красных роз, словно шесть пушистых щёк, свисали с оконной створки. В укромном дверном проёме сидел старик, доверительно общающийся со своей трубкой, в то время как маленький ребёнок, растянувшись на земле, играл со своими шнурками. В сторонке здоровая матрона с несколько чопорным выражением лица читала журнал, и три очаровашки – три пери, три райских девы! – высовывались из соседнего окна.
Ах! Веллингборо, разве ты не пожалел бы о том, что не можешь войти внутрь?
Бодро вздохнув, с тяжестью в сердце я повернулся, чтобы пойти дальше, когда – возможно ли? – старик окликнул меня и предложил войти.
«Ну-ка, – сказал он. – Похоже, вы пришли издалека, подходите, возьмите миску с молоком. Матильда, дорогая моя (как же подскочило моё сердце!), иди, возьми немного с маслодельни». И честный ангел действительно кротко повиновался и вручил мне – мне, бродяге, – миску пузырящегося молока, которое я едва мог выпить из-за взгляда на росинки на её губах.
Останься я там жить, то, возможно, женился бы на этой красавице прямо на месте!
Она была, безусловно, самым красивым розовым бутоном, который я только видел в Англии. Но я попытался скрыть своё горячее восхищение и, чтобы покончить сразу с любыми неприятными впечатлениями, как и с результатами близкого исследования моей несчастной охотничьей куртки, которая тогда была на мне, сам объявил, что я американский матрос из Ливерпуля, который проводит воскресенье в деревне.
«А вы были сегодня в церкви, молодой человек?» – сказала старая леди, меча свирепый взгляд.
«Да, милая леди, в небольшой церкви вон там внизу, вы знаете – превосходная проповедь, меня она очень вдохновила».
Я хотел успокоить эту серьёзную с виду старую леди, даже из моего короткого опыта общения со старыми леди я убедился, что они – наследственные враги всех молодых иностранцев.
Я скоро повернул разговор на Америку, к теме, которая, по-моему, была интересна, которой я владел и которая была мне приятна. Я стремился говорить на английском языке Аддисона, прежде чем какое-то время спустя увидел, что мои полированные фразы произвели удивительное впечатление, хотя моя несчастная охотничья куртка бесконечно вредила моим требованиям аристократизма.
Назло всем моим уговорам, однако, старая леди стояла на своём посту как часовой, к моему невыразимому огорчению, поддерживаемая тремя очаровашками, хотя старик часто призывал их приблизиться. Этот прекрасный экземпляр старого англичанина, казалось, был совсем лишён низких подозрений, в то
