В палату мы с Йеном заходили вместе. Палатой здесь называли просторное помещение, заставленное в два ряда железными койками с матрасами сомнительной свежести. Почти все были заняты, и пациентов я насчитала человек двадцать. Кто-то галдел, кто-то стонал, затянутый в повязки. В воздухе витал отчётливый запах болезни.
Меня провожали десятки глаз, пока я шла в самый конец, к Таю Отто. Йен занервничал.
— Что случилось?
— Мне кажется, сегодня Таю стало хуже, — произнёс он тихо, а у меня сердце упало. Я остановилась между рядами и зашептала:
— Как? Почему?
Йен сглотнул.
— Как вы и просили, я несколько раз в день подходил, смотрел, мазал рану. Всё чистыми руками, не думайте! — он вскинул ладони. — Но вчера приходил нейт Ойзенберг со своей группой…
— Продолжай… — угрожающе прошипела я, нахмурив брови.
— Он, они… щупали, смотрели со всех сторон…
Вот гады! Наверное, в ране грязными руками копались, тревожили свежие швы. Уверена, Ойзенберг делал это назло.
— Бедный Тай орал от боли, — закончил юноша.
— Ладно, сейчас разберёмся.
Когда мы приблизились к парню, тот чуть приподнялся на локтях. Выглядел он неважно: кожа бледная, глаза запали, повязки пропитались кровью.
Похоже, в этом мире мне светит быть не только акушером-гинекологом, надо расчехлять знания, полученные когда-то в медицинском, из закромов памяти. А что, раньше врачи так и работали. Закинут по распределению после пятого курса в какую-нибудь глухую деревню, паши и за стоматолога, и за проктолога, и за психиатра.
Как раз в этот момент в палату, возбуждённо болтая, зашли четверо юношей в лекарской форме. Они несли корзины с перевязочным материалом и инструменты.
— Нейра, у меня болит, — пожаловался Тай, пальцем указывая на культю.
— Конечно она будет болеть, ты пережил нелёгкую операцию. Но ты молодец, что не сдаёшься, — подбодрила я и отправила Йена за чистой водой и мылом.
Тем временем вытащила из-под Тая испачканные кровью и сукровицей пелёнки и бросила в таз, сняла старую повязку.
Да уж, воспаление налицо. Дренаж из бриоля, который я оставила в ране, вытащили чьи-то корявые лапки. Я даже догадываюсь, чьи.
Ух, зла не хватает! Вот кто просил лезть и всё портить?
— Тебе нужно постепенно вставать и ходить с костылями, — посоветовала я между делом. Уже вернулся Йен и помог мне вымыть руки, а потом и я ему. — Под колено можешь подкладывать валик, чтобы культя была чуть выше тела. Это уменьшит отёк и боль.
Тай невесело усмехнулся.
— Так это ж… у нас на всех тут пять костылей, за них едва не дерутся. Особо не походишь.
Я в очередной раз поразилась щедрости гильдии. Надо же, целых пять костылей! Наверное, боятся, что больные сбегут. А так лежат себе тихонечко, ползают от кровати до горшка и обратно. Красота!
— Йен, хоть ты намекни своему наставнику, что это не дело, — шепнула я. — Меня он пошлёт, а к своим ребятам, может, и прислушается.
Парень с готовностью кивнул.
— Хорошо, нейра. Я лучше с нейтом Бэйнсом сначала поговорю. Его уважают, как старого опытного лекаря. Но возраст не позволяет ему много работать.
Ещё я узнала, что Бэйнс, весёлый жизнерадостный дедулька, уже лет десять занимается только срамными болезнями. В этом мире они тоже были, это я прочла в справочнике. Раньше я знала нескольких дерматовенерологов и они, действительно, были страсть какие шутники.
Я мысленно сделала себе зарубку подружиться с дедулей, благо, он с самого начала был ко мне расположен. А ещё надо наведаться в аптеку, потому что запасы некоторых лекарств подходят к концу. Например, обезболивающее и мазь для заживления ран, которые я отдала Таю.
Справилась я быстро, промыла рану дезинфицирующим раствором из трав. И, чтобы убрать занесённую инфекцию, активировала магическое зрение и мягко обняла пальцами культю. Краем глаза я видела, что парочка практикантов, вместо того, чтобы ухаживать за своими больными и менять им повязки, косятся на нас.
Я ни в чём не была уверена, действовала по наитию. Если у меня получилось справиться с ботулизмом, должно получиться и сейчас. Пискун угадал моё желание, потоки магии забурлили по всему телу, устремляясь в мозг, концентрируясь в глазницах и вызывая лёгкое головокружение.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Тёмные участки жили своей жизнью, перетекали друг в друга, как кляксы. Они стремились захватить здоровые ткани и вели себя очень агрессивно. Я направила потоки магии прямо в их центр, представляя, как они растворяются и рассасываются, а их место занимает яркий рубиновый цвет.
Не знаю, сколько это длилось по времени. После долгой и упорной борьбы всё-таки удалось изгнать часть инфекции, а по расслабленному лицу Тая стало ясно, что боль уменьшилась. Процедура выжала из меня все силы, ужасно захотелось есть и спать.
— Нейра, спасибо, вы просто волшебница, — выдохнул больной и улыбнулся.
Один из любопытных практикантов всё же приблизился. Осторожно так, неуверенно. На вздёрнутом носу сидели круглые очки, светлые волосы были затянуты в хвост на затылке.
— Кхм-кхм… нейра Эллен, — начал он несмело. — Можно полюбопытствовать?
— Спрашивайте, уважаемый.
— Как, говорите, называлась та ампутация, которую вы делали? Можно коротко технику? А то я пытался спросить у нейта Ойзенберга, так он наорал на меня. А мне интересно, правда.
Я усмехнулась и принялась диктовать ответ. Мальчишка нырнул рукой в карман форменных штанов, достал блокнот и огрызок карандаша, и начал быстро-быстро строчить. Сразу видно, зубрилка. Это я по-доброму, конечно. Сама такой была, вечно доставала преподавателей своими вопросами.
Я не заметила, как втянулась в разговор и, чтобы дело шло быстрей, взялась помогать ребятам с перевязками. Здесь были, в основном, больные с ранами, несколько человек в лубках после переломов, и ещё один, как и Тай, после ампутации.
— Руки должны быть чистыми. Их надо тщательно мыть и обрабатывать после каждого больного.
— Да-да, мы помним, — усмехнулся рыжий, как апельсин, парнишка и проговорил нараспев: — болезнетворные частицы-ы-ы! А нейт Калвин сказал, что всё это бред.
— А Йен сказал, что вы погасили вспышку ботулизма.
— Тоже магичили?
— А сколько вы учились?
— Сколько вам лет?
Вопросы сыпались, как горох из дырявого мешка, я едва успевала отвечать. И вдруг…
— Что вы делаете? — послышался ледяной голос.
Я обернулась.
В проходе стоял лекарь — высокий, тощий и какой-то бесцветный. С блёклыми рыбьими глазами и редкими светлыми усиками.
— Помогаю, — я невинно пожала плечами.
— А кто вам разрешил?
— Разве это запрещено?
— У вас есть свой больной, его и курируйте, — ответил он так же холодно.
— Это нейт Калвин, — шепнул кто-то.
Отлично, теперь я знаю, как он выглядит. Ещё и говорит так, будто боится, что я наврежу. Или нарочно не хочет, чтобы все вокруг видели, как мои больные выздоравливают. Это может сильно подорвать авторитет всей их медицины, пошатнуть у молодняка уверенность в традиционных методах. Не говоря уже о том, что, в случае моего успеха, все захотят лечиться только у меня, и я буду отбирать их пациентов и деньги, что они приносят.
Вот в эту версию верится гораздо больше. Но гордость не даст упрямым баранам признать мою правоту. Даже перед самими собой не признают, ведь тогда придётся согласиться, что долгие годы они по незнанию калечили людей.
Все видели, что с введением мытья рук Земмельвейсом процент материнской смертности упал в разы, но не желали это признать. Потому что признавать свои ошибки больно. Один из коллег знаменитого акушера, когда понял, что всю жизнь работал неправильно, покончил с собой.
В психологии даже есть эффект Земмельвейса, когда люди отказываются впускать в свою жизнь новые знания, которые способны изменить их представление о привычном порядке вещей. В любом из миров человеческая психология одинакова, кто сказал, что здесь мои нововведения примут легко и безболезненно?
