— Может быть, мне лучше подождать Рэя на улице?
— Как вам будет угодно.
Цзин Ли утвердительно кивнула и встала, ей вдруг захотелось удрать из этой комнаты. Но сначала она наклонилась и нежно-нежно поцеловала мистера Гранта в лоб.
— Вы такая милая, — заметила медсестра. — Я расскажу ему, когда он проснется. Ему будет приятно.
Цзин Ли выскользнула из комнаты, прошла по коридору, рассеянно окинула взглядом семейные фотографии на стенах. Когда входила, она их не заметила. Рэй в футбольной форме; в форме нью-йоркского пожарного; Рэй получает медаль, лежа на больничной койке. По сторонам кровати стоят его отец и мать. И здесь же — улыбающийся лысый человек, она его узнала. Мэр Джулиани. «За доблестную службу городу Нью-Йорку 11 сентября 2001 года», — гласили золотые буквы внизу.
Ого, подумала она. Значит, он был там.
Она вышла на крыльцо. Почему он ей не рассказывал? Как бы она хотела знать об этом раньше; как ей сейчас его не хватает: да, она его любит. Теперь все, все встало на свои места.
Она направилась к тротуару, слегка ошалев от яркого света, не понимая, почему она плачет. Наверное, из-за мистера Гранта, разговора о Рэе, фотографий — всего этого оказалось слишком много…
Слишком, чтобы вовремя заметить обшарпанный фургон, припаркованный у тротуара. Крупный мужчина в потертой рабочей одежде заступил ей дорогу. Его темные глаза впились в ее лицо.
— Что такое, извините!..
Он сграбастал ее грязной рукой, распахнул дверцу фургона и швырнул ее внутрь. Она ударилась головой о металлический пол. Он сунул руку в фургон и забрал ее сумочку. Она успела увидеть моток веревки и пустое пластмассовое ведро. Потом дверь захлопнули, заперли снаружи, и фургон, пошатываясь, двинулся вперед. Она вытянула руку, чтобы утвердиться в темноте.
Скользящий звук. Открылось окошко за спиной у водителя. За металлической решеткой она увидела лицо.
— И не вздумай орать, сука, — предупредил он ее.
Так они ехали еще несколько минут. Она ощупала дверцы. Заперты. Ползая на коленях в темноте, нащупала веревку и пластмассовое ведро, больше ничего.
Фургон остановился. Она слышала, как открылась и захлопнулась водительская дверца; послышались его шаги: он обходил фургон сзади.
— Сейчас я открою дверь. Без фокусов.
Дверь раскрылась, внутренность фургона залило светом. Он вошел, зажег верхний свет и закрыл за собой дверцу.
— Не вопи, я тебя предупреждаю.
Это был крупный мужчина. Он схватил ее за руку и вывернул так, что она упала на спину.
Она изо всех сил ударила его ногой. Он надавил ей коленом на грудь, и она стала колотить его кулаками. Но это не помогло. Он вытащил моток клейкой ленты, оторвал часть и заклеил ей рот. Она толкала его, но он был большой и тяжелый, к тому же он прижимал ее коленом к полу. Он повернул ее на бок, продолжая наваливаться на нее, и связал ей руки за спиной. Потом, как она ни лягалась, связал лодыжки. Когда он закончил, она лежала на спине, корчась, пытаясь освободиться.
Он оторвал еще часть ленты.
— Закрой глаза, — приказал он.
Она повиновалась. Лента опустилась ей прямо на глаза, под нее попало несколько прямых прядей ее волос.
Казалось, он никуда не спешит. Она чувствовала, как он оседлал ее, наклонился так близко, что она ощущала запах жвачки, которую он жевал: пахло чем-то вроде корицы.
— Один раз ты уже от меня удрала, — произнес он, — на этот раз не выйдет.
Его рука заскользила по ее блузке, разорвала ее. Она слышала, как он громко сопит. Ладонью он ощупал ее груди, помял их. Потом эта ладонь оказалась у нее между ног, сдернула трусики, грязный большой палец вошел в нее, причинив ей боль. Палец изучающе извивался, потом выскользнул обратно. Она снова услышала сопение. Она подумала, уж не нюхает ли он свой палец.
Потом она почувствовала, как ее переворачивают и связывают веревкой. Туго-туго: запястья, предплечья, ноги. Она будто видела, как он затягивает узлы.
Потом пришла очередь ведра: его надели ей на голову, клейкой лентой примотав к одежде; ее дыхание эхом отдавалось в ее собственных ушах. Темнота поверх темноты. Может быть, он что-то сказал ей, но она не могла разобрать что. Она была измотана, тело обмякло, одежда насквозь пропиталась потом. Она ощутила, как дверцу фургона снова закрыли, и потом машина двинулась вперед, а ее швырнуло назад по жесткому металлическому полу, связанную, беспомощную, без всякой надежды, что кто-нибудь знает, где она.
30
— Жиголо для колясочниц?
— Да, он… видишь ли, он занимается этим только с женщинами, которые передвигаются в инвалидных креслах.
Говоря в трубку, Конни понизила голос. Она не хотела, чтобы ее кто-нибудь слышал, в том числе и прислуга, которая и без того слишком много о ней знала.
— Со старухами?
— Нет-нет. С молодыми: тридцать, сорок, может быть, пятьдесят лет.
— Они ему платят?
— Ну да. И хорошо платят, насколько я знаю. Но им все равно. Это не так уж много, если учесть…
— Если учесть что? — спросила она.
— Если учесть, какой он мастер! Ты удивишься, сколько в Нью-Йорке богатых женщин в инвалидных колясках. Ну, травмы, заболевания позвоночника, рассеянный склероз… в общем, их сотни.
— Но я их никогда не видела.
— Большинство стараются не показываться. Я нашла одну у нас в доме. Вот как я о нем узнала.
— А твоя подруга, он часто ее?..
— Примерно раз в месяц. Муж вообще к ней не прикасается.
— А она тебе говорила, как… о господи, погоди минутку. — Конни прислушалась, не спускаются ли с крыши мужчины. Ее муж и этот смешной китаец по имени Чен, которого они зазвали к себе на ужин, — наверху, на террасе, с напитками и сигарами. Что они там обсуждают? За ужином у них уже была беседа, чопорная и несуразная: у этого человека просто ужасный английский, не говоря уж о его неумении обращаться с вилкой, а Билл вел себя так, словно перед ним — властелин мира. Ну уж нет, позвольте, она прекрасно знает таких людей, особенно миллиардеров из Гонконга и Сингапура, и этот парень явно до них недотягивал. Билл сказал, что позже к ним, возможно, присоединятся другие гости. Она снова прислушалась, но ничего не услышала.
— Извини, я слушаю, — сказала она в трубку. — Значит, ты говоришь, ее муж никогда до нее не дотрагивается и она делает это со своим жиголо.
— Соседка как-то днем их слышала, точнее — слышала ее.
— Ну же! Кто он?
— Ну, он из тех… из высоких лесорубов, которые носят фланелевые рубашки и живут за городом. Ему лет двадцать девять — тридцать. Приходит раз в неделю или раз в месяц. Ну, просто обрабатывает женщину, а потом уходит.
— А это… не извращение? Как-то странно?
— А по-моему, наоборот, очень мило.
— Хотя ведь они ему платят.
— Ну да, но он не обязан заниматься именно этим! Я слышала, все началось с того, что он развозил по городу рождественские елки и дрова для камина, а в одном доме жила женщина, которая передвигалась на инвалидной коляске, ну, так все и вышло.
— А мне кажется, он извращенец и просто использует этих несчастных..
— Я тоже так подумала… Но на самом деле все не так. Он должен быть нежным. Крепким, но нежным. У многих из них хронические боли, суставы плохо работают, больной позвоночник… сама можешь представить, какие могут быть проблемы.
Конни нервно побарабанила ногтями по столику с инкрустацией, который она отыскала… ну, неважно где: то ли на Портобелло-роуд в Лондоне, то ли на рю Жакоб в Париже.
— Все-таки я считаю…
Зазвонил интерком.
— Конни, — послышался нетерпеливый голос ее мужа, — когда эти ребята явятся, отправь их на крышу. Немедленно.
— Есть, сэр, масса Супруг. — Она вернулась к телефонному разговору: — Я думаю, он их использует.
— Конни, раньше я тоже так думала.
— А потом?
— Я его увидела.
— Как? — У нее перехватило дыхание.
— Я с ним говорила.
Она ощутила зависть.
— Говорила?
— Он очень славный. Такой понимающий. И пожалуй, даже скромный.
— А он… ну, у него постоянные женщины?
— Звучит как-то отчаянно, Конни.
— Так и есть.
— А что случилось с тем парнем, который у тебя был?
— Он начал догадываться насчет Билла… насчет того, как много у него денег.
— А что… ну, ты понимаешь… как у тебя дела с Биллом?
— Я его правда люблю. Но видишь ли… я тебе никогда не говорила, что каждое утро он писает в ванну?
— Господи боже ты мой.
— Пока он чем-то интересуется, например очередной сделкой или почему какая-нибудь компания не так ведет себя на рынке, он еще сносный. Как, например, сейчас. А вообще я стараюсь его подбодрить, понимаешь, заставить его что-нибудь сделать! Иначе я…
— Иначе тебе придется купить себе инвалидное кресло!
— Никому больше не говори про этого парня! Я серьезно! А то скоро про него напишет журнал «Нью-Йорк», все обо всем узнают, и тогда пиши пропало.
