Я ничего не сказал Снеедорфу о поведении его слуги. Надежда сама потребовала от меня, чтобы я замял этот случай. Но она просила у меня защиты, и я решил, что если Сив решится приблизиться к ней, ему будет худо…
Прежде чем мы снова двинулись в поход, я отыскал Сива и сухо сказал ему:
— Я считаю все происшедшее за припадок невменяемости. Иначе я тотчас сделал бы то, что сделаю при повторении подобного. — Сказав это, я поднес браунинг к его носу. — Я застрелю тебя, как бешеную собаку.
Сив втянул еще более голову, съежился и без ответа отвел свои бегающие глаза. Но когда я уходил от него и внезапно оглянулся, то испугался его взгляда, полного смертельной ненависти ко мне. Итак, Сив — мой враг, враг насмерть. Необходимо быть настороже. Я не боюсь его, но хорошо знаю, что придется считаться с таким коварным противником. Впрочем, у меня есть союзник. Этот союзник — Гуски.
Я уже давно заметил, что собака инстинктивно ненавидит Сива. Это можно использовать. Несколько раз Гуски отчаянно нападал на Сива и оставлял его лишь по приказанию своей госпожи.
Сив хорошо знал, что собака перегрызла бы ему горло, если бы он позволил себе в ее присутствии коснуться Надежды. Но как раз в то время собака была заперта — случайно ли? — в другом купе.
Я чувствую себя взволнованным, и мне хочется увидеть Надежду. Она уже вполне успокоилась и приветливо улыбается мне.
Весь день пасмурно. Петер Гальберг в полдень не смог выполнить обычных измерений. Я заметил, что милый Петер в последнее время задумчив. Он совершенно сторонится общества и только возится со своей машиной. Если его спрашивают, что с ним, отвечает уклончиво. Но все же он не может желать большего успеха, чем тот, какого уже достиг со своим снегоходом.
В разговоре он высказался как-то:
— Сегодня ночью мне снился мой родной город Рённе… Я видел свою мать всю в слезах. — Его глаза с тоскливой задумчивостью глядели вдаль. Может быть, это было предчувствие несчастья…
Однажды я изучал в купе карты, когда услышал выстрел. На этих морозных высотах он разнесся с необыкновенною силой. Я поспешно выскочил вон.
Бесконечная снежная равнина утопала в кровавом свете огненных туч, из которых выглядывал оранжевый лик солнца. В этом магическом свете я увидел косматую фигуру, исполняющую, несмотря на сильный мороз, в сугробе настоящий медвежий танец. Фигура махала ружьем. А потом послышался голос, знакомый голос Фелисьена, в бесконечных вариациях повторяющий памятные слова: «Ура! Замечательный выстрел! Да здравствует Алексей Платонович! Ура!»
— Что с тобою, несчастный? — бросился я к нему с вопросом. Фелисьен перестал прыгать, принял комическую позу и поглядел на меня с гордым видом.
— Что? А вот что! — выдохнувши столб пара, крикнул он. — Я только что сделал первый выстрел в этой отвратительной пустыне. Что ты на это скажешь? Вон лежит! Ворон, ворона, грач — как хочешь! Это все равно. Но я думаю, что птица принесла нам визитную карточку Алексея Платоновича!
На снегу действительно лежал подстреленный ворон. Фелисьен стал героем дня.
Случайно он увидел низко летящую черную птицу, которая напрасно старалась мощными ударами крыльев бороться с сильным ветром. Фелисьен бросился к саням за ружьем и выстрелом сшиб ворона на снег. Очевидно, птицу занесло ветром с северо-востока.
Вряд ли она прилетела с самого восточного берега. Я сомневаюсь в этом. Как бы то ни было, внезапное появление этого живого существа среди мертвой пустыни, придало нам новые силы. Так может быть, гипотеза о свободной ото льда центральной части Гренландии окажется правдой! Надежда, упавшая духом за последние печальные дни, казалось, ожила.
Через несколько минут палатки были собраны. Мы вскочили в машину и, размахивая флагами, с криками «ура» оставили памятное становище. Теперь мы верили в успех экспедиции.
Я долго размышлял об электрической буре, которая пролетела вчера над ледяной стрелой. Где она возникла? Я не верю, что на ледниках. Буйная фантазия рисует у меня перед глазами странные картины. Насколько превзошла их, однако, действительность!
XII
Мы в тумане. Уже вчера вечером стоял он грозной стеной, словно поджидая нас, на восточном горизонте. Теперь он пал на нас Плотная, ледяная, серая пелена кругом. Может быть, это облако? Этот туман прямо-таки обволакивает нас. Ничего, кроме серой, влажной, тяжелой пелены, и невозможность видеть дальше нескольких шагов. Жуткое чувство овладевает всеми нами. Что находится впереди?
Что касается меня, то невероятная тревога душит меня, как кошмар. В голове засело какое-то навязчивое видение, как я лечу в неожиданно появившуюся пропасть.
Но это обман. Ледяное поле представляет собой цельную платформу, и кажется, что это пространство бесконечно. Снеедорф отдал строгий приказ не удаляться ни на шаг от машины. Мы беспрекословно повинуемся ему, так как даже сама мысль заблудиться в этом хаотическом пустынном мраке, объятом суровым молчанием, — ужасна.
Двигаемся мы невероятно медленно, с крайней осторожностью. Я предложил сделать остановку… но остался в меньшинстве.
Ледяная равнина в этих местах снижается к востоку. Возможно, что это только незначительная волнистость ледяной поверхности.
Мы так утомлены и измучены мглою, что не в состоянии придавать большого значения этому явлению. Но есть еще кое-что другое, — термометр, который заставляет недоумение перейти в ужас.
— Настоящая весна!.. — провозглашает Фелисьен.
Снег в некоторых местах влажен. Является ли это тепло следствием или причиной тумана? Мы молчим. Находимся в состоянии напряженного, почти болезненного ожидания. А кругом непрерывная глухая стена серых паров.
В тумане как-то странно звучит взволнованный голос Гальберга. Стеффенс что-то торопливо отвечает ему. Шум мотора становится надсадным и захлебывающимся, а затем вдруг смолкает совсем. Я подхожу ближе и вижу, что автомобиль встал. Впрочем, «подхожу» — выражение не совсем подходящее. Я бреду, в полном смысле этого слова, к машине по размякшему снежному болоту и сразу вижу, что машина глубоко завязла в нем.
Двигаться вперед в этом болоте мы не сможем. Необходимо вернуться назад. Вышли все, кто был в машине. Мы наскоро устроили совет. Попытка выбраться при помощи мотора самой машины не удалась. Винты вращались в обратном направлении, но, к сожалению, безрезультатно, чмокая в размякшей снеговой каше.
Я гляжу на термометр со страхом. Если вдруг похолодает, то мы замерзнем.
В течение нескольких часов мы лопатами отбрасывали мокрый снег, устраивали целую систему рычагов, а потом сделали попытку вытянуть машину из снежного болота.
Пот лил с нас ручьями, между тем как туман душил нас, как кошмар. Петер Гальберг специальным механизмом поднял кверху четыре толкающих винта машины. Она лежала теперь на своем челнообразном дне. Мы принесли веревки. Наступила решительная минута. Мы запряглись все без исключения: от удачи этой попытки зависело наше спасение.
Восемь человек и собака по колено в снежном болоте выбивались из сил, таща автомобиль. Веревки напрягались до того, что готовы были лопнуть. Мы налегали на лямки, скользили, падали и опять вставали; переводили дух, тяжело дыша, почти касаясь головой ледяной каши. Сив ворчал, у него на лбу от напряжения наливались жилы. Гуски с лаем бросался в постромках вперед и тянул так, что бока его ходили ходуном.
Представьте себе эту картину: покрытая льдом машина на бесконечной пустынной равнине, возле машины клубок съежившихся, покрытых сосульками, мертвых тел, которые ближайшая метель заметет снегом — и вы поймете, почему мы с таким отчаянным упорством напрягали последние остатки сил.
Автомобиль закачался, рычаги затрещали. Вот, кажется, он сдвинулся с места; в самом деле, он медленно двигается вперед, страшно медленно, но непрерывно.
— Ура! — слышатся кругом голоса из тумана.
— Ура! — отвечаю я и налегаю что есть сил на лямку.
— Идет! Идет! — кричит Петер Гальберг.
— Ну, дальше! Еще немного! — выдыхает Фелисьен.
Наконец, после трехчасовой, по меньшей мере, работы, машина на свободе. Неясно видимые в тумане люди в изнеможении лежат рядом, приходя в себя.
— Проклятье! — ругается едва видимый в двух шагах в тумане Стеффенс. Он дымит из своей обкуренной трубки так, что острый запах табачного дыма раздражает меня. — Что касается меня, — ворчит он, — я думаю, что мы еще недостаточно изучили этот проклятый лед, но все приходит с опытом.
Туман стал еще гуще. Измученные, мы решили разбить лагерь. Надо переждать туман, и лучше это делать во сне. Мы крайне утомлены, и немного погодя, забравшись в палатке в свои спальные мешки, засыпаем…
Когда мы проснулись, — картина была все та же. Я увидел окутывающие автомобиль серые клубы тумана. Было шесть часов вечера. Я разбудил Фелисьена, с которым у нас общий спальный мешок.
