Прозрачная сорочка и очаровательная улыбка — вот и весь наряд, более ничего на девушке не было. Сорочка перехвачена под грудью голубой лентой. Каштановые волосы свободно распущены по плечам. Она сделала очаровательный книксен и протянула поднос с рюмкой красного ликера и сладким печеньем.
— Не угодно ли отведать, ваше преподобие?
Герман целиком засунул в пасть печенье, плеснул поверх ликер и тотчас поперхнулся — печеньем, ликером и стыдом. Господи помилуй. Надобно сохранить хорошую мину. Показать, что не лыком шит, запросто бываешь в знатных домах.
— Э-э… Гм… Спасибо, дитя мое. Charmant. Вкусное печенье. И ликер отменный. А теперь беги оденься, я тебя не задерживаю. Не то ведь озябнешь. И не было никакой спешки, чтоб гнать тебя сюда полураздетой…
Нимфа прикрыла носик ладошкой и изящно хихикнула. Молодая плоть мягко колыхалась под тканью. Соски словно подмигивали бойкими розовыми глазками. Треугольник лона темнел грозной чернотой. Герман с трудом проглотил печенье, усыпав крошками весь пол.
— Я не озябну, пастор. Мы тут всегда так одеваемся.
— Мы? Мы? Вас что же, много таких?
— А то.
— Господи Иисусе, выходит, я попал в заколдованный замок…
— Не угодно ли помыть руки, ваше преподобие? Так всегда делают.
Она выбежала за дверь, приятно покачивая грудями, и вернулась с кувшином, тазом и полотенцем. Герман сосредоточенно мыл руки, стараясь не глазеть на сдобные формы нимфы. А она нет-нет да и подталкивала его бедром, умильно улыбалась и бросала томные шоколадно-коричневые взоры. Дыхание ее благоухало словно горячий вишневый пирог, только что вынутый из печи. Она исхитрилась уронить полотенце, чтобы нагнуться и продемонстрировать круглую розовую попку. Две уютные ямочки играли на мягкой пояснице.
— Ой, замаралось. Ну да не беда. Дайте-ка мне руки, пастор, я их вытру моими волосами. Будьте добреньки. Вот та-ак.
Аромат спелых смокв от нимфина тела. Руки Германа, точно снулые рыбы в мягких сетях женских волос. Груди игривыми котятами льнули к нему. Нимфа уже не сомневалась в успехе. Ее бедро испытующе припало к его восставшей плоти. С самоуверенной улыбкой она потянулась к голубой ленте, чтобы распустить сорочку. Тут оно и случись. За стеной послышался упоенный женский вскрик. Потом будто раненый Минотавр взревел. И что-то словно бы рухнуло с глухим треском, как деревянная хибарка от землетрясения.
— Господи, что это?
— Ой, ваше преподобие, неужто непонятно? — Девушка восторженно хихикнула.
— Нет, в самом деле…
— Это Камилла, вот кто. Она прислуживает вашему слуге.
— Как? Прислуживает? Ох, Длинный Ганс, козлище, развратник окаянный!..
— Незачем вам об этом беспокоиться, ваше преподобие. Может, лучше я вас как-нибудь ублажу…
— Ты? Нет-нет, Бога ради, ступай отсюда!
— А я думала, вы не прочь…
— Мало ли что ты думала… Тьфу! Агав и Аголиав! Поди вон! Я человек честный, порядочный. Является сюда в одной сорочке и предлагает себя, как… Ну вот! Сызнова начали!
Герман схватил пустой таз и с размаху запустил им в стену.
— Тихо ты! Длинный Ганс! Сей же час прекрати свои дьявольские фокусы! Не то берегись, черт побери, накрою тебя с поличным!
С тем же успехом Герман мог потребовать, чтобы гроза придержала свои громы и молнии. И стоял беспомощный, белый от злости, а непристойный звук все нарастал, достиг кульминации в реве, будто слона проткнули пикой, и замер умиротворенным стоном.
— Тьфу, козлище! А ты чего стоишь да кривляешься?
— Я думала, может, вам чего надобно?
— Ни в коем разе, клянусь жизнью. Я человек честный, порядочный.
— Так вы же вроде были не прочь, ваше преподобие…
— Не больно-то нахальничай. Кстати, как твое имя?
Нимфа подхватила пальчиками сорочку и присела в реверансе.
— Филлида, a votre service…
— Филлида, Камилла… Сплю я, что ли? И угодил прямиком в буколический роман?
— Это барон нас так кличут.
— Н-да, имя безусловно в здешнем стиле. Иди теперь с миром, заблудшее дитя, и подругу свою бесстыжую забери, пока она не совратила Длинного Ганса на новые безумства. Когда дело доходит до любовных шашней, этот чертов дуралей неутомим, ровно фонтан.
Филлида состроила кислую гримаску по поводу успеха Камиллы и своей собственной неудачи. Потом насмешливо склонилась перед суровым служителем Господа.
— Как прикажете, пастор. Ужин подадут вскорости. Надеюсь, в еде и питье вы не столь воздержанны?
Нимфа упорхнула. Минуту-другую Герман, покачиваясь, грыз костяшки пальцев, чтобы остудить возбужденную плоть. В дверь заглянул Длинный Ганс — разгоряченная костлявая физиономия виновато ухмыльнулась.
— Внизу к ужину звонят. Надо бы спуститься?
— Паскудник чертов! Так бы и… Ладно, на сей раз прощаю. Идем.
Г-н фон Штайн уже сидел за столом, когда Герман и Длинный Ганс явились в столовой. Герман пошатнулся и застыл на пороге. Испуганно поскреб под мышкой. Эта аристократическая обитель была совершенно не похожа на генеральскую. Вышколенных лакеев в черно-золотых ливреях и в помине нет. За столом прислуживали полуодетые пастушки, сестры Филлиды и Камиллы. Одеяния их были не просто легкомысленны, это он поневоле признал, теперь, когда гнев чуть поутих. Девицы были наряжены на греческий манер, каковой все больше входил у господ в моду. Туники их были из той прозрачной ткани, что звалась у античных авторов «косской дымкой», — она не скрывала, но и не обнажала вполне их юные, трепетные прелести. Локоны свободно рассыпались по округлым плечикам и груди. Ходили они босиком, мягкой танцующей поступью — словно балерины на подмостках. Филлида замерла, грациозно уперев в бедро серебряную чашу, и с шельмовской улыбкой показала Герману розовый язычок. Господи, какие же красотки! Какие красотки! А на душе все-таки как-то странно…
Стол ломился от яств. Многоцветные пирамиды фруктов, на белоснежной скатерти затейливые гирлянды роз, шеренги сверкающих рюмок и бокалов, на широком, в локоть, блюде — павлин с распущенным хвостом. Но Герман не замечал этого великолепия. Как зачарованный, он смотрел на дальний конец стола, где в алом шелковом шезлонге, покоящемся на четырех позолоченных орлиных лапах, удобно возлежал барон. К саду он поворотился спиной и временами прикрывал ладонью глаза, будто ему мешал свет. Губы пухлые, искусно подкрашенные, лицо белое как мел. Густые сросшиеся брови. Белые перчатки на руках, которые неспешно, лениво подчеркивали его реплики. Одет он был в фиолетовый парчовый халат и то и дело запахивал его на груди. Красная приветная улыбка казалась нарисованной на белой личине.
— Ах, вот они… Enfin! Входите, пастор, садитесь. И ваш, как бы это выразиться… ваш ученик тоже ненароком забрел сюда? Но, как видите, прислуга здесь в полном составе. Камилла, проводи нашего авантажного друга на поварню и присмотри, чтобы его угостили там наилучшим образом.
— Прошу прощения, ваша милость… Одна просьба…
— Считайте, что она исполнена, пастор.
— Быть может, вы сочтете ее эксцентричной, ваша милость, однако… нельзя ли Длинному Гансу участвовать в нашей трапезе?
— Челядинец за моим столом? Ventre-saint-gris!
Г-н фон Штайн с улыбкой наклонился вперед.
— Я предупреждал вас, друг мой. У господина Диогена все на свой лад.
— Это еще мягко сказано! Пастор Диоген, вы никак поборник новомодной веры во всеобщее равенство?
— Иной раз да, во всяком случае, когда сам питаюсь на поварне. Но Длинный Ганс для меня больше чем слуга, он мне и друг, и ученик. И я хотел бы держать его под присмотром, коли возможно. Мальчонка шалопутный, и я весьма опасаюсь, как бы при виде здешних пухленьких нимф он не злоупотребил вашим гостеприимством…
— О-о, — пробурчал Длинный Ганс и хотел было тихонько запротестовать. Но сей же миг осекся. Лицо барона внезапно исказила уродливая гримаса. Белую маску свело судорогой. Он откинулся на подушки и скрестил на груди руки в белых перчатках. Взгляд скользнул по фигуре Длинного Ганса, быстро, испытующе, точно обыскивая. Когда же он в конце концов рассмеялся, звук был такой, словно тростью провели по железной ограде. Г-н фон Штайн нахмурился и отвел глаза.
— Возможно, возможно… Ну хорошо, черт побери. Как вам угодно. Но клянусь, я первый и последний раз преломлю хлеб с холопом. К столу, господа. Прошу простить, что принимаю вас лежа, но, увы, ноги отказали мне в повиновении. Наверное, чтобы я ни в коем случае не покинул сей парадиз. Совершенно излишняя предосторожность, как вы понимаете.
Г-н фон Штайн изумленно наблюдал за Длинным Гансом, который невозмутимо и методично убирал кулинарные изыски на своем конце стола. Аппетитный золотисто-коричневый пирог с дичью, огромный, будто шляпная тулья, без следа исчез в его пасти. Китайская пагода из сдобного теста лежала в развалинах. А ласковый голубой взгляд методично блуждал по столу, отыскивая на гастрономическом театре новые лакомые бастионы. Г-н фон Штайн деликатно усмехнулся.
