— Не убивайте! Боже мой, не убивайте! — задыхаясь, внезапно закричала женщина под ногой Басунова и заелозила, как раздавленная.
Люди на полу зашевелились и задёргались в судорогах ужаса.
— Лежать, твари! — бросив огрызок яблока, рявкнул Лега Тотолин.
Витю Басунова словно умыли электричеством — такой яркой вдруг стала жизнь, так мощно зашумели чувства. Подобную накачку энергией, наверное, испытывают наркоманы, когда героин раздувает мозг. Басунов знал: сейчас требуется перетерпеть страх, а подзарядка будет действовать ещё долго.
— Извини, Егорыч, — так же спокойно ответил он. — Надо же было дело доделать… Афган включился. Пойми по‑братски.
На самом деле никакой «Афган» у Басунова не «включался». В Афган Басунов попал студентом радиофака и служил в ПВО — противовоздушных войсках — мотострелковой части в Шинданде: сидел под бронёй зенитной самоходки «Шилка» оператором бортовой РЛС, радиолокаторной станции, не очень‑то нужной на войне, в которой у врага не было авиации. В рейды или на зачистки, когда добивают всех врагов, «Шилка» Басунова не ездила.
— Лежать! — снова рявкнул Тотолин и пнул кого‑то в рёбра.
Басунов произнёс «Афган» и «по‑братски» — и напомнил Бычегору про Серёгину идею. Бычегор плевал на Лихолета, но сейчас почему‑то уже не мог садануть из «стечкина» в лоб оборзевшему солдату и лишь тупо смотрел на Басунова. Лихолетовское «братство» пересиливало «войну» Быченко.
Басунов ничего не высчитывал, просто по интуиции повернул ситуацию так, что Быченко теперь решал другую задачу: ему требовалось определить, для чего он вытащил пистолет. «Ствол как член, зря не достают!» — когда‑то высокомерно поучал сам Егор. Он мог застрелить последнего из захваченных командиров, но был риск, что вспыхнет паника, пленные рванутся к дверям, парни из окон откроют огонь, и получится форменная бойня. А Басунов тихо торжествовал, видя замешательство неукротимого Бычегора.
Конечно, Быченко запланировал ликвидацию «динамовских» лидеров — но не публичный расстрел, не своими руками… Вот ведь бляди! Быченко опустил пистолет, пальцем переводя скобу на автоматический режим, и дал внятную, долгую очередь в спину и затылок Артуру Горегляду.
Люди на полу подпрыгнули, скорчились, но удержались от борьбы.
Больше в «Нептуне» никого не убивали.
У Егора аукнула рация — это отрапортовали автобусы, которые привезли отряд Джона Борисова. Высадив бойцов Джона, автобусы обогнули пруд и подкатили к «Нептуну» со стороны ЦПКиО. Пора было эвакуироваться.
Людей, взятых в плен, подняли с пола и взашей погнали с дебаркадера — валите отсюда нахер куда угодно, пока живы. По мосту надо льдом в свете фонарей побежали, спотыкаясь, мужчины в измятых костюмах и женщины в одних лишь тонких платьях. Мужчины тащили раненых. Женщины, хватаясь за всё подряд, ковыляли на каблуках или, скинув туфли, ступали по снегу почти босиком. Все они казались погорельцами.
«Афганцы» рыскали по дебаркадеру, собирая перед уходом трофеи: норковые шапки и перчатки, пейджеры, борсетки. Многие рассовывали по карманам бутылки и пачки сигарет. Пашка Зюмбилов для смеха взял ананас.
Немец вернулся на тот угол, где стрелял по охраннику. Здесь никого не было. Вообще‑то Быченко распорядился все трупы с «Нептуна» перенести в грузовик. Но Немец не полезет искать в кунг. Лучше не знать.
Шмон продолжался недолго. На берегу загудели машины.
— Отбой пехоте, — сказал Быченко, влезая в джип. — Сполосните бандуру.
В трюме «Нептуна» глухо бабахнуло несколько взрывов.
Кунги, автобусы и джипы «афганцев» разворачивались и друг за другом уезжали по заснеженной сосновой аллее парка мимо скелетов каруселей.
Безлюдный дебаркадер, залитый вином и кровью, сиял бессмысленно‑восторженной иллюминацией обоих ярусов. Над входом, к которому вёл мостик, забыто ликовала надпись из выгнутых неоновых трубок: «С днюхой, братуха! С днём рожденья, Чемпион!» Сквозь разбитые окна были видны ярко освещённые помещения — вроде бы уютные, но заваленные поломанной мебелью. За дебаркадером распростёрлись тёмные ледяные пространства.
А потом дебаркадер моргнул огнями и вздрогнул, точно что‑то осознал, сокрушённо качнул галереями. Лёд вокруг разом растрескался, будто его отдёрнули, и под железными бортами понтонов заклокотали буруны чёрной воды. Со скрежетом отделился мостик. Дебаркадер медленно погружался — словно вставал в пруду на колени перед колесом обозрения.
В трюме дебаркадера что‑то хлопало и урчало — это воздух вырывался из затапливаемых помещений. Едва палуба ресторана сравнялась с уровнем пруда, вся махина грузно, как лифт, поехала вниз, в воду. Огни погасли все разом, и тёмный, мёртвый дебаркадер встал на дно, затонув до второго этажа.
* * *
— Собирайся, Неволин. Все девки уже видели, а я одна, как дура, — нет.
Марина хотела посмотреть супермаркет — первый в городе Батуеве. Под него переделали бывший Центральный гастроном на площади Октября. В воскресенье Марина нарядилась, будто в театр, и Герман повёз её в центр.
Огромный супермаркет был полон покупателей. Гардеробщицу, которая раньше принимала сумки, заменили длинными секциями камер хранения. Охранник в униформе прогуливался вдоль ячеек, словно пограничник.
— Собаку бы ещё взял, карацупа, — проворчала Марина. Она оробела от масштабов и сложности супермаркета, и это её разозлило. — Небось ключи к ящикам все одинаковые. Сумку тут оставить — всё равно что подарить.
Всё здесь удивляло. Удивляли турникеты на входе, колёсные тележки‑корзины, классическая музыка по трансляции, транспаранты, висящие под потолком: «Хлебобулочные изделия», «Молочные продукты», «Консервы».
— Сто пудов у них все тележки укатят, — заявила Марина. — Самое то на даче возить чего‑нибудь. Я бы тоже такую отработала, только дачи нету.
Герман молчал. Что тут скажешь? Супермаркет — это круто.
Марина сердито бросила в корзину пару глянцевых журналов со стойки, точно это были учебники: неохота, а надо читать. Она словно согласилась, что к уровню жизни, при котором супермаркет — норма, следует готовиться.
— Бли‑ин, сколько всё сто́ит… — с досадой сказала Марина, рассматривая витрину с алкоголем. — Слушай, Неволин, мы, оказывается, голодранцы. Мне нужны деньги. Ваще, ё‑моё… Мне нужны деньги, деньги, денюжки…
Марина медленно шла вдоль полок, разглядывая товары один за другим. Герман шагал поодаль и катил тележку. Другие покупатели в супермаркете ничему не удивлялись; они что‑то деловито складывали в свои корзинки и вели себя спокойно; их уверенность раздражала Марину, вызывала зависть.
— Неволин, почему тебе Быченко ничего не дал после вашей войны? — напрямик спросила Марина, перебирая упаковки с колбасной нарезкой.
Весь город знал, что «афганцы» развоевались с «динамовцами», убили их командиров и утопили плавучий ресторан. Марина сразу догадалась, что Герман участвовал в этих баталиях, хотя сам Герман ничего не рассказывал.
— Мариша, я просто водитель, — мягко ответил Герман.
— У Лихолетова ты тоже был просто водитель, а получил квартиру. Почему сейчас ничего не получаешь?
— С Егором у меня не такие отношения, как с Серёгой.
— А ты не понтуйся перед ним, а попроси.
— Мариша, давай не будем об этом.
Разговоры о деньгах у них с Мариной случались всё чаще.
— Жрать‑то мы, значит, будем, а говорить не желаем? — Марина что‑то швыряла в тележку. — Какой‑то ты неправильный мужик, Неволин. У тебя, между прочим, семья — жена, ребёнок. А ты жопу греешь на зарплате.
— Мы поссоримся, — предупредил Герман.
— Ладно‑ладно, поросюка, — сдалась Марина. — Я расстроилась, потому что тут столько всего… Смотри, «Грильяж в шоколаде». Я только один раз на Новый год такой пробовала. Да за него я кому угодно дам, куда скажут.
К Марине и Герману подошёл охранник.
— Девушка, вы или берите коробочку, или положите на место, а колупать не надо, — негромко попросил он.
Охранников в супермаркете вообще было много. Поглядывая направо‑налево, они стояли почти в каждом проходе между стеллажами с товарами, словно здесь был не работающий магазин, а следственный эксперимент.
— Сука, — тихо сказала Марина, возвращая коробку на полку.
— Мы живём лучше многих, Мариш, — сказал Герман. — Сколько парней без работы сидят? Гуртьев или Сашка Флёров — те вообще на одну пенсию.
— Давай шоколадку своруем? — вдруг предложила Марина. — Я могу под одежду спрятать — не заметят. Не будут же на кассе мне юбку задирать.
— Не превращайся в шпану.
Цветастое изобилие почему‑то было неприятно своим самодовольством. Оно портило настроение так, как никакая бедность прилавков не портила.
