– Лютик! Ну что ты такое говоришь? Я ведь тебя люблю! И взял тебя по обоюдному нашему с тобой согласию! Вот чо ты врёшь? – И Кошелев, хитро ухмыляясь, с нескрываемым обожанием смотрел на Лютика.
– Ага! Как бы не так! – вопила Самохина, переходя на ненормативную лексику.
В конце ноября она обвинила Кошелева в том, что тот сделал её беременной, оттого и глубоко несчастной. Геня, будучи на седьмом небе от счастья, потащил её в загс.
Но в середине декабря Людмила сделала аборт, а спустя месяц собрала свои вещички и ушла от Гавриловых-Кошелевых навсегда, пока Геня был на работе. Так что восемнадцатилетие Авроры, к её огромной и нескрываемой радости, отмечали без капризной девицы с крутым характером.
В целях конспирации Юрик на день рождения любимой не явился – он поздравил её рано утром перед учёбой, подарив ромбовидные серьги из золота.
– Юр, да ты что?! Они ж бешеных денег стоят! – испугалась Аврора и поначалу даже попыталась отказаться от подарка.
– Знаешь, Басенка, уж кто-кто, а я могу себе позволить подарить своей любимой девушке на день рождения такие фитюльки! Так что бери!
Наша героиня взяла серьги, расцеловала Ме– тёлкина.
В сущности, восемнадцатилетие Авроры (как это зачастую случается) явилось праздником для всех, кроме неё самой. Из числа знакомых и друзей именинницы была приглашена лишь Тамара Кравкина, которая в коридоре поздравила подругу, протянув ей два метра серого ситчика в белую непритязательную полоску, села за стол и весь вечер потела и краснела под пристальными, дерзкими взглядами Гени.
Любаша пришла вместе с родителями (Иваном Матвеевичем и мамашей-химичкой) и, торжественно вручив кузине позолоченное серебряное кольцо с нежно-голубым, водянистым сапфиром, принялась рассказывать о своём скором замужестве со Славиком – мол, а куда он теперь денется, если я беременна! Сразу надо отметить, что кольцо с сапфиром Любашка через некоторое время забрала обратно. Будучи на сносях, она заявилась к Авроре – так, проведать, повидаться и поболтать о своём, о женском. Болтая о нелёгкой доле слабого пола в этом мире, Любашка, переваливаясь, ходила по комнате, беспокойно стреляя глазами по полкам серванта. И наконец она нашла то, что так долго искала – то, ради чего, собственно, и притащилась к кузине на девятом месяце беременности. Сапфир блестел, притягивая к себе взгляд бывшей хозяйки, переливался всеми восемью гранями в хрустальной вазочке на ножке – так, что сама конфетница казалась бледно-голубой.
– Ой! Арка! Откуда у тебя моё кольцо? Ну надо же, а я всюду его ищу! Думала, потеряла! Как хорошо, что оно у тебя! Вот вечно так – дам кому чего поносить и забываю! – И Любашка хвать подарок из вазочки. – Засиделась я что-то, пойду, а то Славка волноваться станет, – и была такова.
Но это в будущем – сейчас Любаша пыжилась от гордости за свой подарок, Аврора же чувствовала себя настоящей богачкой. «Теперь у меня целый комплект! Серьги и кольцо!» – восторженно думала она.
Что касается Галины Тимофеевны и Ивана Матвеевича, то они прикрылись этим самым кольцом и, довольные, заняли свои места за столом.
Гордость семьи – художница-плакатистка Милочка подарила фиалку в горшке и пожелала имениннице слушаться мать и не баловаться спиртным.
Зинаида Матвеевна «отвалила» дочери шерстяную коротенькую юбку цвета прелой вишни (Гаврилова наконец-то распрощалась с единственным выходным платьем и, купив себе новое – насыщенного коричневого цвета с отложным воротничком, отдала старое в ателье и заплатила немалые деньги, чтоб из него сшили юбку ко дню рождения дочери).
Геня презентовал сестре карманный географический атлас – к чему, непонятно.
Дядя Вася подарил племяннице, тоже не совсем ясно для чего, высокие (выше колен) валенки – он любил дарить по любому поводу платки и валенки.
– На случай холодов! – довольно крякнув, сказал он, протягивая Авроре зимнюю обувку наших предков.
– Вот, Вась, я Арочке конфет купила, – робко встряла Полина – несчастная жена Василия Матвеевича, которую сегодня он соблаговолил взять с собой в гости, чувствуя себя обязанным ей за своё скорое выздоровление. Именно она, его Поленька, всегда оставалась с ним в тяжёлые моменты жизни, ухаживая, как за ребёнком. На сей раз она спасла супруга от осложнения после воспаления лёгких, отпаивая его молоком со смальцем. Семейство Павла Матвеевича (того самого неудачника, что безвинно отсидел восемнадцать лет в лагерях) прийти не смогло – всех их наповал свалил грипп.
Катерина Матвеевна появилась одна, без своего обожаемого Дергачёва – она как-то сразу, с порога принялась жаловаться на свою жизнь, на Лёню, который её совсем «не люблит», на детей, которые ни во что её не ставят, и в результате, так ничего и не подарив племяннице, уселась за стол, утирая слёзы, и потребовала по обыкновению вина.
Всё было, как всегда. Сначала все по очереди произносили тосты за именинницу, желали ей всего, чего только можно пожелать. Потом как-то незаметно разделились на группы. Василий изливал душу Зинаиде Матвеевне. Полина сидела молча. Геня рассказывал Милочке о своей работе в метрополитене – та, в свою очередь, завела речь о важной роли соцреализма в современном искусстве.
Иван Матвеевич уже выпил пять стопок, потёр руки, будто раздумывая – начинать или пока рановато. «Самое время!» – наверное, решил он и захлюпал.
– Ванечка, перестань. Мы ведь в гостях. Не порть Авроре праздник, – увещевала его жена.
– А я и не порчу! Я не порчу! Я только знать хочу! – закаркал Иван. – Вот взять меня – простого русского солдата! Я всю войну прошёл! А до Берлина не дошёл! Почему? Почему не я сорвал с Рейхстага поганое фашистское знамя? Я вас спрашиваю! – Захлёбываясь слезами, Иван Матвеевич налил себе стопку и, опустошив её, вдруг сардонически засмеялся.
– Ваня, прекрати! Хватит пить!
– А что, я разве пью? Да хоть и пью! Мне что, нельзя? Авророчка, вот ты скажи, нельзя разве простому русскому солдату, который так и не добрался до Рейхстага... – тут он горько всхлипнул, – выпить рюмашку-другую?
– Да можно, почему нет. Только ты, дядь Вань, не дерись, – попросила его племянница.
– Что ты, Арочка! Что ты, деточка! Дядя Ваня сегодня не будет сердиться – дядя Ваня сегодня будет веселиться в твою честь! – прокаркал он и со страстью, с нескрываемой патетикой запел свою любимую песню, деря глотку: – Др-р-рались по-гер-ройски, по-рррусски два друга в пехоте морской. Один пар-р-ень бы-ыл калужский, дррругой паренёк – костромской...
– Слушай, Зинаид! Вот терпеть этого не могу! Как начнёт одно и то же, одно и то же! Сил никаких нет! Зин! Ну честно, я ему щас по морде дам! Он у меня допоётся! – вне себя от злости воскликнул Василий. Но младший брат не слышал его – он уже дошёл до того кульминационного момента, когда два друга ударяли в штыки, а смерть сама отступала куда-то...
