что еще одна лампочка перегорела.
— Заходите.
Киндерман взглянул на медсестру.
— За вами запереть? — спросила та.
— Не надо.
Девушка окинула его внимательным взглядом и удалилась. Туфли у нее были совсем новые, и подошвы, касаясь плит пола, громко скрипели. Киндерман проводил ее взглядом, а потом вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Подсолнух сидел на кровати и равнодушно смотрел на следователя. Кран продолжал подтекать, и каждая капля ритмично отдавалась ударом сердца. Заглянув в глаза Подсолнуха, следователь почувствовал в груди неприятный холодок. Он прошел к стулу у стены, отчетливо слыша каждый свой шаг. Подсолнух не сводил с него взгляда. Киндерман рассмотрел теперь и шрам над его правым глазом. А равнодушные глаза пациента не давали ему покоя. До сих пор он никак не мог поверить в то, что видел теперь сам.
— Кто вы? — спросил Киндерман. В этой маленькой, обитой войлоком комнатенке голос его прозвучал до неестественности отчетливо. Ему вдруг показалось странным, что звук этот исходил от него самого.
Томми продолжал молча смотреть остановившимся взглядом на посетителя.
В углу с громким стуком падали из крана капли.
Следователь почувствовал, как где-то в глубине души поднимается противная и липкая волна страха.
— Кто вы? — повторил он.
— Я кое-кто.
Киндерман удивленно вытаращился на Томми и вздрогнул. Подсолнух злобно усмехнулся, в глазах его сверкнула ярость.
— Ну, разумеется, вы «кое-кто», — отозвался Киндерман, собирая в кулак всю свою волю и самообладание. — Но кто? Вы — Дэмьен Каррас?
— Нет.
— Тогда кто вы? Как вас зовут?
— Называй меня «легион», ибо нас множество.
Дрожь охватила Киндермана. Больше всего ему хотелось убраться сейчас из этой комнаты. Но он словно остолбенел Неожиданно Подсолнух запрокинул голову и прокукарекал, а потом громко, по-лошадиному заржал. Звуки настолько походили на настоящие, что их невозможно было спутать. У Киндермана похолодело внутри.
Подсолнух залился смехом, начав хохотать на высоких нотах и закончив низким басом.
— Да, неплохо я подражаю животным, как ты считаешь? В конце концов у меня был потрясающий учитель, — промурлыкал он. — И еще уйма времени, чтобы оттачивать свое мастерство. Практика, постоянная практика! Вот в чем секрет. Поэтому-то я и усовершенствовался в убийствах, лейтенант.
— Почему вы называете меня «лейтенант»? — спросил Киндерман.
— Да не ломай тут комедию, — прорычал Подсолнух.
— Вы знаете, как меня зовут? — продолжал Киндерман.
— Да.
— Ну и как же?
— Не надо на меня наседать, — зашипел Подсолнух. — Я буду раскрывать свои силы постепенно.
— Какие силы?
— Ты мне надоел.
— Кто вы?
— Ты знаешь, кто я.
— Нет, не знаю.
— Знаешь.
— Тогда скажите мне.
— «Близнец».
Киндерман замолчал, прислушиваясь к падающим каплям, а потом попросил:
— Докажите это.
Подсолнух снова откинул назад голову, но на этот раз закричал как осел. Следователь почувствовал, как по спине побежали мурашки. Подсолнух посмотрел на него и как бы между прочим заметил:
— Время от времени надо менять тему разговора, тебе не кажется? — Он вздохнул и перевел взгляд на пол. — Да, в жизни моей были и приятные моменты. Я успел неплохо поразвлечься. — Томми закрыл глаза, и лицо его приняло блаженное выражение, как будто он вдыхал тончайший аромат изысканных духов. — О, Карен, — нараспев произнес он. — Прелестная Карен. С милыми желтыми бантиками в волосах. Эти волосы так приятно пахли. Я как сейчас помню этот запах.
Киндерман приподнял брови. Кровь отхлынула от его лица. Подсолнух, взглянув на него, сразу уловил эту перемену.
— Да, я убил ее, — признался Подсолнух. — Ну, сам пойми, это ведь было неизбежно. Разумеется. Божественная сила определяет нашу кончину и так далее. Я нашел ее в Сосалито, а потом выбросил на городскую свалку. Ну, не всю, конечно, частично. Кое-какие ее кусочки я оставил себе на память. Я же такой сентиментальный! Конечно, это мой недостаток, а у кого их нет, лейтенант? Я отрезал ей грудь и некоторое время хранил ее в морозилке. А как мило она была одета! Такая хорошенькая деревенская кофточка с белыми и розовыми рюшечками. У меня до сих пор в ушах крик этой девчушки. Я-то считаю, что мертвые должны молчать.
Если им, конечно, нечего сказать живым. — Томми нахмурился, а потом вдруг затрубил как олень. Звук этот удивительно походил на настоящий крик оленя-самца. Так же внезапно он оборвался, и Томми снова посмотрел на Киндермана. — А над этим надо еще покорпеть, — недовольно сознался он. Помолчав несколько секунд, Подсолнух не мигая уставился на Киндермана, а потом заявил:
— Успокойся. Я слышу, как в тебе пульсирует страх. Будто у тебя часы изнутри тикают.
Киндерман нервно сглотнул и прислушался к монотонно падающим каплям, не в силах отвести от безумца взгляда.
— Черномазого парнишку на реке тоже убил я, — продолжал Подсолнух. — Уж как я повеселился! Впрочем, все они доставляли мне массу удовольствия. Кроме священников. Со священниками все было по-другому. Это не мой профиль. Я ведь убиваю просто так, наобум. Без всяких мотивов, в этом-то и заключается вся прелесть. Но вот священники — другое дело. Да, конечно, присутствие в их именах буквы «К» являлось непременным условием. В конце концов, это оказалось даже удобно. Хотя все равно, со священниками все получилось как-то не так. Это не мой стиль. Это уже не наобум. Я был обязан, понимаешь — просто обязан — свести кое-какие счеты от имени… моего друга. — Томми замолчал, но продолжал выжидающе смотреть на следователя.
— Какого друга? — спросил, наконец, Киндерман.
— Сам знаешь, кого я имею в виду. С другой стороны.
— А вы сейчас с какой стороны?
Внезапно Подсолнух начал меняться прямо на глазах. Напыщенность и развязность как рукой сняло, во взгляде появилось выражение беспокойства и страха.
— Не надо завидовать, лейтенант, — промолвил Томми. — Знаешь, сколько там страданий. Это так тяжело. Да, тяжело. Они причиняют иногда жестокую боль. Чудовищную.
— Кто «они»?
— Неважно. Я не могу тебе сказать. Это запрещено.
Киндерман задумался. Наклонившись вперед, он поинтересовался:
— Вы знаете, как меня зовут?
— Тебя зовут Макс.
— Неправильно.
— Как сказать.
— А почему вы подумали, что «Макс»?
— Не знаю. Наверное, потому, что ты здорово смахиваешь на брата.
— Разве у вас есть брат по имени Макс?
— Не у меня.
Киндерман всмотрелся в остановившиеся глаза. Что это — очередная издевка? Вдруг Подсолнух опять затрубил как олень. Умолкнув, он самодовольно заметил: — По-моему, уже лучше. — И срыгнул.
— Как звали твоего брата? — спросил Киндерман.
— Мой брат здесь ни при чем, — прорычал Подсолнух. И вдруг с жаром заговорил: —А известно ли тебе, что ты беседуешь с истинным художником? Я иногда такое вытворяю со своими жертвами! Здесь необходима дьявольская изобретательность. Подобным искусством можно гордиться, но,
