ничего не скрывал.
— Почему вы сами ничего не рассказали?
— Я боялся.
— Вы боялись?
— Конечно, я перепугался. Ведь вы бы начали подозревать меня.
— Вы получили достаточную известность во время расследования дела «Близнеца», а потом исчезли из поля зрения. Может, вам теперь захотелось воскресить убийства «Близнеца»?
— Нет.
Киндерман сверлил психиатра немигающим, пронзительным взглядом. Он замолчал и не шевелился. Темпл побледнел как полотно, а потом неуверенно пробормотал:
— Вы ведь не арестуете меня, правда?
— Личная неприязнь, — чеканя слова, твердо заявил Киндерман, — к сожалению, не является поводом для ареста. Вы бесчестный, ужасный человек, доктор Темпл, но сейчас единственной мерой пресечения может явиться лишь изоляция вас от мистера Подсолнуха. Вы не будете ни лечить его, ни просто заходить к нему в палату до получения дальнейших инструкций. И лучше не попадайтесь мне на глаза, — добавил Киндерман. Он поднялся и, с треском хлопнув дверью, покинул кабинет.
Долгое время Киндерман бродил по коридорам, ожидая, когда же пациент из двенадцатой палаты придет, наконец, в себя. Но ждал он напрасно. Примерно в половине шестого Киндерман ушел из больницы. Мостовая блестела от воды. Лейтенант свернул с О-стрит на 36-ую улицу и направился к югу в сторону дома Амфор- таса. Киндерман и звонил, и стучал в дверь, но ему никто не открыл. Тогда лейтенант поднялся по О-стрит и вскоре очутился перед университетом. Он сразу отправился в кабинет к отцу Райли. В приемной никого не оказалось — секретарша, видимо, отлучилась. Киндерман посмотрел на часы, и в этот момент из кабинета донесся знакомый мягкий голос:
— Я здесь, друг мой. Заходите.
Иезуит сидел за столом, сложив руки на затылке. Он выглядел очень усталым и измученным.
— Сядьте и расслабьтесь, — предложил Райли следователю.
Киндерман кивнул и устроился в кресле рядом со столом.
— С вами все в порядке, святой отец?
— Да, спасибо. А как у вас?
Киндерман опустил глаза и кивнул, а потом вспомнил, что забыл снять шляпу.
— Простите, — пробормотал он.
— Чем могу помочь вам, лейтенант?
— Я бы хотел узнать кое-что об отце Каррасе, — откликнулся следователь. — С того момента, как его подобрала скорая помощь. Что было дальше, святой отец? Вы не помните? Мне надо знать буквально все до мело^ чей. Начиная с его смерти и кончая похоронами.
Райли рассказал все, что ему было известно Когда он завершил свое повествование, оба погрузились в долгое молчание. Завывал ветер, и в здании напротив то и дело хлопали ставни. На город навалилась бесконечная зимняя ночь.
Иезуит достал бутылку виски. Наступившую тишину резанул короткий скрип отвинчиваемой пробки. Райли плеснул в стакан немного виски и, отхлебнув пару глотков, поморщился.
— Ничего не понимаю, — вздохнул он и уставился в окно, словно наслаждаясь видом ночного города. — Я больше ничего не могу понять.
Киндерман кивнул, будто соглашаясь, затем накло нился и, сцепив пальцы, сложил руки на коленях. Он пытался выстроить хоть мало-мальски разумную логическую цепочку.
— Итак, его похоронили уже на следующее утро, — подытожил он. — В закрытом гробу. В полном соответст вии с вашими традициями. Но кто последним видел его, отец Райли? Вы не помните? Я имею в виду, когда он находился уже в гробу?
В задумчивости Райли поболтал стакан, наблюдая, как переливается в нем янтарная влага. Он собирался с мыслями. Наконец он промолвил:
— Фэйн. Брат Фэйн. — Райли на какое-то время заколебался, будто сомневаясь, правильно ли он назвал фамилию. Затем кивнул и уверенно подтвердил: — Да, именно он. Ему поручили переодеть покойника и запечатать гроб. Но с тех пор его никто не видел.
— А что произошло?
— Я же говорю, его больше никто не видел. — Райли пожал плечами и покачал головой. — Грустная история. — Иезуит вздохнул. — Он всегда ворчал и жаловался, что Орден к нему несправедлив. У него была семья где-то в Кентукки, и он просил, чтобы его перевели поближе к семье. Поближе к концу…
— К концу? — перебил его Киндерман.
— Он был старенький. Ему было уже восемьдесят… нет, восемьдесят один. Он любил повторять, что позаботится о том, чтобы умереть дома Мы подозревали, что он сбежит от нас, ибо старик чувствовал свою близкую кончину. С ним уже случались два инфаркта.
— Именно два?
— Два, — повторил Райли.
По телу Киндермана поползли мурашки.
— Помните останки мужчины в гробу Дэмьена, — глухо произнес Киндерман каким-то чужим голосом. — В одежде священника.
Райли кивнул.
Киндерман немного помолчал, а потом продолжил:
— Так вот, патологоанатомы утверждают, что этот человек был престарелым и перенес три инфаркта — два при жизни, а третий стал причиной смерти.
Они молча уставились друг на друга. Отец Райли ждал, понимая, что следователь еще не все выложил. Киндерман выдержал взгляд священника и тихо добавил:
— Они уверены, что третий инфаркт наступил от испуга.
Мужчина из палаты номер двенадцать пришел в себя только на следующее утро часов в шесть. А через несколько минут в пустой палате невропатологического отделения было обнаружено тело медсестры Эми Китинг. Живот ее был вспорот, все внутренности вынуты, а брюшная полость набита электрическими выключателями. После этого убийца умудрился тщательно зашить рану.
Глава четырнадцатая
Амфортас сидел в комнате и слушал магнитофон. Когда-то эти кассеты доставляли им обоим такое наслаждение! А сейчас он находился совсем в другом измерении, где-то между ужасом и ожиданием. Он не понимал, что происходит нынче там, в реальном мире — ночь теперь или день. Тускло мерцали лампы, и все, что существовало на самом деле, навеки растворялось для него за пределами этой комнаты. Амфортас не знал, сколько просидел здесь. Может быть, пару минут, а может быть, и долгие часы. Реальность в какой-то фантасмагорической пляске клочьями кружилась перед ним. Амфортас смутно помнил, что последний раз удвоил дозу лекарства, и боль пульсировала теперь в голове. Но что делать, ведь это требовалось, чтобы разрушить мозг. Амфортас уставился на диван и заметил вдруг, как тот прямо на глазах начал таять в размерах. Вот он уже уменьшился вдвое. Когда Амфортас увидел, что диван улыбнулся ему, он счастливо смежил веки и полностью отдался музыке. Звучала одна из его самых любимых песен:
Коснись меня И уходи. Пускай лишь грезы остаются О днях, связавших нас вдвоем..
Песня обволакивала, полностью захватывала его воображение, она словно убаюкивала израненную душу Амфортасу захотелось сделать музыку погромче, он начал на ощупь искать рычажок и вдруг услышал, как кассета выпала из магнитофона на пол Амфортас нагнулся за ней, и тут еще пара кассет соскользнули с его колен и шлепнулись рядом с первой. Амфортас открыл глаза
