– [Подползи сюда!] Быстро ползком ко мне!
– Ты так лежи! Смотреть будешь! А винтовочку со штыком дай на время мне!
– Ладно, товарищ лейтенант, берите! Она у меня прилично бьёт! Я лёг поудобней, прикрыл один глаз, выбрал условную точку на дороге и посмотрел на линию прицела.
– 46 – Ещё полсотни шагов! Пусть подойдут! Я дам один точный выстрел. Немцы ничего не поймут.
– Никому не рыпаться [стрелять]! Пулемётчикам тоже! Я буду один стрелять!
– Буду стрелять одиночными! – крикнул я и посмотрел на солдат.
– Все слышали? Солдаты молчали. Двести метров обычный огневой рубеж. Мишень в полный рост, как на стрельбище из положения лёжа. Разница только в одном. Там мишень из фанеры, а здесь она живая. Пуля войдет в мягкое податливое тело без единого звука и щелчка. Свист ее слышен, когда она пролетает мимо [тебя]. Остальные, что идут рядом, даже не дрогнут. Делаю глубокий вздох и медленный выдох. Успокаиваю своё дыхание и расслабляю мышцы. Бедра и ноги чуть подаю вперёд, чуть влево. Закрываю глаза и считаю до пяти, смотрю на прорезь и мушку. Винтовка осталась на месте. Это моя точка прицела. Сейчас на неё подойдёт живая мишень. Сейчас к этой точке шагнут сверху немцы. Кто из двадцати перекроет [грудью] её? В этого одного я спокойно и выстрелю. Это ничего, что он живой. После моего выстрела он станет фанерным. На уровне груди я ударю ему только один раз. Этого будет достаточно, потому что я [бью точно] на двести метров из яблочка не выхожу. Патрон в патроннике, палец на спусковом крючке. Крючок нужно легко потянуть на себя, освободить собачку бойка. Всё это говорю я себе, чтобы не торопиться, в этом деле первое – спокойствие! Вот над прорезью показались сапоги и коленки, затем появилась ширинка и наконец поясной ремень. Еще два шага и мушка уперлась в грудную клетку.
– Не торопись! – говорю я сам себе. Солдаты смотрят на меня. Ищут глазами, с кем я разговариваю. Я медленно и не дыша подтягиваю на себя спусковую скобу, чем медленней её ведешь, тем лучше! И вот раздается выстрел. Собственно, самого выстрела я не слышу. Я ощущаю только резкий удар приклада в плечо. Винтовка чуть прыгнула и встала на место. Я смотрю на линию прицела и вижу на мушке немецкую грудь. И вот немец взмахнул руками, поскользнулся на укатанной дороге и нагнулся вперёд. Потом он, как пьяный, широко расставил ноги и [неожиданно] ткнулся головою вперёд. Совершенно не думая, что я убил человека, я легким движением кисти, не отрывая локтей от опоры, перезаряжаю затвор. Смотрю на прицел и вижу, у меня на мушке новая мишень во весь рост. Снова удар в плечо и снова споткнулся немец. Никаких сомнений. Этому я точно угодил в живот. Немец делает всплеск руками, как жест сожаления, падает на колени, поднимает руки к небу и, как мне кажется, движением губ
– 47 – произносит – "О майн Готт!" Вот и второй предстал перед всевышним с молитвою на устах! Говорят, что немцы не православные, а евангелисты, протестанты и католики. Все равно не нашей веры! То, что я убил двух рабов божьих, это не грешно! Я делаю еще один выстрел на набежавшего немца. Вот когда вся группа сразу остановилась. Они думали, что первые двое просто споткнулись. Хочу ещё раз уточнить. Передо мной был кустарник. Я стрелял между тонких белых веточек, покрытых пушистым налётом снега. Мои встречные выстрелы были приглушены. Немцы их почти не слышали, дело в том, что когда пуля летит на тебя, подлёт и удар её происходит без звука. Свистят и жужжат только те из них, которые пролетают где-то в стороне или выше. Полет пули слышно, когда она уже пролетела мимо. Свою пулю солдат никогда не услышит! А эти три свинцовые вошли в немцев беззвучно, мягко и гладко. Когда первый немец вдруг ткнулся в снег, о нём наверно подумали, что он споткнулся. Убитый пулей в грудь от паралича дыхания не успевает даже пикнуть. Второй, которому она попала в живот, вероятно вскрикнул. А я в это время на мушку поймал третьего.
– Вот и пришла расплата за наших разведчиков! Два на два! И одного им впридачу на будущее!
– Око за око, глаз за глаз! – сказал я и посмотрел на своих солдат.
– Все видели, как надо стрелять! Теперь я посмотрю, на что вы способны?
Я посмотрел на дорогу, на немцев. Они пятились задом, ожидая новых выстрелов. Они пятились по дороге, как от гремучей змеи, которая жалила насмерть, выбирая себе новую жертву.
А что они собственно могли? Они были на открытом месте. Если они разбегутся и попадают в снег, то это будет их роковая ошибка. Нас не видно. Мы за пушистыми кустами. Посмотреть на причудливый иней – неописуемая красота! Если они будут спокойно лежать, я перебью их всех по одиночке. Прицеливаюсь я точно. Стреляю не торопясь. Но по бегущей назад мишени точно не выстрелишь, торопиться начнёшь.
– Рота! Приготовиться к бою! Прицел двести метров! Целиться под пояс! Стрелять не торопясь! Внимание! Огонь!
Затрещали выстрелы. Полоснул пулемет. Немцы мгновенно развернулись и бросились бежать, оставив на дороге троих убитых. Пулеметчики били, солдаты стреляли и ни одного из бегущих никому не удалось подстрелить. Немцы рысью добежали до деревни и скрылись между домами.
– Дело плохо! – сказал я сам себе. Полсотни стрелков, ручной пулемет, и ни одного попадания. Страшно то, что это уже не первый раз.
– 48 – Потерять уверенность в себе можно с первого раза. Солдаты чувствуют свою неуверенность и отводят глаза. А на ходу этому не научишь!
– Противно смотреть! – говорю я громко, отворачиваюсь, качаю головой и театрально сплевываю в снег.
– Простого солдатского дела сделать не могут!
– С котелками около кухни горазды. Куда! Вот бог послал солдатиков! – не унимался я. Но ругал я их беззлобно, так для порядку, проводя воспитательную работу. Когда меняется обстановка, время летит быстро. Не успели мы с рассветом на станцию войти, посидеть с котелками около кухни и пострелять с полчасика, как уже и вечер навалился. Небо стало [быстро] темнеть. Я расставил солдат роты по круговой обороне и приказал в оба смотреть.
– Не исключено, что немцы могут нас ночью попробовать. Насчёт захвата кухни я начальству умышленно не доложил. Кухня, это чистый наш трофей, и раззванивать о ней нет никакого смысла. Они и так едят за счет стрелковых рот [по горло и всегда сыты]. Едят в три горла! И совести нет %%! И всё же солдаты четвертой роты разнюхали, что наши едят немецкие макароны с мясом и запивают вишневым компотом. Семья не без урода! Нашлась двое трепачей, они решили похвастаться и почесать язык. "Вот мол какие мы сытые!" Солдаты четвертой роты, оставленные в обороне на насыпи выделили инициативную группу и послали к нам на переговоры насчет кухни узнать. "Узнаете что и как! Нельзя ли съестным разжиться?" Послание взяли с собой котелки и напрямую было подались к кухне. Но часовые, стоявшие в круговой обороне, вздёрнули затворы и приказали стоять. Что, что, а насчёт этого солдаты сразу сообразят.
– Дальше ни шагу!
– Чего надо?
– Куда толпой прёте?
– Поворачивай и дуй к себе в лесок. Свежий воздух нюхать!
– Тут вам делать нечего!
– Не нужно было на боку лежать. А в атаку надо было идти и станцию брать! %%%%
– При первых выстрелах от станции попятились раком?
– Пятая за вас должна воевать?
– Налейте хоть супу! – просит один из пришедших солдат.
– Иди, иди! Пятая рисковала своей шкурой. Вот и набивает её как следует изнутри!
– Катись отсель, и так обойдёшься!
– Ну зачем солдата обижаешь? – сказал подошедший из ельника солдат.
– Давай браток котелок и крышку давай!
– 49 – Сейчас всем взводом %%%%%%% тебе набуровим. Не беспокойся! До крышки нальём! Солдат, вышедший из ельника, забрал котелок, ушел. Стрелок из четвертой роты говорит часовому:
– Ты вот орал на меня, а он сразу видать человек душевный! Там в ельнике у душевного парня сидят дружки. Они свободны от вахты, разговаривают, курят и сплёвывают в снег. Теперь из ельника слышится их дружный хохот. Вскоре оттуда выходит душевный человек. Он протягивает солдату наполненный котелок и скороговоркой добавляет
– Смотри, только крышку не открывай, а то прольёшь всё. Солдат четвертое роты потирает руки.
– Неси осторожно! Смотри, не пролей!
– Теплый ещё! – замечает солдат, ощупывая котелок голой рукою.
– А ты как думал! Всем взводом старались!
– Ну ступай, ступай!
– Спасибо браток!
– Хлябай на здоровье! Солдат четвертой роты уходит.
– Что-то я не пойму тебя! – говорит часовой душевному человеку.
– Кухня там, а вы ему из ельника вынесли. Душевный человек вытягивает шею, наклоняется к часовому и что-то шепчет ему на ухо.
– Ну это вы зря! – говорит пожилой солдат, часовой.
– А, если наш ротный узнает?
– А кто ему скажет?
– Найдётся, кому сказать! [А если те в батальон пожалуются?] И действительно. К вечеру я узнал эту историю. Но рассказал мне её не кто-нибудь, а сам душевный солдат.
