Или, к примеру: «В затылки наши круглые глядят». Ты видишь, как парикмахер, продув нулевую машинку, отложил ее, окунул бритву в банку с водой и выводит этою мокрой бритвой округлую скобочку на твоем затылке, тебе это противно — не больно, но противно, и шея твоя гола и красна, и у всех, с кем ты уходишь куда-то, одинаковые круглые скобки и голые красные шеи, и мама не может высмотреть твою.
Или возьмем: «Как дай вам бог любимой быть другим». Тебе не отвечают любовью, обида жуткая, но поза твоя замечательно эффектная. «Как дай вам бог… другим…» — чистое вранье, конечно, но как ты благороден в скорби и как нравишься себе!
Или, допустим: «Пять килуметров до дна, пять килуметров и двадцать пять акул». Что мы делаем в таком случае? 5000 м делим на 25, получаем 200 м. Затем берем 25 акул и расставляем их снизу доверху через каждые 200 м. Не берусь объяснить почему, но на моей картинке они, все 25, башками в одну сторону, в левую. Эта картинка возникла передо мной массу лет назад за какой-то декорацией на «Мосфильме», когда Вы при помощи Коваля, сияя счастьем и очками, пели совсем случайным людям — тогда Вам было плевать, кому петь, лишь бы было кому слушать! — и Богу было угодно поставить и меня в эту разномастную толпу.
Удивительно, но с той первой поры ничего не переменилось! Нет, фон, конечно, менялся: менялись октябри, в которые кого-то «немножечко таво», менялись женщины и диоптрии в ваших минусовых очках, менялась даже Ваша фамилия и огромная страна, да что там — Сверхдержава перешептывалась, следя за титрами, а потом отважно сказала вслух: «Михайлов опять Ким!» — и кто знает, быть может, это и было первой пробной тягой того самого ветра, дующего сегодня от Бреста до Курил, от Москвы до Горького.
Менялось, конечно, многое. Что говорить. Меж тем не менялись Вы, БЕСЦЕННЫЙ мой Юлик, услада моей души, истерзанной ежечасными сенсациями.
Как, оказывается, целебно, я бы сказал гигиенично, быть уверенным в том, что есть Вы — не переменяющийся, но лишь лелеющий в себе знание, честь, иронию, отвагу и жалость!
Зиновий Гердт
Январь, 1987
Юлий Ким
«ЕСТЬ ЭТОТ БАРХАТ…»
Зиновию Гердту(Сыгравшему Мефистофеля)
Вам дьявола играть не надо.А почему?А потому.Вы человек такого склада,Что не сыграть вам сатану.В какой бы форме небывалойИ как бы ни велась игра,Вас выдаст голос ваш лукавый,Всегда желающий добра.У вас такое порученьеОт наших сереньких небес:Свечи поддерживать свеченьеМеж Днепрогэсов и АЭС,Чтоб я на свете жил и думал:А все ж во мгле текущих летЕсть этот бархат,Этот юмор,И грусть, и негасимый свет!
А не напрасно,Не напрасноЯ записал Ваш адресок!Ударил час, и грянул срок:Вновь к Вам пишу.И так же страстно.Как в предыдущие разы,Желаю всяческой тревоги,Грозы, заразы и слезы,Бузы,Насильственной лозы,Гюрзы, и бешеной козы,И несчастливой полосы,И слишком жирной колбасыИзбегнуть на своей дороге!
З. Е. Гердту на день рожденья
Изо всех наилучший Зиновий(Да простит мне товарищ Паперный)!Среди множества Ваших любовейЯ не самый, наверное, первый.Но зато, даже если я мальчикПо сравненью с Давидом-Булатом,Я — первеющий Ваш воспевальщик!Остальные хотят — да куда там…Ну, напишут они фамильярностьПро «Божественную субботу»,Под фальшивую высокопарностьПодпуская еврейскую ноту.Ну, срифмуют, там, «замок» и «Зямок»,Открывая ворота для прочих«Обезьянок», «Козявок» и «Самок»И других параллелей порочных.И ведь всё это как бы в обнимку,Под закусочку и четвертинку,Опустив, невзирая на совесть,Вашу значимость,веси весомость!Ведь нема никого, кроме Кима,Кто вставлял бы во все сочиненьяВаше радио-, теле — и кино-И театро-, и просто: значенье!Кто бы ставил бы Вас неустанноРядом с Байроном и Тамерланом,А не с Дьяволом и Паниковским!Им же сравнивать Вас всё равно с кем.Им же к Вам бы заехать да выпить,Да в обнимку еще половинку,Да на съемку согласие выбитьНа рекламку про рыбку-дельфинку.Нет!Когда я лобзаюся с Вами,Я не с Вами лобзаюся, Гердт!Я к Великой касаюся СлавеВ виде Ваших обыденных черт!
21 сентября 1995
О Григории Горине
Я позвонила Грише, чтобы поблагодарить его за заметки о Зяме, которые вы прочтете ниже. Он был, как всегда, ласков, и мы радостно договорились о встрече через три недели на Валдае, в который он влюбился вслед за Рязановым, а я — вслед за ним. Через десять дней я вернулась откуда-то домой, и мне сказали, что по телевидению сообщили о смерти Горина. «Вы что-то перепутали», — убежденная в невероятности такого удара, уверенно сказала я. Не перепутали. Когда умирают плохие люди, я, если честно, вероятно, вполне богохульно, говорю: ну и ладно, не все же только хорошим уходить. А когда мы теряем нужных всем, то боль по таким же, ушедшим до этого, с течением времени не заглушающаяся, но становящаяся хронической, суммируясь, взрывается с новой силой.
Мы познакомились, наверное, лет тридцать назад на каком-то застолье-банкете в ресторане еще не сгоревшего ВТО. Меня посадили рядом с Гришей, и через пять минут он сказал мне: «Ты сто не ес, стесняесся?» И я сразу поняла: свой. Оттого, что на «ты», оттого, что естественно и ласково. С тех пор эта фраза, в его произношении, стала у нас дома ходячей формулой угощения.
На Валдае, в деревне мужики сразу, как когда-то и я, почувствовали в нем «своего», общались на «ты» и запросто вместе выпивали.
У нас с Зямой редко расходились оценки в том, что называется искусством. Вероятно, это было одним из важных слагаемых нашего счастливого брака. И Зяма, и я обожали Гришу за почти самое главное во всем — чувство меры. Сценарии, пьесы, рассказы, статьи, поздравления, что угодно — всегда удивительное достижение высшей планки этого чувства. И отдача. Отдача себя не только в творчестве, но и в быту, в жизни, в товариществе. Его звали «везунчиком». Бывает, что-то уронив, ты долго ползаешь в поисках по полу, а подходит человек и сразу показывает: вот оно. Гриша был из таких. Однажды в ГУМе он потерял бумажник с приличным количеством денег и документами. Зашел в отделение милиции сказать о случившемся. Все смеялись, понимая наивность этого. На следующий день ему позвонили и вернули всё в целости и сохранности. Везение — нашел кто-то приличный! Гриша был в отъезде, Арканов из Москвы послал ему телеграмму: «Немедленно вылетай, третий день не могу поймать такси». Но ему «везло» и в других обстоятельствах — первым у покончившего с собой Гены Шпаликова оказался Гриша, и в других случаях — когда трудно… Тело внезапно умершего в Риге Андрюши Миронова кто вез в Москву — Гриша…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
