Их усадили бок о бок и подали им первые куски, еще сочащиеся кровью и жиром. Голова у Моргейны закружилась, после долгого воздержания вкус сочного мяса оказался для нее не по силам, на мгновение она испугалась, что ее опять затошнит. А юноша, сидящий рядом с ней, ел с жадностью, в свете пламени она разглядела, что руки у него красивые и сильные… девушка заморгала, вдруг, в одно-единственное непостижимое мгновение двойного видения, ей показалось, что запястья эти обвивают змеи… а в следующий миг змеи исчезли. Повсюду вокруг мужи и жены Племени, сотрапезники на ритуальном пиру, распевали победный гимн на древнем языке, из которого Моргейна понимала разве что половину:
Он восторжествовал, он убил…
… кровь Матери нашей пролилась на землю…
… кровь Бога хлынула на землю…
… и восстанет он, и воцарится навеки…
… он восторжествовал, и торжеству его длиться вечно, до конца мира…
Старуха– жрица, что утром наряжала ее и раскрашивала, поднесла серебряную чашу к ее губам; крепкое питье обожгло Моргейне горло и опалило внутренности: жидкий огонь, с сильным привкусом меда. Моргейна и без того уже опьянела от привкуса крови -за последние семь лет мясо ей доводилось вкушать пару раз, не более. Голова у нее шла кругом, но вот ее увлекли прочь, сорвали с нее одежды, украсили ее нагое тело новой росписью и гирляндами, умастив соски и чело кровью убитого оленя.
«Богиня ждет супруга, коего вновь убьет на исходе времен; она родит Темного Сына, что повергнет Короля-Оленя…»
Маленькая девочка, с ног до головы покрытая синей краской, с широким блюдом в руках побежала через вспаханное поле, разбрызгивая темные капли; позади нее поднялся громкий крик:
– Поля благословлены, накорми нас, о Матерь!
На долю мгновения некая ничтожная часть сознания Моргейны, потрясенная, одурманенная и телу принадлежащая лишь отчасти, холодно отметила, что она рассудка лишилась, не иначе; она, цивилизованная, образованная женщина, принцесса и жрица, принадлежащая к королевскому роду Авалона, обученная друидами, размалевана как дикарка, пахнет от нее свежей кровью, и она терпит это варварское фиглярство…
… Но в следующий миг мысль эта исчезла, едва над облаками, закрывавшими ее от взгляда, поднялась в безмятежной надменности полная луна. Нагая, омытая лунным светом, Моргейна чувствовала, как свет Богини изливается на нее, и сквозь нее… она уже не Моргейна, она – безымянная жрица, дева и мать… бедра ей опоясали гирляндой алых ягод; от этой грубой символики девушка внезапно преисполнилась страха и в полной мере ощутила силу девственности, что струилась и текла сквозь нее точно весенние токи. В глаза ей полыхнул факел, и ее повели во тьму пещеры, где над головою и повсюду вокруг гуляло гулкое эхо. Насколько хватало глаз, стены были покрыты священными символами, начертанными от начала времен: олень, рога, мужчина с рогами на голове, округлившийся живот и полные груди Той, что Дарит Жизнь…
Жрица уложила Моргейну на ложе из оленьих шкур. Девушка задрожала от холода и страха, и старуха сочувственно нахмурилась; она привлекла Моргейну к себе и поцеловала ее в губы, Моргейна же на мгновение прильнула к жрице и порывисто обняла ее, борясь с накатившим ужасом, точно в объятиях родной матери… но вот старуха улыбнулась ей, поцеловала еще раз, благословляющим жестом коснулась ее грудей и ушла.
Моргейна лежала на шкурах, ощущая, как земля вокруг дышит жизнью; она словно росла, заполняя собою всю пещеру, так, что крохотные грубо процарапанные рисунки теперь украшали ее груди и живот, а над нею вздымалась гигантская меловая фигура, человек либо олень с напрягшимся фаллосом… Незримая луна за пределами пещеры заливала ее светом, в ней, и в душе, и в теле, воспряла Богиня. Она простерла руки, она знала, что по ее повелению за пределами пещеры, в свете плодотворящих костров, мужчины и женщины, влекомые друг к другу пульсирующими токами жизни, слились воедино. Покрытая синей краской девочка, что разбрызгивала животворную кровь, досталась мускулистому старому охотнику. Сопротивлялась она недолго, вот она вскрикнула, он навалился на нее всем телом, и ноги ее разошлись, повинуясь неодолимому закону природы. Видела она не глазами, ибо зажмурилась, словно отгородившись от света факелов и пронзительных криков.
А он уже стоял у входа в пещеру, рога с него сняли, волосы растрепались, тело – в синих разводах краски и в потеках крови, белая кожа – точно великана, нависающего над пещерой… Увенчанный Рогами, супруг Богини. Он тоже шел, пошатываясь, нагой, если не считать гирлянды вокруг чресел вроде той, что на ней; Моргейна чувствовала, как в напрягшемся мужском естестве его пульсирует жизнь – под стать меловому гиганту. Он опустился на колени рядом с нею, и в слепящем свете факела Моргейна разглядела, что перед нею – всего лишь мальчишка, причем не из этого низкорослого, смуглого племени, но высокий и светловолосый… «С какой стати они избрали короля не из своего народа?» Мысль лунным лучом промелькнула в ее сознании и исчезла, после того она уже ни о чем не думала.
«Пробил час Богине встречать Увенчанного Рогами», – он стоял на коленях перед ложем из оленьих шкур, раскачиваясь и щурясь в свете факела. Моргейна потянулась к нему, сжала его руки, притянула к себе, ощущая приятное тепло и тяжесть его тела. Ей приходилось направлять его. «Я – Великая Мать, которой ведомо все на свете, она – и дева и мать, она бесконечно мудра, она наставляет девственницу и ее возлюбленного…» Оглушенная, во власти восторга и ужаса, едва не теряя сознание, она почувствовала, как жизненная сила захватывает их обоих, без участия ее воли приводит в движение тело, подчиняет и юношу, властно принуждая войти в нее, и вот уже оба они задвигались, сами не зная, что за стихия ими владеет. Словно издалека Моргейна услышала собственный крик, а потом – его голос, такой высокий и срывающийся в тишине, но слов разобрать ей так и не удалось. Факел зашипел и погас во тьме, и все свирепое неистовство его юной жизни забило струей и хлынуло в ее лоно.
Он застонал и повалился на нее, словно мертвый, – тишину нарушало лишь его хриплое дыхание. Она осторожно уложила его на шкуры, принялась укачивать, не размыкая рук, прижимая его к себе – измученного, разгоряченного. Вот он поцеловал ее обнаженную грудь. А затем, медленно и с трудом, дыхание его выровнялось, еще мгновение – и Моргейна поняла, что юноша так и заснул в ее объятиях. С какой-то исступленной нежностью она поцеловала его в волосы и в мягкую щеку и тоже задремала.
Проснулась она, когда ночь была уже на исходе, в пещеру просачивался лунный свет. Она чувствовала себя безмерно усталой, все тело ныло, она пощупала у себя между ног и поняла, что идет кровь. Моргейна отбросила назад влажные волосы и в лунном свете пригляделась к раскинувшемуся рядом бледнокожему юноше, что по-прежнему крепко спал, исчерпав все свои силы. Он был высок, силен и хорош собой, хотя при луне толком рассмотреть черты не удавалось, а магическое Зрение жрицу оставило, ныне в воздухе мерцало лишь лучистое сияние луны, а не властный и строгий лик Богини. Девушка вновь была Моргейной, а не тенью Великой Матери, она вновь стала самой собою, и со всей ясностью сознавала, что произошло.
На мгновение Моргейне вспомнился Ланселет, которого она так любила и которому мечтала вручить этот дар. И вот час пробил, и дар вручен не возлюбленному, но безликому незнакомцу… нет, не след ей так думать. Она – не женщина, она – жрица, и она отдала силу Девы Увенчанному Рогами, как было предопределено для нее еще до того, как возвели стены мира. Она приняла свою судьбу так, как подобает жрице Авалона, и теперь чувствовала, будто здесь минувшей ночью случилось нечто сокрушительно важное.
Озябнув, она прилегла и накрылась одеялом из оленьей кожи. Чуть наморщила нос – пахло от кожи не лучшим образом, впрочем, ложе усыпали пахучими травами, так что блох по крайней мере можно не опасаться. Да рассвета оставалось около часа: время дня и ночи Моргейна определяла безошибочно. Мальчик, спавший рядом с нею, почувствовал, как она заворочалась, и сонно уселся на ложе.
– Где мы? – спросил он. – Ах, да, помню. В пещере. Эй, да уже светает. – Он улыбнулся и потянулся к Моргейне, не сопротивляясь, она позволила вновь уложить себя на шкуры и, оказавшись в кольце сильных рук, охотно уступала поцелуям. – Прошлой ночью ты была Богиня, – прошептал он, – но вот я проснулся и вижу: ты – женщина.
Моргейна тихо рассмеялась.
– А сам ты – не Бог, но человек?
– Кажется, ролью Бога я сыт по горло, кроме того, сдается мне, для человека из плоти и крови это непростительная дерзость, – проговорил он, прижимая к себе Моргейну. – Мне достаточно быть просто смертным, не больше.
– Может статься, есть время для Бога и Богини, и есть время для человека из плоти и крови, – промолвила она.
