— …казываю немедленно…
— У меня проблемы со связью. Прошу повторить. – Сердится Присцилла, нервничает. Ее легко понять.
В другой обстановке я, может, даже посочувствовал бы ей, но только не теперь. Ловлю себя на том, что злорадно ухмыляюсь. Что, съела мышку, кошка? Я с тобой еще поиграю! Нет для такой мышки, как я, большего наслаждения, чем оставить кошку в дурах.
— Тим, пора! — кричит Мустафа — Мы ужались!
Он не смеет прямо крикнуть мне «телепортируй», надеясь, что моя соображалка еще при мне. Постараюсь его не разочаровать. Направление… Расстояние… Пошел!
Лиловый кисель Вязкого мира. Лиловая мгла. Лиловая смерть и лиловое спасение.
Удивительно, но я выныриваю с первой же попытки в тесной рубке, где Безухов и Шпонька вжались в ложементы так, словно собрались по ним растечься, и только мычат от удара воздуха по барабанным перепонкам. В тесном помещении это всегда довольно болезненно.
Переживут! Тем более что сами напросились. А теперь ходу, братцы, ходу! Потом поздороваемся!
Всклокоченный Шпонька на меня не смотрит — он сильно занят, управляя внешним манипулятором, язык высунул и дышать забыл. Мустафа кивает на занятые ложементы:
— Без плацкарты. Потерпишь?
— А то! Возьмешь на колени, дяденька?
— Вон Федька пусть тебя берет. А лучше ложись на пол.
— Я-то лягу… А вот ты уверен, что действуешь правильно?
— Если нет, то я уже совершил эту ошибку, — обрывает Мустафа. — На пол, кому сказано!
Приказ разумный, и я следую ему без пререканий. Правда, чтобы разместиться на полу, приходится извиваться, изображая собой червяка, издыхающего в страшных конвульсиях, но кто сказал, что достижение возможно без преодоления? Иного способа жить еще не придумано. Родился — терпи и выкручивайся. Родился эксменом — терпи сугубо.
— Ты когда в последний раз носки менял? — интересуюсь я, морща нос.
Как ни странно, Мустафа обижается. Мне приходится произнести несколько примирительных слов.
— Ты лучше скажи: в настройку системы топливоподачи влезал?
— Нет, — признаюсь я. — У меня и времени-то не было. Да и зачем?
— Твое счастье. Система настроена так, что по умолчанию топливо сначала расходуется из основного бака, а потом уже из подвесных. По-моему, это глупо, но тот. кто спроектировал эту глупость, возможно, тебя спас.
Если у тебя внешние баки полны, то у нас есть топливо для посадки на Землю. Впритык, но есть. Сто три процента, если идти по оптимальной траектории. Федька, ты скоро?
— Готово! — выдыхает Шпонька. — Последний бак прицеплен… Ходу!
Мирок капсулы встает дыбом и летит куда-то кувырком — это резкий разворот. Мгновенно наваливается перегрузка, вдавливая меня в мелко вибрирующий рифленый пол в неудобной позе, мешая дышать, и сердце гулко и протестующе бьется в ребра, как птица в прутья клетки. Отпустите, мол, на волю.
— Поехали! — рычит Мустафа.
Помчались как ошпаренные — так будет точнее.
Полминуты.
Минута.
Не знаю, куда мы рванули, но очевидно одно: наши действия вошли в резкое противоречие с планами командования, и командованию уже все предельно ясно. Не знаю, успеют ли нас перехватить (и не хочу гадать — пусть будет что будет), но уж во всяком случае на оптимальную в смысле расхода топлива траекторию можно не рассчитывать. Не дадут.
Спасибо чужакам, спасибо барьеру, которого больше не существует! Благодаря ему у нас есть надежда. Пока Присцилла не убедится, что глобальная опасность благополучно миновала, она не рискнет отрядить на перехват сколько-нибудь значительные силы космофлота. Максимум — одно—два звена. И есть надежда, что одноразовые платформы с гамма-лазерами она побережет для чужаков…
Две минуты. Перегрузка примерно пятикратная, и терпеть ее несладко. Когда она вдруг резко падает до двух g, я чувствую себя так, будто заново родился, причем с крыльями за спиной. Расправить бы их и вспорхнуть на насест.
— Ого! — вдруг произносит Мустафа со странной смесью удивления и удовлетворения. — Как ее раскидало — красота!..
— Кого? — сиплю я из-под его ног.
— Твою капсулу. Эх, жаль, тебе не видно! В клочья, в брызги! Роскошное зрелище, фейерверк.
Значит, не ядерная ракета. Я оказался прав: в моей капсуле был заряд химической взрывчатки. Почему-то мне досадно, что я, по всей видимости, так никогда и не узнаю, каким способом он был приведен в действие — таймером или запоздавшей радиокомандой? И я делюсь с Мустафой своей досадой.
— Ну и дурак. — Вот и все его резюме.
— Как сказать. У тебя есть занятие, а у меня? Вот исчезнут глупые мысли — начну дрожать от страха.
— Начинай дрожать прямо сейчас, заодно ноги мне помассируешь. Затекли.
— Перебьешься.
— А ты и не сможешь. У нас эскорт. Приготовься, сейчас будет шесть g.
По-моему, он нагло врет — врубил движок на все восемь…
17
В кромешной гулкой тьме слышались шорохи, дыхание, сопение. Иногда подобно взрыву петарды оглушительно бухал кашель, метался беспорядочным эхом, дробясь и отражаясь от стен штольни, и, наткнувшись вдали на преграду, возвращался не то медвежьим ревом, не то дьявольским хохотом.
Где-то внизу журчал ручей. Промерзлые стены штольни, потея, сочились непригодной для питья водой. Бугристые, как жабья кожа, малахитоподобные натеки жирно блестели в красноватых отблесках едва тлеющего костерка. Давно подошли к концу взятые сверху дрова, а едва оттаявшие стены и своды все еще не поддавались морозу, особенно здесь, вдали от центрального ствола. Эта штольня была пробита ниже уровня вечной мерзлоты.
Несколько человек дремали, закутавшись в шкуры. Прочим давно надоело это занятие.
— Третьи сутки пошли, — напомнил Гриша Малинин гундосым от насморка голосом, — и ничего.
— Вторые, — сейчас же поправил Гойко. — Часов двадцать пять — двадцать шесть, не больше.
— С чего ты взял? — строптиво оспорил Гриша. — Может, у тебя и часы есть?
— Есть. Внутри. И если они говорят мне, что с момента «ноль» прошло чуть больше суток, значит, чуть больше суток, и точка.
— А я не о том говорю, — сказал Гриша и шумно высморкался. — Пусть с момента «ноль» прошли сутки, мне-то что. Я о том, что мы тут сидим уже двое суток с лишним, а наверху хоть бы хны. Дядя Лева, а может такое быть, что наверху уже шарахнуло, а мы тут ничего не заметили, а?
— Может в одном случае: если нас уже нет, — сказал дядя Лева. — Ты еще есть или только нам кажешься?
Приняв шутку, Гриша дурашливо ощупал себя:
— Вроде есть. Наличествую.
— Тогда делай вывод: наверху тихо. За всю Землю не скажу, но над нами точно штиль. Даже удивительно.
На какое-то время наступила тишина. Стало слышно, как в затопленный шурф откуда-то сверху с методичностью метронома падают тяжелые капли. Кто-то сейчас же закряхтел и шумно задвигался, заглушая надоевшую капель. Кап-кап. Пусть не по обритой макушке, но все равно пытка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
