— Ну, уж это дело техники. — Олег Иваныч махнул рукой. — Нам, главное, в школу попасть. О! Знаешь, что? Как объявится Тускат, скажем, что ты в Новгороде отроков учил, в общем, учитель. Есть у них такое слово?
— Есть. Пипильцин называется. И наука целая о воспитании, Майотлак рассказывал. Как же она… тлака… тлакауэ… тлакауа… Тьфу-ты, и не выговоришь.
Гриша сплюнул и неловко выронил недоеденный тамалли, запачкав соусом плащ — синий, с желтыми рожами из птичьих перьев — накинутый прямо на рубаху. Олег Иваныч тоже ходил так же — кафтан не надевал, уж больно жарко, в рубахе-то спаришься, ну а местный перьевой плащ — он хоть лишнюю тень дает, все приятно. Плащ Олега Иваныча был переливающимся, ярко-красным, с белыми перьевыми вставками. Подобная расцветка воеводе не очень нравилась — он никогда не болел за «Спартак» и предпочел бы другой плащик — сине-бело-голубой. Ну, уж какой подарили… Хотя, можно ведь и другой купить, вернее, обменять: какао-бобы есть.
— Пойдем-ка, Гриша, плащи посмотрим.
Пройдя мимо строительных рядов, где продавались деревянные балки, камень, известка и разнообразная мебель, они свернули влево и, обойдя часть рынка, примыкающую к Астауалько, оказались перед продавцами тканей. Набедренные повязки, юбки, плащи — синие, зеленые, ярко-желтые, голубые. Дешевые — из волокон агавы, более дорогие — из хлопка. Занавески, одеяла. Пряжа. Напротив — ряд составителей мозаик из птичьих перьев. Именно такие мозаики украшают плащи аристократов-пилли и щиты прославленных воинов. Олег Иваныч выбрал подходящий по виду плащ — какой и хотел: светло-голубой, с изображением морских раковин, отороченный двумя рядами перьев — белых и темно-синих. Не хватало еще изображения футбольного мяча и надписи — «Зенит — чемпион». Олег Иваныч усмехнулся, оглянулся на Гришу. Тот, застыв как изваяние, недвижно смотрел в сторону.
— Эй, Гришаня.
Григорий вздрогнул, обернулся:
— Посмотри-ка туда, Олег Иваныч, — тихо сказал он, незаметно от воинов-«ягуаров» кивая на последний ряд составителей мозаик.
Олег Иваныч взглянул… Вздрогнул. Не может быть! Хотя они, в принципе, надеялись на что-либо подобное. Но чтоб такое!
В обрамлении светло-синего кроличьего пуха, на лицевой стороне дорогого плаща красовалось великолепное по исполнению и яркости красок изображение особо почитаемой на Руси Тихвинской иконы Божьей Матери, выполненное из птичьих перьев.
— Господи, поистине, велики чудеса Твои! — перекрестившись, благоговейно прошептал Олег Иваныч.
Глава 14
Теночтитлан. Сентябрь 1478 г.
И вот уже звезды окружили молчание ночи,
И медузы рассыпались на отмели звездами,
И знамения нашей ацтекской судьбы, упав,
Догорели…
Далия Мендоса.
Плавится воск.
На розовых лицах жрецов,
На лицах убийц —
Предвкушение новых побед.
Это обряд.
И жертву никто не спасет…
М. Борзыкин, «Мы за мир»
Небо горело пожаром. Оранжевое солнце проваливалось в горные пропасти за городами Тлакопаном, Такубой и Чапультепеком, что располагались к западу от Теночтитлана. Быстро темнело, как всегда в тропиках, с гор задул свежий ночной ветер. Запели, загундосили комары, набрасываясь на припозднившихся прохожих. Жители города готовились ко сну, хотя кое-где еще слышалась музыка, а во дворцах пилли она иногда вообще не умолкала всю ночь, вызывая справедливое нарекание старост-кальпуллеков. А поди их успокой, попробуй, этих долбаных аристократов, как бы сами кого не успокоили. Вот и сейчас постояли воины городской стражи напротив роскошного, украшенного резными изображениями богов здания, послушали завывание свирелей да грохот бубнов, плюнули и направились на южную окраину, в район Мойотлан — комариный. С кварталами общинников-масеуалли вообще было легче: под страхом сурового наказания по ночам им полагалось спать, а не плясать или декламировать стихи, как поступали аристократы-пилли. Потому и в общинах-кальпулли ремесленников по ночам было тихо — только доносились приглушенные расстоянием гимны, что пели молодые жрецы на вершине теокалли во славу богов. Жрецы пели всю ночь напролет, и горе тому, кто осмеливался вслух покритиковать содержание песен или голоса исполнителей. Таких, правда, и не находилось. Еще бы — враз сбросят вниз с пирамиды, уже без сердца, а то и без кожи!
Осторожно обогнув канал, стражники перебрались в Мойотлан по узенькому мосточку и, прислушиваясь к далекому пению жрецов, направились в сторону южной дамбы, вдоль по дороге, ведущей в ближний пригород — Акачинанко. После Акачинанко дорога раздваивалась, поворачивая влево — к Койокану и вправо — к небольшому старинному городку Истапалапану, что у подножия Звездной горы Ситлальтепетль. Со стороны Акачинанко доносились крики — видно, местные уже успели набраться октли по случаю храмового праздника, причем набрались изрядно — многоопытный начальник стражи на слух квалифицировал степень опьянения акачинанкцев в размере «трехсот кроликов». А это, если пользоваться терминологией водки «Русский размер», соответствовало стадии «опоздали на метро».
Подумав так, Олег Иваныч усмехнулся, неспешно отхлебнул октли из прекрасного серебряного кубка. Он и Григорий находились в гостях, в доме мастера Шлатильцина, старосты составителей перьевых мозаик. Кроме почетных гостей-новгородцев, за узким, обильно уставленным яствами столом сидели двое уже женатых сыновей Шлатильцина — Тлаштилак и Шомицильтек, достигших степени опьянения — «о политике» — или, по местному, — «двадцать кроликов». Охрана, вернее — стража почетных пленников тлатоани находилась во дворе, кусаемая комарами. Несмотря на все уговоры Олега Иваныча, воины в дом не входили — не было положено по регламенту. Как не было положено и мастеру Шлатильцину принимать гостей на ночь глядя — ну, на то было получено специальное разрешение тлатоани и верховного жреца Асотля. Уж больно не хотелось Олегу Иванычу в гости по жаре тащиться. В этом его поддержал и недавно вернувшийся неизвестно откуда Тускат, которой явно хотел расслабиться, да вот опасался жрецов. Впрочем, Тускату они, похоже, доверяли — потому и новгородцев отпустили в гости. Стражники были снаружи — осталось лишь напоить Туската — что, по наказу Олега Иваныча, и делал весьма активно Гриша, подливая в кубок шпиона забористого октли. Тускат не отказывался и не пропускал ни одного кубка, видно было — достали его вечные странствования по горам и пустыням. А может, и не только странствия… Сыновья старосты, вначале с подозрением косившиеся на Туската, к ночи сделались с ним самыми лучшими друзьями, даже обменялись перстнями. Под дешевыми накидками из волокон агавы у Тлаштилака с Шомицильтеком оказались другие плащи, изысканно расшитые, щегольские, на груди блестели массивные золотые ожерелья, по всему было видно, что это люди далеко не бедные. Городским уставом ремесленникам, впрочем, как и купцам, строго-настрого запрещалось носить подобные предметы роскоши — если б увидели на улице стражники, то на вполне законных основаниях немедленно б конфисковали в пользу заслуженных воинов. Потому и конспирировались мастера, бедняками прикидывались. Впрочем, не это сейчас занимало Олега Иваныча. Поговорить бы с глазу на глаз с хозяином. Кое-какие слова на языке науйа адмирал-воевода знал, мало правда, но вполне достаточно для начала серьезного разговора. Главное было — начать. Потому как сильно подозревал Олег Иваныч, что не так прост Шлатильцин, как кажется, вернее, как хочет казаться. Знал уже — плащ с Богоматерью Тихвинской — его, Шлатильцина, работа. Ой, неспроста это…
Когда остальные гости перешли к песенной стадии, Олег Иваныч кивнул старосте — попросил через Туската показать мастерскую. Шлатильцин встал, накинув на худые плечи серенький плащ, Тускат с ними не пошел, не до того было, стихи декламировал:
Трепещет небо нефритовым звоном,Как сердце, бьется барабан из нефрита,И звуки нефритовой флейты волнуют душу.Она пришла, обнаженная, в перьях кецаля,Такими же изумрудамиЕе глаза сверкали…
Гриша одобрительно кивал, не забывая подливать октли в бокал обер-шпиона.
Мастерская Шлатильцина помещалась в пристройке, имевшей два выхода — в дом и во двор. Деревянные станки с натянутыми нитяными рамами, часть из них уже утыкана цветными перьями. Олег Иваныч разглядел рисунки в виде диковинных рыб, черепах и морских раковин. А вот, рядом… Какой-то старик с длинной белой бородой. Невод. Крест! Господи, уж не святой ли Николай?
— Да, то Николай Угодник, — усмехнувшись, по-русски произнес Шлатильцин. — Мы давно ждали тебя, белый касик.
— Мы — это кто? — поинтересовался Олег Иваныч, даже и не пытаясь скрыть свою радость. А почему, черт возьми, он должен был ее скрывать?
