проводили? – спросил он. – Так, мне нужно зайти в одно место. Мне нужно узнать адрес одного господина, – отвечала я небрежно и стала говорить о его повести, о моем отъезде.
Он стал спрашивать, кто этот господин, я отвечала уклончиво, и он вскоре стал мне говорить, что я делаю глупости и пр. Мы, однако, зашли в этот дом. Он не хотел спрашивать, я должна была спросить сама.
– Такое имя здесь неизвестно, – отвечал мне хозяин довольно грубо.
– Ну, что, взяли? – спросил меня У[тин].
– Ничего, завтра буду знать, – отвечала я. Потом он опять меня бранил, я оправдывалась и говорила ужасный вздор и очень живо.
– Вы ужасно взволнованны, – сказал он мне.
– Да, – отвечала я и вдруг прервала разговор, оставила его руку и пошла прочь.
А вчера, прощаясь, я сказала лейб-медику, что адрес К. неверен. Он предложил узнать, так как видит его каждый день. И сегодня, идя к гр[афине] по улице Ecole de Médecine, я вдруг встречаю его. Я не ожидала. Я как-то смутилась и растерялась, даже мои щеки облились горячим румянцем, я на него не смотрела, но он был как будто смелее, самоувереннее. Бедное сердце!..
Он, кажется, похорошел. Верхняя губа его покрылась желтым пухом, и это придает мужественный отпечаток его оригинальному, энергичному лицу. Как хорошо это лицо! Есть в нем какая-то юношеская мощь, сама себя не сознающая.
28 января
Вчера за обедом Усов предложил идти в театр Бабино, и мы отправились вчетвером: я, он, хозяин и Никалопуло. Страшная грязь этот театр! Говорятся сальности, и дамы выделывают такие жесты, что смотреть совестно. Это смесь сала и глупости и наглости солдатской. Публика, состоящая из работниц, большей частью хохотала от чистого сердца. Не грязь тут особенно заразительна, а ее смелость и успех, если б я видела подобную картину в [?] это понятно, но в публике, в театре! В нашу ложу, в которой я с Усовым занимаем первые места, забралось множество студентов, которые вели себя очень фамильярно: стучали без милосердия, кричали, делали вслух разные замечания актерам. Усов стал уверять меня, что их выведут, но все ограничилось замечанием прислуги театральной. В антракте У[сов] предложил мне идти в кафе. После еще картины! Страшная распущенность и фамильярность запечатлены на всем и на всех. Около нас сидели двое молодых людей с чахоточными фигурами и дулись в картишки; около одного из них сидела дама и рассеянно что-то пила из чашки. По временам она обращалась к своему соседу, играющему в карты, и клала руку ему на плечо; он, как спросонья, к ней обертывался и трепал ее по щеке. С другой стороны другая дама, но в шляпке, сидела между мужчинами и читала «Petit journal». Сидевший против нее господин, с которым она была фамильярнее, к ней обращался и целовал ее руку. Эти дамы некрасивы и вялы. Хозяйка к нам подбежала с необыкновенной развязностью и, положив свою руку на мою и наклонясь к нам обоим, сказала, что сейчас нам будет спрошенное нами пиво. А в театре я заметила, как делают знакомства молодой человек с дамой, сидевшей рядом. Он в антракте, разговаривая с ней, смотрел ей в лицо и поправлял ее шаль.
Люкрас усердно ухаживает за m-me Верней, но как глупо и нахально это ухаживание. Он становится в стороне от взглядов других в картинную позу и не сводит с нее сладких глаз, садится в конце обеда в соседней темной комнате против дверей и оттуда наводит на нее глаза.
Сегодня лейб-медик давал мне урок. У меня были расстроены нервы, и я несколько раз во время чтения принималась плакать. Он, кажется, был тронут, но, вероятно, не мог определить причины этого волнения. Сначала я сидела на диване, а он у камина, но, когда у соседей стали играть на фортепиано, он подвинулся ко мне довольно близко, облокотился на диван, так что, когда кто-то постучался, он отодвинулся (была племянница хозяйки), но я на него не смотрела и потому не видела ни позы, ни выражения лица. Когда кончили, он спросил, когда прийти. Я назначила вторник, он обещал зайти в понедельник, узнать о здоровье.
Я заговорила что-то о поездке в Испанию. Он сказал, что для нее, кажется, не нужно вовсе визировать паспорта. Я утверждала: нужно. – Вы все знаете, что касается Испании, – заметил он (нет, мало знала, если б знала, не то бы было). Он не сказал, однако, адрес Плантатора. Следующий раз спрошу. Он сказал, говоря о моей поездке, что это хорошее дело, что и ему хотелось бы проехать в те края.
Я ему скажу, что он не понравился племяннице хозяйки, но что я ей сказала, будто он добрый, только с женскими капризами.
Суслова А. П. Годы близости с Достоевским. С. 107–115.
Париж, 2 марта (18 февраля) 1865 г.
А. П. Суслова – Ф. М. Достоевскому (несохранившееся письмо).
22 (10) февраля 1865 г. Лондон
…Насчет Сусловой ты можешь всегда сговориться с отелем в небольшой прибавке или особом блюде (вперед только надобно спросить цену…).
А. И. Герцен – Н. А. Тучковой-Огаревой // Герцен А. И. Собрание сочинений: В 30 т. Т. 28. С. 80.
4 февраля. Суббота
На днях выхожу из омнибуса около Пале-Рояля. Какая-то девочка подошла ко мне и предложила купить пуговицы. Я дала денег и отказывалась от пуговиц, но она настаивала, чтобы я их взяла. Я взяла пуговицы и дала ей еще денег, но она снова стала совать мне пуговицы, от которых я снова отказывалась.
– Довольно, ей больше не нужно пуговиц, оставь ее, – вмешался кондуктор, стоявший подле, и, обращаясь ко мне, объяснил, что эта девочка никогда не берет денег даром, и при этом воздал ей должную честь.
Сегодня был лейб-медик. Он приходил было прощаться и дать последний урок, но оказалось, что еще увидимся. Он был расстроен и ушел, не докончив урок, сказал, что болен.
– Это заметно, – отвечала я. – Что у вас?
– Не знаю сам.
– Простудились или не спали?
– Не спал, скверно спал. Когда бы не спал, то это по причине, а тут их не было.
Я не говорила ничего, и мы расстались, как обыкновенно.
– Вы непременно придете в понедельник? – спросила я его.
– Да, я ведь должен еще принести вам адрес (разве для этого только?). Он говорил об адресе Кор., но я сделала вид, что понимаю адрес доктора в Montpellier.
Перед этим, когда он был, я сказала, что теперь, когда увидимся, он будет занимать у меня второе место как медик,
