«Ерней!» — мысленно окликала она его, и что-то оттаивало в ее душе, и ее охватывало незнакомое тепло — так близко к нему она еще никогда не бывала…
Эта близость оставалась и сейчас, когда черная змея тащила его мертвое тело к дому. Женщина не сводила глаз с деревянной ложки, что ожидала Ернея на столе, и внезапно увидела своего мужа так отчетливо, что вышла из запечка и тихонько окликнула:
— Ерней!..
За спиной у нее заскрежетали и начали бить часы. Она вспомнила, что хотела что-то сделать, выставив из комнаты сына и дочь. Подождав, пока отзвучали три удара, она подошла к стене и, протянув худую руку, остановила маятник.
— Дай господь ему вечный покой! — произнесла она в наступившей тишине и медленно перекрестилась.
«А ты ему его не давала!» — отвечал из тишины ее собственный голос.
Она заметалась по комнате, сердце ее готово было разорваться. Безмерная печаль охватила ее, печаль, замурованная в нем вместе с бесконечной любовью. И она вдруг поняла, как отравляла ему жизнь, как отравляла ее себе и детям.
— Ведь я же любила его! — всхлипнула она. — А по-другому не могла! Не могла!..
«Не могла! — согласился голос, в котором звучала тоска. — Не могла, хоть и хотела…»
— Хотела!.. — вздохнула женщина.
Она прислонилась спиной к печи и на миг закрыла глаза. Но только на один миг, потому что внезапно в ней вновь всколыхнулась та самая незнакомая неуемная сила, которая уже прежде убедила ее: Ерней должен был уйти. И странно — неизбежность этого стала сейчас ясна и ей. Любой ценой она должна что-то сделать.
— Нет, не стану я их ждать здесь! — решительно произнесла она. — Первая никогда бы не стала его ждать здесь, если б он возвращался с такого пути. Она пошла бы ему навстречу. Я тоже пойду. И буду с ним! Пора…
Она выпрямилась, убрала прядь седых волос под платок и огладила передник. Потом быстро вышла из комнаты, распахнула дверь в сени и встала на пороге. Идти дальше не было сил. Скрестив руки на груди, она устремила взгляд на поворот, за которым два дня назад скрылся Ерней и из-за которого он сейчас возвращался.
— О Ерней!..
И она опять вспомнила, каким «чудным» он был, уходя из дому. Вспомнила его странные слова, его странный голос и пожатие руки, что показалось самым странным — за всю их жизнь он протянул ей руку лишь один раз: когда уходил на войну. Вспомнила, как она кричала и хотела броситься за ним, но передумала — ведь он пошел к Пеструхе — и решила окликнуть, когда он пойдет из хлева. Вспомнила, как долго стояла на дороге и как напоследок с горечью и раздражением сказала: «Корове больше рассказывает, чем мне!» Вспомнила, как он вышел и быстро зашагал вдоль живой изгороди, ни разу не оглянувшись, и как у нее не было сил позвать его, хотя крик разрывал ей грудь; незнакомая сила сжала ей горло и приказала: «Отпусти его! Отпусти, ему надлежит идти своим путем!» Вспомнила, с какой неохотой подчинилась этому приказу, потому что не привыкла к чужим приказаниям, вспомнила, как уменьшалась его плечистая фигура, как постепенно исчезала за белым склоном и наконец вовсе исчезла; лишь голова в меховой шапке, подобно черному шару, некоторое время катилась по краю белизны, а потом и она вдруг исчезла, словно провалилась в пропасть. Вспомнила свои слова в ту минуту: «Вот он повернул к Скопичнику!» Вспомнила, как больно закололо в груди, словно этот черный шар невидимой нитью был привязан к ее сердцу и теперь, проваливаясь в пропасть, увлекал ее за собой. Вспомнила, как взмахнула руками и ухватилась за косяк, чтоб не упасть. Вспомнила, с какой мукой вернулась в кухню и без единой мысли в голове начала искать Ернееву арнику и его трижды очищенную водку, чтобы приготовить ему горькую настойку, чего никогда до сих пор не делала. Вспомнила, как все горело у нее внутри и как она боялась думать о случившемся, как ей показалось, будто кто-то чужой вошел в дом, как она открыла дверь в сени, но там было пусто, и она вернулась в кухню и снова занялась приготовлением горькой настойки. Вспомнила, как еще дважды выглядывала в сени, а потом замерла у печи, хотя ей все время продолжало чудиться, будто кто-то вошел в дом.
Тогда-то и поселился в доме невидимый и неслышный гость — окаменевшее недоброе время. И этот невидимый гость теперь стоял у нее за спиной.
«Долго их нет!» — подумала Темникарица, не сводя глаз с рубежа белого пространства. И тут же качнулась и ухватилась за косяк: из-за белого склона показались холодные каски, сверкавшие холодным блеском, словно глаза змеи.
— Пришли! — выговорила она. Сердце ее тоже окаменело. Но не стало мертвым камнем, ибо окаменело оно не от страха, а от горчайшей на свете обиды и, значит, стало живым камнем, кремнем, таящим огонь в своих жилах и жилках. В душе Темникарицы все было готово к схватке и к концу, хотя она этого и не сознавала. Ведь человек воистину велик только тогда, когда сам не ведает о своем величии.
Змея все росла, приближаясь. На белом фоне во весь рост встали четыре немецких солдата в касках. А потом над касками задергалась маленькая головка в пилотке домобрана[52].
— Проклятая Каланча, — узнала Темникарица. — Опять с ними этот несчастный Заплатар.
Солдаты в касках оторвались от тела змеи и, выставив вперед винтовки, медленно пошли к дому. Заплатар опасливо плелся за ними. Остановились возле хлева.
— Вы одна? — закричал Заплатар.
Темникарица не ответила.
Они подошли ближе и встали в двух шагах от порога.
— Добрый день, мать! — произнес Заплатар. В голосе Проклятой Каланчи вовсе не было твердости, во взгляде — еще меньше.
— И ты смеешь произносить слово «мать», Проклятая Каланча? — спокойно спросила Темникарица. — Как у тебя только язык не отсох!
Заплатар завертел головой, словно получил оплеуху, и язык его на какое-то время будто в самом деле присох к гортани. Но потом он с угрозой протянул:
— Что это вы так сегодня разговариваете?
— Давно бы так следовало заговорить! — невозмутимо ответила Темникарица и снова уперлась взглядом поверх его головы в далекий склон.
— Вы в своем уме?
— Наконец-то в своем!
— А не слишком ли рано? — язвительно спросил Заплатар, но в его словах было больше страха, чем яда.
— Несчастный, тебя-то позже и в помине не будет.
— Замолчите! — зашипел Заплатар.
— Чего орешь, убогий! — Темникарица смотрела пренебрежительно. — Ведь сам знаешь, конец тебе.
— Тихо! — вскипел он. — Отвечайте, вы одна?
Темникарица не ответила, глядя поверх него.
— Отвечайте!
— Нет, мы больше не одни, — спокойно ответила она не моргнув глазом.
— Что? — разинул рот Проклятая Каланча.
— Вон там стоит твоя Немецкая Смерть! — продолжала женщина все так же спокойно, указывая рукой куда-то над его головой.
Заплатар оглянулся. Шагах в десяти от дома посреди снежной целины недвижимо стоял немецкий лейтенант, очень высокий и худой. Каска закрывала почти половину его маленького бледного лица. Виднелись лишь костлявый подбородок, прямая линия тонких губ да большие черные очки, казавшиеся глазными впадинами на голом черепе.
— Он что, боится лишний шаг сделать? — спросила Темникарица.
— Саплятер! — прозвучал в этот момент дребезжащий голос Немецкой Смерти.
— Явольгеррштурмфюрер![53] — прокаркал Заплатар и задрожал.
— Чего дрожишь? — спросила Темникарица.
— Молчать! — вне себя закричал Заплатар. — Скажите, вы одна?
— Да ведь я тебе уже сказала, что не одна.
— Что?
— Перестань дрожать, Проклятая Каланча. Говорю тебе, теперь мы уже не одни, потому что Ерней вернулся. Или ты его тоже боишься?
— Саплятер! — снова подал голос Немецкая Смерть.
— Явольгеррштурмфюрер! — молнией повернулся на каблуках Заплатар и прежним скрипучим голосом доложил: — Никс бандитен, геррштурмфюрер![54]
Лейтенант резким жестом вскинул длинную руку. Низенький круглый итальянский офицер, стоявший чуть поодаль, свистнул. Змея зашевелилась, и в тот же миг из-за всех углов высунулись винтовки и головы в разных шапках. Теперь Темникарица воочию смогла убедиться, что возле ее дома собрался настоящий сброд: немцы, итальянцы, бородатые четники[55] и несколько местных предателей.
