С точки зрения д'Артаньяна, эта ее импровизация была совершенно ненужной деталью, но сказанного не воротишь…
— И ваш жилец был одет?
— Ну конечно же! Кто садится ужинать голым?
— Все обстоятельства не в вашу пользу, Бриквиль, — сказал комиссар с видом проницательным и грозным. — Ваш жилец свидетельствует против вас. Ваша жена свидетельствует против вас. Соседские подмастерья свидетельствуют против вас. А это неспроста…
— Потому что вы все тут в сговоре! — взревел Бриквиль. — Знаете, что мне сказала эта потаскуха, когда я ее немного поучил по праву мужа? Что она непременно со мной разведется и выйдет замуж за этого гвардейского хлыща! (Д'Артаньян невольно содрогнулся от страха перед подобной перспективой.) А если для этого понадобится засадить меня в тюрьму, сказала эта шлюха, она и засадит, поскольку вас, де Морней, с ней связывают…
Комиссар с грохотом обрушил на стол кулак, а перехвативший его взгляд стражник проворно отвесил арестованному увесистый подзатыльник, отчего тот замолчал, и тайны, оглашение коих, безусловно, могло нанести ущерб отдельным представителям доблестной парижской полиции, так и остались непроизнесенными.
— Положительно, Бриквиль, вы закоренелый преступник, — сказал комиссар свирепо. — Помоему, вас следует незамедлительно…
— Господин комиссар! — торопливо воззвал д'Артаньян, вдруг сообразивший, что свобода Бриквиля и его собственная свобода оказались причудливым образом связаны, поскольку тюремное заточение ресторатора неминуемо влекло угрозу законного брака гасконца с Луизой. — я вовсе не жажду ни крови, ни мести. Господин Бриквиль, бедняга, попросту поддался соблазну, вид золота затмил ему разум… Мало ли что в жизни случается, даже святые порой поддавались искушению… Сдается мне, я был бы вполне удовлетворен, если бы вы прочитали господину Бриквилю суровую нотацию и убедили его больше так не делать… К чему лишать человека свободы, если всегда можно дать ему шанс исправиться? Будем великодушны, как истинные христиане, простим бедняге его невольное прегрешение…
Комиссар смотрел на гасконца хмуро и насмешливо, и у д'Артаньяна создалось впечатление, что его видят насквозь. Простодушный полицейский — вообще явление редкое, особенно в столице. Оставалось надеяться лишь на то, что содержимое верхнего ящика стола сыграет свою роль.
— Ну, если подумать… — начал комиссар.
— Заклинаю вас, простите этого бедолагу! — воскликнул д'Артаньян. — Лишь бы он сделал для себя урок на будущее…
Ему только что пришло в голову, что в Париже и без того есть множество укромных уголков, где можно видеться с любовницей. К чему же продолжать свидания в ее собственном доме, подвергаясь риску?
— Послушайте, Бриквиль, — сказал комиссар, решившись. — По-моему, молодой человек говорит дело. К чему нам всем эти хлопоты, а вам еще и разорительный судебный процесс? Давайте и впрямь замнем дело по-соседски. Какого дьявола вы прицепились к бедному юноше с разными там беспочвенными подозрениями? Не следует судить о вещах по первому впечатлению и своей первой мысли. В рогатых видениях, посещающих ревнивых людей, больше воображения, чем истины. Таково уж ваше ремесло ресторатора и содержателя меблированных комнат — супруга ваша прямо-таки вынуждена ласково улыбаться посетителям и постояльцам, чтобы не растерять клиентуру. Тут нет ничего от распущенности, право же. Вполне возможно, парочку таких улыбок или взглядов вы и истолковали совершенно неподобающим образом… Короче говоря, я вас готов вытащить из этой неприятности при условии, что вы мне пообещаете быть благоразумным в будущем, примиритесь и с вашей законной супругой, и с этим достойным юношей…
Но господин Бриквиль, очевидно, ободренный столь быстрым своим предыдущим освобождением из темницы, окончательно закусил удила и потерял всякую осторожность.
— Это я-то должен быть благоразумным? — завопил он. — Это мне следует искать примирения? Благодарю покорно! Мало того, что меня сделали рогоносцем, что меня преследует без всякого на то повода продажный полицейский чин — я еще обязан сам искать примирения? Только потому, что этот вертопрах и фат, задира и похабник — кардиналист?! Знаем мы, любезный комиссар, откуда ноги растут! Ну ничего, найдутся люди, которые, уж будьте уверены, вложат ума и этим кардинальским прихвостням, и их хозяину, выскочке и интригану, ненавидимому всей Францией…
Он замолчал — комиссар, упершись кулаками в источенную шашелем доску стола, медленно поднялся во весь рост со столь грозным и свирепым видом, что никто не удивился бы, изрыгни он изо рта пламя, а из глаз — искры.
— Все слышали? — страшным, зловещим голосом протянул комиссар. — Все здесь присутствующие слышали, какими словами этот проходимец отозвался о первом министре нашего христианнейшего короля? Его величество изволит доверять господину кардиналу, без колебаний приблизив его к своей особе, а вот Бриквиль, фу-ты ну-ты, осмелился бесчестить его высокопреосвященство так, что и повторить грех! Да за меньшее людей отправляли на Гревскую площадь! На сей раз вы крепенько влипли, дражайший! Теперь вас не вытащит из-за решеток ни один магистрат! Теперь дело насквозь политическое, а это уже другой оборот! Похоже, Бриквиль, вам все-таки придется примерить каменный камзол… Уведите его с глаз моих — а поскольку до Шатле гораздо дальше, волоките прямиком в Консьержери! А уж оттуда, никаких сомнений, он быстренько попадет в Бастилию! Что вы стоите?
«Видит бог, моей вины тут нет, — без малейших угрызений совести подумал д'Артаньян, глядя вслед окруженному толпой стражников Бриквилю. — Сам накликал беду, болван… Господи ты боже мой! Да ведь теперь она от меня точно не отстанет! Вот положеньице…»
Судя по обращенному к нему взгляду Луизы, задумчивому и словно бы оценивающему, худшие подозрения сбывались с поразительной быстротой…
Вернувшись домой уже перед самым рассветом в крайнем расстройстве чувств (и едва избавившись от Луизы, жаждавшей, чтобы ее немедленно утешили после всех переживаний и бурных событий), д'Артаньян только теперь обнаружил на столе записочку от Пишегрю, приглашавшего его завтра на игру в кости.
Глава двадцать первая Как играли в кости в кварталах Веррери
Кварталы Веррери получили свое название оттого, что примыкали к одноименной улице на правом берегу Сены. Сейчас уже невозможно установить, улица ли создала кварталам дурную славу или все обстояло как раз наоборот, но безусловным фактом или, говоря языком науки, аксиомой является то, что и улица Веррери, и прилегающие к ней кварталы считались в славном Париже именно тем самым местом, которое люди богобоязненные, добродетельные, робкие или просто не отягощенные предосудительными привычками (либо деньгами на оплату таковых привычек, обходившихся во все времена весьма недешево) предпочитали во всякое время суток обходить десятой дорогой.
