— Во-первых, сударь, господин Бриквиль отдал богу душу в тюрьме Консьержери…
— Не знаю, что там насчет остального, но это и впрямь самое плохое, — согласился д'Артаньян, еще сильнее ощутив себя персонажем Корнеля. — Что же, эти звери-тюремщики запытали его до смерти? Безобразие, куда смотрит король…
— Да что вы, сударь… Его и пальцем никто не успел тронуть. Сам помер, как мне шепнул писец комиссара де Морнея. Едва его привели в Консьержери, он брыкнулся на пол и помер… Лекарь говорит, все из-за обширного разлития желчи и общей меланхолии становых жил…
— Надеюсь, вдова безутешна и себя не помнит от горя? — с надеждой спросил гасконец.
— Надо вам признаться, сударь, не так чтобы уж… — сказал Планше с хитрым видом. — Она, конечно, на людях сохраняет приличествующую безутешность, но уже три раза спрашивала меня, когда же наконец появится господин д'Артаньян, потому что ей в столь глубоком горе необходима поддержка кого-то близкого…
— Плохи дела, Планше, — сказал д'Артаньян.
— Пожалуй что, сударь. А еще я собственными ушами слышал, как она, думая, что никто не видит и не слышит, посмотрелась на кухне в зеркало и с мечтательной физиономией протянула: «Луиза де Батц д'Артаньян де Кастельмор…»
— Не добивай меня, Планше! — прямо-таки взвыл д'Артаньян.
— Именно так и было, сударь, клянусь моей бывшей мельницей…
— На войну бы куда-нибудь ускакать, но ведь нет ни войны, ни мятежа! — в сердцах сказал д'Артаньян. — Боже мой, куда катится Французское королевство? Ни войны, ни мятежа! Что происходит с прекрасной Францией?
— А еще, сударь, приходили сыщики с какимто судейским… Расспрашивали про вас с видом грозным и загадочным, все выпытывали, куда вы ушли. Сказали, что еще вернутся. Они поминали кварталы Веррери…
— Беда никогда не приходит одна, — сказал д'Артаньян, и без того слишком удрученный, чтобы печалиться новой напасти. — Надеюсь, это все?
— Не совсем, сударь… В-третьих и в-последних, вас там дожидаются два гвардейца кардинала. Они появились вскоре после ухода сыщиков, сказали, что будут ждать вашу милость, даже если им придется обратиться в статуи, потому что у них приказ…
— Чей? И касаемо чего?
— Они не сказали, сударь. Вид у них еще более загадочный и грозный, чем у сыщиков… Осмелюсь заметить, ваша милость, а не бежать ли вам в Нидерланды? Все молодые люди из хороших семей, оказавшись в сложных жизненных обстоятельствах, бегут за границы, так уж в этом Париже принято… До Испании далеко, в Англию нужно пробираться морем, а вот Нидерланды ближе всего… Я, со своей стороны, буду вам сопутствовать, ибо негоже покидать того, кто был щедр к своему слуге во времена процветания… Можете мне даже не платить, пока дела ваши не поправятся… А там, глядишь, что-нибудь и переменится и мы вернемся…
— Спасибо, Планше, ты верный слуга, — растроганно сказал д'Артаньян, гордо выпрямившись. — Но это не тот случай, когда гасконец бежит от опасности. Черт побери, когда скверные новости сыплются, как град, нужно грудью встречать невзгоды! По крайней мере, даже если меня и уведут в Бастилию…
— Типун вам на язык, сударь! Что вы уж сразу про Бастилию!
— Даже если меня и уведут в Бастилию, — повторил д'Артаньян, находя некоторое удовлетворение в смаковании свалившихся на него бед, — то, по крайней мере, там меня не оженят на прекрасной Луизе… Пошли, Планше!
Он приосанился, надел шляпу набекрень и двинулся к меблированным комнатам, чувствуя себя храбрее пророка Даниила, который бесстрашно встретил льва в печи огненной, куда его бросили враги [14].
Навстречу ему вышли двое незнакомых мушкетеров кардинала, сохранявших на лицах именно то грозное и загадочное выражение, о коем упоминал Планше.
— Господин д'Артаньян? — спросил один отрывисто.
— Он самый, — гордо подбоченился гасконец. — я должен отдать вам шпагу, господа?
— Шпагу? — гвардейцы переглянулись словно бы растерянно. — Нет, такого приказа у нас нет, шевалье. Нам попросту велено доставить вас в особняк господина де Кавуа, нашего капитана…
— Кем велено? Самим капитаном?
— Не совсем… — еще более смутился гвардеец. — Но нам велено… И приказано, если вы будете упорствовать, применить силу…
— Кажется, я кое о чем начинаю догадываться, — вслух подумал д'Артаньян. — Что же, извольте, я готов следовать за вами. Планше, не стоит делать столь трагического лица. Кажется, я поторопился насчет Бастилии…
Глава двадцать вторая Крутой поворот в судьбе
На сей раз д'Артаньяна в доме де Кавуа не только не потчевали дичью и бургундским, но даже не предложили сесть. Госпожа де Кавуа так и заявила, едва он вошел:
— Извольте оставаться на ногах, господин д'Артаньян! В вашем положении нотации следует выслушивать стоя!
Капитан де Кавуа, присутствовавший здесь же, смирнехонько сидел в уголке с таким видом, будто он надеялся быть принятым за безобидный предмет меблировки, от коего не требуется участие в людских беседах. Зато его супруга, брызжа энергией, достаточной для двоих, подошла к д'Артаньяну и, потрясая возле самого его носа указательным пальчиком, вопросила:
— Несчастный вы человек, вы хоть понимаете свое положение?
— Мое положение? — переспросил д'Артаньян крайне осторожно. — Оно, разумеется, не из блестящих, хотя я и не рискнул бы назвать его безнадежным…
И он умолк, надеясь, что услышит какие-нибудь разъяснения.
— Вы слышите, Луи? — с трагическим пафосом спросила мадам де Кавуа своего безмолвного супруга. — Наш милейший д'Артаньян не согласен с тем, что его положение безнадежно… Боже мой, какая самонадеянность!
Капитан де Кавуа ответил неопределенным пожатием плеч и движением бровей, что можно было толковать как угодно.
— Ах, да помолчите вы, Луи! — в сердцах воскликнула его жена, хотя капитан и так молчал. — От вас, я вижу, никакого толку… Д'Артаньян, вы понимаете, что стоите на краю пропасти?
— Я, мадам?!
— Да, вы! Именно вы! Объяснить вам подробнее?
— Сделайте одолжение, госпожа де Кавуа… — пробормотал гасконец растерянно.
— Будьте благонамеренны, сделаю! Исключительно ради того, что вы мне кажетесь все же не совсем пропащим… Итак, сударь! Вы, помнится, хотели, чтобы о вас заговорил Париж? Ну что же, извольте радоваться: о вас уже говорит весь Париж… Только не смейте так глупо и широко улыбаться! — прикрикнула она с интонациями драгунского сержанта. — Вам вообще не следует улыбаться! Потому что о вас говорят главным образом как о прелюбодее, развратнике, бретёре, забияке, разбойнике и убийце…
