К счастью, безумие инициатив тогдашних властей компенсировалось их крайне низкой дееспособностью. Идею обсуждали долго, но так ни до чего и не договорились. Лишь в конце июня появились комиссары фронтов[141] — а поскольку при этом нормативные документы, определяющие их права и обязанности, разработать как-то позабыли… Впрочем, большего бардака, чем царил тогда в армии и в стране, добиться было невозможно технически.
В итоге дело кончилось очередным фарсом. Секретарь армейского комиссара Румынского фронта рассказывает, как выглядела его работа, — это примерно август 1917 года:
«Можно публику разделить на две основные категории. Первая — сочувствующие революции, преимущественно солдаты… Люди этой категории приходят к комиссару с возмущением на существующие порядки… и комиссар должен всячески успокаивать, уменьшая возможные эксцессы со стороны солдатской массы. Другая категория — офицеры, жалующиеся на солдатские организации. С этими людьми приходится комиссару говорить уже по-иному. Эта господа выходят от комиссара несколько облегченные в своих настроениях, но, конечно, неудовлетворенные.
Трудна роль комиссара, он не хозяин армии, а что-то среднее между молотом и наковальней. Командующему армией, например, надо провести какое-нибудь мероприятие, которое явно направлено во вред интересам основной солдатской массы, генерал чувствует, что тут нужно содействие комиссара, — и комиссар должен, не вникая, собственно, в суть мероприятия, так его представить солдатам, чтобы оно показалось и полезным, и нужным. Отменить распоряжение командующего армией комиссар не может, издать самостоятельное распоряжение по армии тоже не может, в общем, совершенно никчемный человек. Для меня непонятно, зачем, кому и для чего он потребовался»[142].
Ну что же тут непонятного? Временному правительству для имитации работы.
Так что идею посылки на фронт комиссаров большевики не придумали, а лишь взяли на вооружение. А так как они, в отличие от «временных», умели добиваться своего, то и в этом оказались успешнее[143].
И вот, поскольку союзники жёстоко наседали, правительство, совершив всё это, отдало приказ: наступать. Наступление было назначено на 18 июня и должно было проводиться по плану, разработанному еще в декабре 1916 года. Причем за полгода командующие так и не удосужились детализировать разработку Ставки. Но это ладно, это мелочи по сравнению с тем, что было потом.
Воевать солдаты не хотели — их гнали уговорами, угрозами, обманом. Известен случай с 6-м Финляндским полком, который отправили в бой, пригрозив, что в противном случае расположенные неподалеку гвардейские части повернут штыки против него. Финляндцы пошли в атаку, более того, в успешную атаку, прорвали линии немецких окопов и, как и было оговорено, стали ждать, пока их сменят гвардейцы. Не дождавшись, отправили к ним представителей и узнали, что солдат-гвардейцев точно так же гнали в бой, угрожая Финляндским полком, но те оказались более стойкими и никуда не пошли.
Несмотря на то, что наступление не было ни организационно, ни технически подготовлено, все же кое-где оно увенчалось успехом. И оказалось, что командование попросту не знает, что делать дальше, ибо к победам они не готовились[144]. Пока разбирались, немцы перешли в контрнаступление и погнали русских обратно.
Как это выглядело под Тарнополем, на румынском фронте, пишет в своих записках фронтовой офицер, выслужившийся из солдат прапорщик Оськин:
«Целый ряд полков были предоставлены самим себе, уходили с позиций, не получив никаких распоряжений от штабов дивизий, хотя последние имели для этого все данные. Штаб тридцать пятой дивизии снялся со своего места и бросился бежать в тыл, ещё когда на небольшом участке обнаружился успех немцев. Ни штабы дивизий, ни штаб корпуса не использовали находившихся в их распоряжении резервов для того, чтобы ликвидировать прорыв»[145].
Естественно, разные военные круги объясняли провал отступления по-разному:
«Виноваты большевики, — говорили офицеры. — Они разлагали фронт. Из-за них это отступление. Немецкие наймиты! Шпионы!
Более благоразумные офицеры и солдаты отвечали:
— При чём большевики? Разве в штабе дивизии сидят большевики, если штаб дивизии удирает при первом известии о прорыве фронта?
— Шпионы в дивизии, — говорили солдаты. — Штабные нарочно хотят нашего поражения, чтобы показать, что армия разложилась и нужно, мол, против армии принять репрессивные меры — восстановить прежние отношения между солдатами и офицерами, лишить солдат гражданских прав»[146].
В 1941 году за подобное «отступление» командующий Западным фронтом генерал Павлов и его ближайшие подчиненные поплатились жизнью. Пострадали ли генералы образца 1917 года — вопрос риторический. Корниловские меры (о них речь впереди) касались только солдат. Так что вывод, сделанный поручиком, вполне закономерен:
«Здесь, очевидно, была прямая игра: массовыми солдатскими жертвами и оставлением территории вырвать у правительства ряд уступок».
…Из 300 тысяч солдат, участвовавших в наступлении, армии Юго-Западного фронта потеряли 60 тысяч. Брусилов поплатился за провал местом главнокомандующего — но кому от этого легче?
Ни земли…
Крестьяне, сгоряча поддержавшие Временное правительство, тоже ничего не получили, кроме кивков в сторону будущего Учредительного Собрания: мол, как оно решит, так тому и быть. Между тем помещики, предвидя скорую потерю земли, принялись сбывать ее с рук всеми возможными способами: закладывали, толкали за бесценок иностранцам. Продавали скот, сельхозинвентарь, леса рубили так, что крестьяне начали явочным порядком выставлять собственную охрану
Бывали случаи и крайние. «Известия всероссийского Совета крестьянских депутатов» в середине июля рассказали о помещике Эсмоне в некоем Старобыховском уезде, который травит свои поля:
«На предложение милиционера прекратить потраву помещик заявил: „До Учредительного Собрания своей земли я хозяин и потому, что хочу, то и буду делать“. На вопрос, как он решил убирать рожь, помещик ответил: „Рожь останется в поле неубранной… До этого никому нет дела, так как рожь — моё достояние“».
Мол, если не мне, так не доставайся же ты никому! Он был не один такой — о том, что помещики уничтожают собственное хозяйство, сообщения шли в массовом порядке.
И тут с фронта, почуяв, что пахнет «черным переделом», рванули дезертиры — озверевшие от войны, без надежд и иллюзий, зато с винтовками и с некоторым умением организовывать боевые действия. Кончилось все захватами земель с неизбежным «красным петухом» — по всей стране шла пальба и пылали помещичьи усадьбы. Мятежи пытались подавлять вооружённой силой — учитывая, что армия состояла из крестьян, это было просто гениальное решение! Правда, в деревню старались посылать кавалерию и казаков, которые были относительно лояльны — но все равно число мятежей росло, а желание их подавлять у рядовых исполнителей все уменьшалось и уменьшалось. Тем более что вскоре стали бузить и казаки. Земли у них было сколько угодно, однако атаманам захотелось «самостийности». Появились Донская республика, Кубанская республика — и казакам стало не до службы.
Впрочем, надежд на мир с деревней не стало раньше — после того как 25 марта была введена продразверстка.
«Все количество хлеба, продовольственного и кормового, урожая прошлых лет, 1916 г. и будущего 1917 г., за вычетом запаса… необходимого для продовольствия и хозяйственных нужд владельца, поступает, со времени взятия хлеба на учёт… в распоряжение государства»[147].
А теперь надо бы вспомнить, что лишнего деревня не имела, основная масса крестьян, не в силах дотянуть до нового урожая, и в мирное время хлеб покупала. Вот и вопрос: у кого и какое зерно выгребали продотряды Временного правительства? А оружия на селе к тому времени было…
(Кстати, именно летом 1917 года, в полном соответствии с практикой более позднего времени, впервые селу «оказали помощь»: на уборку урожая в помещичьи хозяйства было направлено около 500 тысяч военнопленных и столько же солдат тыловых частей, у которых сразу же возникли вопросы: а какого чёрта я делаю это на чужом поле, когда могу делать на своём?)
Ни работы…
В экономике начались процессы, подозрительно напоминающие «перестройку». В промышленности показатели стремительно шли вниз, зато жизнь на бирже кипела вулканически — надо же было спекулянтам куда-то вкладывать дешевеющие на глазах деньги! За март — июнь 1917 года было организовано 52 акционерных общества с капиталом в 138, 65 млн. рублей, за август — 62 общества (205, 35 млн.), а в сентябре — 303 штуки (800 млн.). Всего в 1917 году новые компании намеревались выпустить акций на 1,9 млрд. рублей и ещё полтора миллиарда собирались выбросить на биржу старые компании. То, что промышленность находилась на грани краха, никого не смущало: акция — она сама по себе, а завод — он сам по себе…
