Естественно, ни о каком реальном захвате власти большевики до весны (а может статься, и до осени!) семнадцатого года и не думали. Причина была совсем иной, куда более прозаической — структура организации объяснялась потребностями повседневной работы. Которой, кстати, большевики причиняли своим более правым тёзкам[150] массу неприятностей. Меньшевики видели себя в качестве парламентской партии и предпочитали легальные формы деятельности, не влияющие на производство — в крайнем случае, если возникнет уж очень острый конфликт, можно провести небольшую забастовку. В 1917 году в составе третьего коалиционного правительства министром труда стал меньшевик К. А. Гвоздев — он был вообще против стачек как таковых, считая, что те обессиливают рабочий класс и дезорганизуют страну. Коль скоро партия выдвинула его на такой пост, стало быть, он выражал общее мнение.
Большевики же со стачек начинали, а потом, если удастся, переходили к захватам предприятий, баррикадам и уличным боям. Они, конечно, чаще всего проигрывали, и в итоге доставалось всем эсдекам, без различия ориентации[151].
Когда началась война, меньшевики большей частью выступали за участие в ней, некоторые были, в общем-то, против, но весьма ненавязчиво против. А Ленин выдвинул тезис перехода империалистической войны в гражданскую, от которого содрогнулись все. Это также была теория, но, в отличие от построения социализма, она-то являлось вполне реализуемой.
Если бы партия большевиков ограничивалась сидящими в Цюрихе деятелями разговорного жанра — так и пусть себе строят любые теории. Но внутри нее имелось некоторое количество очень конкретных товарищей, которые еще в 1905 году баловались боевыми дружинами и в легальной политической говорильне не видели себя вообще никак, зато отлично умели работать с массами. Кстати, одним из таких товарищей был прошедший путь от пропагандиста в рабочем кружке до члена Русского бюро ЦК человек трудноуловимых взглядов, зато вполне ощутимых дел, ставший чуть позже известным всему миру под одним из своих партийных прозвищ — Сталин. С самого начала своей революционной биографии он редко появлялся на митингах, предпочитая конкретные дела, вперемешку с чисто конкретными. Легальной политической деятельностью он не занимался в своей жизни никогда. Что дало повод впоследствии многим из проигравших нарочито удивляться: как же так, абсолютно незаметная личность, «серое пятно»[152] — и вдруг выдвинулся в лидеры огромной страны. Во ингриган-то, а!
Теория и практика «грезофарса»
«Ошибка Патриарха была в другом, вечная роковая ошибка политических деятелей… Как это ни прискорбно, но Порфирий недооценил идиотизм народных масс. Народные массы пошли за Африканом…»
Евгений Лукин. Алая аура протопарторга
…Февральскую революцию большевики попросту проспали. Ленин, пребывавший в то время в Цюрихе, еще в январе 1917 года говорил: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции».
В Петрограде всем ведали три молодых члена «Русского бюро» ЦК (основное ядро Центрального Комитета традиционно сидело в эмиграции): Молотов, Шляпников и Залуцкий. Молотов вспоминал: когда на улицах началась стрельба, они принялись выяснять, что, собственно, происходит. Пришли к Горькому.
«Стоим с Залуцким в прихожей у Горького. Он вышел — вот тут я его впервые и увидел.
Мы: „Что у вас слышно? Не был ли у вас Шляпников?“
Он: „Сейчас уже заседает Петроградский совет рабочих депутатов“, — говорит, окая.
„А где заседает?“
„В Таврическом дворце. Шляпников может быть сейчас там. Приходил ко мне и ушел“[153].
Ну, мы пришли в Таврический, вызвали Керенского, он был председателем Совета — представились ему: „Мы от ЦК большевиков, хотим участвовать в заседании“. Он провел нас в президиум…
27 февраля Керенский ввел меня в Петроградский совет, когда он только создавался. Там большевиков было мало-мало»[154].
…Когда столь внезапно грянула революция, Ленин и остальные видные большевики стали искать возможности добраться до России. Швейцария находилась в окружении воюющих государств, так что это было непросто. Англичане и французы, кровно заинтересованные в продолжении войны, всячески препятствовали возвращению большевиков-эмигрантов. Само собой, пополнения подведомственного болота новыми чертями не хотело и российское правительство. Помогли, как ни странно, немцы — после небольших дипломатических усилий со стороны русских эмигрантов они стали пропускать в Россию всех политических деятелей, без различия взглядов. «Как ни странно» — это просто такой оборот речи, на самом деле ничего странного здесь нет, у немцев был железный резон: любой из политических эмигрантов станет мутить воду и тем самым облегчит положение Германии.
3 апреля Ленин приехал в Петроград. В то время видные деятели Совета считали обязательным встречать каждого приезжающего политика — вот и Ленина встретил на Финляндском вокзале собственной персоной председатель ЦИК Чхеидзе. В качестве приветствия он прочитал «ужасному ребенку» целую нотацию: от имени Совета он рад приветствовать Ленина в России, но «мы полагаем, что главной задачей революционной демократии является сейчас защита нашей революции от посягательств как изнутри, так и извне. Мы полагаем, что для этой цели необходимо не разъединение, а сплочение рядов всей демократии. Мы надеемся, что вы вместе с нами будете преследовать эти цели…» и т. д., и т. п.
Ленин на протяжении речи Чхеидзе разглядывал потолок, стены, окружающих, потом повернулся к «своим» встречающим и ответил следующее:
«Дорогие товарищи, солдаты, матросы и рабочие! Я счастлив приветствовать в вашем лице победившую русскую революцию… Грабительская империалистская война есть начало войны гражданской во всей Европе… народы обратят оружие против своих эксплуататоров — капиталистов…»
И далее в том же духе.
Интеллигент Чхеидзе понял все правильно — впрочем, неправильно понять Ильича было затруднительно. И потом, его достаточно хорошо знали.
В тот же день, 3 апреля, английское посольство сообщило в российское Министерство иностранных дел:
«Ленин — хороший организатор и крайне опасный человек и, весьма вероятно, он будет иметь многочисленных последователей в Петрограде»[155].
Эта оценка многое объясняет в дальнейших событиях, учитывая степень влияния англичан на русские дела.
Уже на следующий день на совещании большевиков — членов всероссийской конференции Советов Ленин выступил со знаменитыми апрельскими тезисами[156].
Пунктом первым там шел самый главный на то время вопрос — о войне. Единственным реальным выходом из войны для России был сепаратный мир, который большевики, придя к власти, тут же бестрепетно заключили. Однако говорить о сепаратном мире, только что проехав через Германию, было, мягко говоря, неразумно. Поэтому Ленин делает хитрый финт, заявляя, что заключить войну истинно демократическим миром нельзя без свержения власти капитала. А раз власть капитала не свергнута, так не о чем и разговаривать. Будем работать в этом направлении, пропагандируя такие взгляды, в том числе и в действующей армии. Ну, заодно и братание организуем. Оцените виртуознейшее иезуитство Ильича: призывая к братанию, он недвусмысленно показывал, что большевики за немедленный мир — и в то же время германским шпионом не объявишь, ибо мера эта равно вредоносна для обеих армий.
Далее по тезисам: никакой поддержки Временному правительству, переход власти к Советам — снизу доверху и по всей России. Конфискация всех помещичьих земель, национализация всех земель в стране, слияние всех банков в один общенациональный банк, контроль за производством и распределением — ну и ещё по мелочам, вроде перемены названия партии с социал-демократической на коммунистическую.
Напутствие Чхеидзе ушло в пустоту — «ужасный ребенок» был в своём репертуаре.
На следующий день, 5 апреля, состоялось совещание представителей социал-демократических партий, где эти тезисы бурно обсуждались. «Ленин призывает к гражданской войне», — говорили меньшевики. Ну, если строго подходить к делу, не к самой войне, а к действиям, за которыми война неминуемо последует (как оно в реальности и получилось), — но в целом верно сказано. Ещё точнее выразился Плеханов, назвав ленинские тезисы «грезофарсом» — бредом сумасшедшего. Действительно, нормальной эта политическая программа кажется, когда знаешь, что будет потом — ну а если не знать? Кто в 1984 году отнесся бы всерьез к возможности распада СССР и восстановления капитализма?
