Только когда вырос, решил ни художником, ни скульптором не становиться. Ну их! Слишком обременительно.
Художнику надо постоянно с мольбертом таскаться, а в нем краски с кистями — тяжесть еще та! Идешь, язык высунул… Что хорошего-то? Опять же, с красками надо возиться, весь испачкаешься к черту! А если просто карандашом на бумаге рисовать, так ничего значительного не создашь, одни шаржи и карикатуры. А я так — не согласен. Люди будут потом тыкать: вон, гляди, художник-карикатурист пошел, в «Крокодиле» работает.
А скульптором быть — и того хуже! Надо с каменюками возиться, с глыбами, а это вообще — тяжесть неподъемная. Да еще — с кувалдой, с долотом… Все пальцы поотобьешь на хрен! А то еще и надорвешься — с грыжей будешь ходить… Что хорошего-то? Да ничего. Еще молодой, а уже — с грыжей. Пойдешь девушку до дома провожать, а она возьмет и скажет: «Ну-ка возьми меня на руки да на руках до дома донеси», — захочет любовь на крепость проверить. А что ты ей ответишь? Что у тебя грыжа? Что ты день и ночь с каменюками, с гранитами возишься, долбишь по ним почем зря, утверждаешь себя в этом мире, запечатлеваешь мимолетное в вечном? Конечно, она от тебя бегом побежит… Скажет: «На хрен мне такой скульптор и ваятель нужен, который меня на руках в рай донести не может!»
Так и решил я ни художником и ни скульптором не становиться. И — слава Богу! Пусть другие возятся, а мы поглядим.
Решил я в писатели пойти… А у писателя все проще: заложил карандаш за ухо, в карман блокнот сунул — голова на плечах вертится — и иди, броди по миру, записывай мысли, какие в голову лезут, как татарин, который лесом едет, лес поет… Хорошо! А главное — необременительно. Так и идешь по жизни с багажом своим необременительным, на людей глядя и мир, который тебя со всех сторон, как муху, чашкой накрыл.
А как накопилось в блокноте впечатлений порядочно, пойди и книжку издай… Потом — еще одну… И так, пока целая отдельная полочка своих книг не составится… Хорошо, чтоб их не меньше десятка накопилось. Тогда можешь смело называть себя писателем. Тут уж тебя никто уязвить не сможет. Потому что, если одна или две книжки еще могут быть случайными, то уж десять-то штук — точно нет. На десять книг иной писатель полжизни тратит, а иной и жизнь кладет. Поэтому десять — это уже количество. А там, где количество, обязательно и качество присутствует. Закон природы. Против него не попрешь. Потому что тут — и время твое, и нервы, и силы, и жизненные соки, и мечты с фантазиями — считай, золотые годы на это дело убиты.
Так и я стал писать, в блокнот пописывать…
Только для начала пошел в Литинститут поучиться. Сказал себе: «Я б в писатели пошел, пусть меня научат!» Лет пять-шесть поучился — никакого толку нет! Нe идет в меня учеба, не в коня корм! Как ни бьются со мной преподаватели, ни с какой стороны меня взять не могут. Все мне по боку! Так и остался я тем, кем до института был. Сам по себе. Без всякой учености обошелся. Только зря голову забивал.
Правда, умел я с детства разные истории сочинять и случаи пересказывать… Так и стал я писать: сочинять и пересказывать, как получается, как Бог на душу положит… А пишу я быстро… Бывает, вдруг бац! — и из ничего, из ниоткуда рассказ получился. Сам удивляешься. Только записывать не успеваю… Мысль разгонится, как курьерский поезд, а рука не поспевает… Бывает, начало мысли успел записать, а конец — нет, не успел ухватить. Вот сидишь потом и гадаешь: что сказать-то хотел? Полпредложения — есть, а полпредложения улетело в неизвестность… Конечно — плохо, потому что ничего хорошего нет. Отсюда часто и в повествовании бывают разброд и шатания, сам не можешь разобраться: где начало, где конец? Но надо все равно стараться угнаться за мыслью… На то она — и мысль, чтоб убегать, а ты — чтоб ловить… И в блокноты их записывать, чтоб потом книжки издавать… Кто-то бабочек сачком ловит, а писатель мысли прихлопывает.
Но я сам пока один только блокнот мыслями заполнил. А мыслей-то прорва. И одну только книжечку издал. Тоненькую. Но одна — это тоже итог. Хоть маленькая, но зато — моя. Вполне можно сказать:
— В добрый путь, дядя Саша, по морям, по волнам писательства… Авось, куда-нибудь вынесет…
АНДРЕЙ КОРОВИН
Что за поветрие у наших студентов брать себе другие фамилии? Никак не пойму! Жил человек с одной фамилией, сроднился с ней, и вдруг — на тебе! — с другой стал ходить… Может быть, она у него и не псевдоним совсем, а вторая родная его фамилия, по материнской, допустим, линии, ничего страшного в этом, конечно, нет. Но, все равно, знали все очень долго человека по одной фамилии, привыкли к этому, а тут вдруг у него — другая появилась, новая… Как-то это не очень хорошо… Не стыкуется…
Был, например, один знаменитый поэт Алексей Чирцев, а вдруг стал другой знаменитый поэт-пародист Алексей Остудин. А все это — один и тот же человек. И как его теперь воспринимать? Хрен разберешься! Странно все это…
Так и с Андреем Коровиным. На самом деле он — Андрей Ковалев.
По крайней мере, под такой фамилией мы его знали. И воспринимаю я его — и прошлого, и настоящего — как Ковалева, и никак иначе.
Очень живой он был, энергичный, розовощекий молодой парень, роста небольшого, но — крепкий, ухватистый в жизни, любитель и любимец женщин.
То одну жену в общежитие привезет, богатую, в дорогой песцовой шубе, с бутылкой «Смирновской» под мышкой, то — другую, не столь богатую, уже в шубе попроще, с бутылкой простого «Распутина» в руке… Вроде как на смотрины их к нам привозил, показать будущих жен ребятам… Годятся или нет? И все это, естественно, сопровождалось необходимым застольем.
А куда в общежитии без застолья? Все серьезные дела только через застолье и решались — и творческие, и житейские, и свадебные тоже, потому что вдруг ты сам чего-то не докумекал, а товарищ тебе — раз! — и подскажет. Только — через всеобщее братство и мужскую солидарность.
А застолья, бывало, день и ночь не прекращались. Все какие-нибудь проблемы да решали. И Андрей Ковалев в этом деле — не последний человек был. Бывало, так заспорит с кем-нибудь по серьезному вопросу, объясняет-объясняет человеку, а тот — ну никак уразуметь не может. Схватит он тогда в сердцах стакан и швырнет его в окно…
Стекло — вдребезги, стакан — на улицу… А с улицы кричат:
— Эй вы! Вы там что, в своем общежитии, совсем сдурели?!
Вот так приходилось ему некоторым очевидное и невероятное доказывать. Горячий был парень.
Потом он женился и с молодой женой в Калугу уехал… А в Калуге хорошо. Там — сам Циолковский жил. Там небо и звезды к земле ниже, чем где-либо пригибаются… И писать — хорошо.
Вот он там, говорят, и написал роман о Литинституте. Там же и издал, в Калуге. Сам я, правда, не видел и не читал, не попал он мне никак… А мне интересно было бы взглянуть. «Что» и «как» он там изобразил, и как все это ему из Калуги увиделось…
В общем, не пропал Андрей Ковалев, не затерялся… Стал из Калуги на Москву летать и бомбить ее потихоньку своими литературными вещами. И вот стало мне известно, что он толстую книгу в Москве издал — детектив. Ананьев мне на ухо нашептал… Что вышел у Андрея Коровина детектив «Санитары»… А этот самый Коровин и есть Андрей Ковалев… А Ананьев — он все про всех знает, врать не станет. Так что Андрей Ковалев, он же — Коровин, взял Москву за жабры. Название мне, правда, не очень понравилось, ну да ничего. Это, наверное, о тех санитарах, которые в больницах работают и, помимо своих прямых обязанностей, еще разными нехорошими делами занимаются, и всякие преступные замыслы вынашивают, а потом и обтяпывают. И все — под вывеской больницы. Кому это понравится? Молодец, Андрей Ковалев! Вывел их всех, санитаров этих, на чистую воду.
Так что он теперь себя еще и в детективном жанре попробовал. В этом тоже ничего плохого нет, если пишется — надо писать. А если за это еще и деньги дают — совсем грех отказываться. Все же сейчас детективы пишут — и молодые, и старички-писатели, которые борозды не портят, переквалифицировались, перевели стрелки… У некоторых и ничего получается, даже — ловко. Хуже только, что это для вечности ничего не значит, зато — на злобу дня. А то преступность нас сейчас со всех сторон одолела, не знаешь куда и спастись… Надо звонить в колокол… Сообщать народу обо всем. А то, бывает, что и санитарами заделаются… А на самом деле — хрен с два они санитары! Самые настоящие преступники и есть. Вот каждый писатель — мастер детектива и сообщает, и предупреждает… Не милиция же… Милиция пока соберется какое дело распутать и разгадать, а писатель уже все разгадал и об этом деле книгу выпустил. Потому что он — мастер.
Вон Сергей Алексеев, уж на что был знаменитейшим писателем в советское время, роман «Рой» написал, а ведь тоже на детективы перешел. А он когда-то в Томске жил, я несколько раз к нему заходил, чтоб на живого писателя посмотреть… И — смотрел. Пока за рукав знакомые не дергали: пойдем, неудобно, не в зоопарке же… Я потом в Москву сбежал… В заведение под названием Литинститут поступил… А он — в Вологду. Туда, где Русью настоящей пахнет.
