Глава седьмая
Осень была короткой. В середине ноября, темной безлунной ночью, ударил сильный мороз. Сура перестала бежать и, серыми, затяжными дождями не испачкавшись, растерянно смотрела на бесконечное небо, будто ждала, что же будет дальше. Жди — не жди, а время брало свое: волны хотели было тронуться, просили у пляшущего ветра помощи — того самого не удержишь на одном месте. Но ветер, как семь раз испуганная собака, взял и пошел шастать по полям и верхушкам деревьев. Его и винить не за что — крутые у реки берега, такие крутые, что как ни крутись над ними, к воде трудно опуститься…
Во второй декаде ноября упал снег. Упал так же ночью, скрытно, всю землю побелил, укрыл то, что в глаза бросалось: грязь, жниву, оставшуюся огородную ботву. Будто чувствовалось: вот с неба спустится еще более разодетый в белое Дед Мороз, станет устанавливать свои обычаи, и все сразу переменится. И так — из года в год…
В Вармазейке начались свадьбы. В эту субботу женится Игорь Буйнов. Место свадьбы выбрали не сами с Наташей, а Комзолов и Пичинкин. Павел Иванович ездил на кордон, поговорил с родителями невесты — вот и все дела. Мать Наташи, Матрена Логиновна, от счастья или от чего-то другого сначала плакала в передник: скорее всего, только ради показа. Птицы улетают из своих гнезд, не только девушки. По правде сказать, Наташа давно от них отделилась — отрезанный ломоть к караваю не прилепишь. Хорошо хоть, в Вармазейку выходит замуж, не на сторону, как старшая дочь Аня. Та в год всего один раз приезжает. Пройдется по знакомым лесным тропкам — и вновь в свой Саранск. Наташа заходит навещать, но очень редко. Времени, говорит, мало. Откуда возьмутся свободные дни, если все люди болеют. Выскочит у человека чирей на пальце — уже бежит к врачу за справкой.
А вот и свадьба. В кордоне ее проводить не стали — Виряву не заставишь плясать. Здесь, в Вармазейке, вся родня, да и смотреть всё село соберется. Местом для невесты наметили дом Фёдора Варакина, брата Матрены Логиновны. Большой он, около сотни гостей вместить может. К такому мнению пришла сноха Лена, это она предложила справлять свадьбу у них. Брат Федор тоже был не против. Да и зачем? Ведь у зятя, Казань Эмеля, все пьяные мужики соберутся.
Свадебных коней не запрягли. Варакины живут на одной улице, где и Комзоловы. Пройдешь метров триста — и увидишь их дом. Невесту уже наряжали подружки. Как в старину, не стали заплетать косы, надели на Наталью белое платье, накинули такой же белый платок, — жди, когда жених придет. Олда, ее тетка, хотела пригласить кочелаевского батюшку отца Гавриила, да молодые были против. Верепаз, сказали, простит, сейчас свадьбы по-новому справляют. У новых законов — свои обычаи…
Наташа, не как прежние невесты, не плакала. Наоборот, в тесном доме тетки с подругами веселилась вовсю. Глаза ее сверкали надеждой, на шее была золотая цепочка, уши украшали дорогие серьги.
Девушки пели современные песни. Как невест бросают, почему со службы не могут дождаться парней, кто кого обнимает-целует… Наташа то и дело смотрела в окно — сваты задерживались. Видимо, агроном наливает и наливает своим гостям.
«Идут! Идут! Идут!» — раздалось с улицы. Детвора гурьбой подступила к дому. Девушки тоже бросились к окнам — действительно, около полусотни разодетых людей, с плясками и песнями остановились напротив Варакиных. Около десятка парней — среди них находились Бодонь Илько с Вармаськиным, старались отогнать с высокого крыльца охраняющих дверь. Те их не пускали.
На крыльце просили выкуп за невесту.
Бодонь Илько, шафер, протянул Вите Пичинкину несколько рублей, но ему показалось мало. Начался спор. Пришлось добавлять. Так, веселясь, гости зашли к Варакиным.
Вскоре с шафером Игоря послали за невестой. Вновь пришлось платить. Такие уж свадебные обычаи. И вот они, жених с невестой, сидят в углу под иконами. Илько — по правую сторону, около Игоря. Наташу «охраняла» сваха, Роза Рузавина. На груди у ней и шафера — расшитые красными петухами полотенца. С широкого, как решето, лица Ильи хоть спичку зажигай.
Угостили вином и с песнями — плясками пошли к Комзоловым. В руках у Вани Суродеева куковала гармонь. Наташа не слышала, о чем говорили позади идущие подруги. Она думала о том, как они встретились с Игорем: не прошло и четырех месяцев и вот она — свадьба!
Судьбы вместе связали. А ведь многие встречаются годами, пишут друг другу письма, верят в счастье, а потом возьмут и разбегутся. Им с Игорем придется всю жизнь идти вместе, вить гнездо, растить детей на родной земле… Она не смотрела в глаза суженому, словно боялась сглазить свое счастье. Шла и шла. Впереди себя никого не видела. Как будто и не свадьба была, а просто какой-то большой праздник.
Председатель исполкома сельсовета Семен Филиппович Куторкин длинную «лекцию» читать не стал. Поздравил молодых, сказал напутственные слова, протянул свидетельство, которое, видимо, оформлено перед их приходом, и Игорь с Наташей стали мужем и женой.
У крыльца Комзоловых с хлебом-солью ждали отец Игоря Николай Владимирович и молодая жена Павла Ивановича, невестка Нина. Мачеха не приехала из Саранска — обиделась, почему не у них свадьбу справляют. Игорь так бы и сделал, но на этот счет у родственников Натальи свои доводы.
Невеста с женихом поцеловали икону и с шафером зашли в дом. На пороге их с ног до головы обсыпали хмелем. Тетка Окся, мать Захара Митряшкина, шамкая беззубым ртом, начала петь им песни о хорошей, счастливой жизни:
«Счастье, зайди вместе с ними,Счастье, дай им правильный путь…»
За ней, как длинная жердь, стоял старый Вечканов. Когда все расселись, он обратился к Вармаськину:
— Олег, это ты такую красивую невесту украл?
— Я, Дмитрий Макарович, — заулыбался парень.
— Тогда тебе в ковш нальем, за нее стыдно из стакана пить.
Разливал сам хозяин, Павел Иванович Комзолов. Он и начал угощение.
Пока ждали новую родню, невесту с женихом спрятали в соседнем доме. Провожая их до крыльца, Роза Рузавина причитала, как учили ее старушки:
Ой, невеста, невеста,Большой расческой расчесана,Маслом волосы твои смазаны,С длинной московской улицы твоя коса.Белые зубы твои улыбаются…
Пришла невестина родня. Илько вновь привел молодых на прежнее место — под образа, сам, как сова, следил, чтобы помногу не пили. Рюмку Наташа поднесла к губам, Игорь выпил немного водки. На лице невесты было видно одно: как бы всё это скорее кончилось. Неожиданно ее глаза заблестели: на стол, перед ними, поставили большую тарелку яблок. На них играли «зайчики», казалось, что яблоки улыбались. И еще Наталье пришла такая мысль: это сама земля в день свадьбы пришла к ним со своей красотой, и, сверкая, говорила им: «Вот вам, хорошие люди, мои дары, берите их, угощайте друг друга!»
Яблоки она сочла за предвещание счастливой жизни. Уже хотела протянуть руку к тарелке, но как раз в это время Иван Дмитриевич Вечканов крикнул что есть мочи:
— Горькое вино, подсластите!
— Подслас-ти-те! Подсласти-те! — дрожало внутри дома.
С яблок «зайчики» убежали куда-то, дом сразу потемнел, закружился вместе с голосами.
Наташа с Игорем встали, коснулись губами, вновь сели.
— Э-э, го-лубки, так некрасиво делать! — всей грудью расхохоталась Казань Зина. Накинутый на белую кофту красный тонкий полушалок сверкал рассыпанной по снегу калиной.
— Так, сестренка, не пойдет! — сверкнула острым взглядом в сторону невесты. — Плохо любите друг друга… Ты мне лебединую любовь покажи, которая сильнее жизни. Так ведь, дружок? — женщина повернулась к Цыган Миколю, как сейчас в селе называли Нарваткина. От водки у того глаза горели.
— А ты покажи-ка сама, какая у тебя любовь. Покажи друга-лебедя, который из-за тебя с неба готов броситься! — не оставлял Зину председатель колхоза.
Зина столкнула сидящего около себя Олега Вармаськина, который то и дело наполнял ее рюмки, потянула Миколя за ворот рубахи и поцеловала в губы.
Роза Рузавина что-то хотела сказать, но поперхнулась. От обиды стукнула сидящего рядом парня, который приходился им дальней родней, жителя села Чукалы. Он даже вздрогнул от неожиданности. Не любовь, а горе…
— Под-слас-тите! Под-слас-тите! — кричали гости.
И здесь Наталья круто повернулась к мужу и, не стесняясь, стала его целовать.
Поели — попили, оставили столы. Кто дома, кто в сенях, кому жар души некуда было деть — раздевшись, потные, плясали на улице.
На гармошке играл Федя Варакин. Повернул упругую шею, — из-под воротника виднелся измятый, как мочало, криво завязанный галстук. Хромка хрипела в его руках, как сваленная на резанье свинья.
Вышла в круг и Казань Зина. Растянула платок — тот закачался петушиным хвостом. Голос у нее звонкий, раздавался по всему селу:
