Председателя будто кипятком ошпарили. Он только вскрикнул:
— Этого еще не хватало!
Сельская сплетница не обманывала: у отца действительно были «гости». И уже дрались! Миколь Нарваткин сидел верхом на Трофиме и уже успел его скрутить. Зять злобно скрипел зубами, только зря. Жилистыми, очень жилистыми были руки у Цыгана. Прижав к полу рыжую голову Трофима, он не давал ему дыхнуть.
Увидев входящего, Трофим хотел было вырваться, да здесь Иван Дмитриевич не удержался — ударил зятя по лицу. Тот, как испуганный лягушонок, вытаращил глаза: как так, вместо помощи сам лезет?
Роза на кухне, вздрагивая, рыдала.
— Отец где? — недовольно спросил Иван Дмитриевич.
— Навестить Судосева собирался, видать, там…
Женщина не успела договорить, как зашел Дмитрий Макарович. Он сразу догадался, в чем дело. Посмотрел на сына и, улыбаясь, спросил:
— Слыхал, как Казань Эмель своего петуха драться учит?
Железные шпоры ему надевает!
Драчуны ушли бы, но Роза остановила Миколя:
— Ты оставайся, пусть душегуб уходит, — и показала на мужа.
Тот хлопнул дверью.
Дмитрий Макарович разделся и подошел к столу, где Нарваткин тер ушибленный локоть. Роза вынесла тряпку, смоченную холодной водой, и стала прикладывать к больному месту. Отец смотрел, смотрел на них и не удержался:
— Выходит, одного в зятья оставила. Смотри, дочка, это твое дело… Только знай: когда гоняешься за двумя зайцами, ни одного не поймаешь.
За Розу ответил брат:
— Новость тебе привез, отец… Сегодня сессия райсовета была. Вместо Атякшова Борисова выбрали. Герасима Яковлевича в Саранск забирают, в Министерство сельского хозяйства. Вместо него присылали одного из соседнего района, да не понравился он нам.
— Почему?
— Слишком хвалил себя. Я, говорит, за полгода ваш район подниму. Так и сказал: «ваш район». Выходит, приехал, чтоб накопить денег. Комзолов первым начал его критиковать.
— Ну, Павла Ивановича ничем не угощай, только дай выступить, — засмеялся старший Вечканов и сразу сменил разговор:
— Слышал, лесничий утонул?
Иван Дмитриевич кивнул.
— Крот умирает кротом…
— Ты что так, отец? — оторопела Роза. — Он какой-никакой, а человек…
Отец с сыном молчали.
Только Миколь покрутил кудрявой головой. Что он думал в эти минуты, знал только сам.
* * *
На лыжах Числав Судосев дошел до берега Суры и остановился. Перед ним открылись светлые дали. Солнце село, казалось, прямо ему за спину. Безмолвная река протянулась вдоль кромки леса длинным белым рукавом. Здесь, между Вармазейкой и Кочелаем, остановиться бывает негде — столько рыболовов приезжают из Саранска! На льдине как куропатки.
Хорошо, что последняя поземка разровняла все проторенные тропки: никуда не пройти, снег по пояс. Сейчас вот и мороз покалывает уши. До Нового года осталось полдня, еще за елкой надо съездить. Числав спустился с пригорка. Ветер сжигал лицо. Вот так они, сельские парнишки, в детстве безбоязненно катались с Пор-горы. Давно это было, да, кажется, будто вчера…
Думаете, живя около леса, недолго срубить елку? Нет, Числав рассматривал каждое деревце, сто следов оставил от своих лыж. Наконец-то одна понравилась ему — маленькая, кудрявая. Прошелся вокруг нее, пощупал-поласкал — хорошая елочка!
Засунул топор за ремень, взвалил её на плечо и — домой. Сегодня он обрадует Максима, да и в семье Новый год встретит, хотя в деревне не все этот праздник отмечают.
Игрушки Наташа купила в магазине. Елку нарядили, повесили гирлянды. С лампочками малыш играл до полуночи, пока не заснул. Полюне всего год, она эту радость еще не понимала и сидя сосала свою соску.
Поздравить всех с Новым годом спустился с печки и отец. В последнее время Ферапонт Нилыч чувствовал себя неважно, похудел и был раздраженным.
Сели за стол, подняли рюмки. Отец даже не пригубил. Посидел немного и захотелось ему выйти на улицу. Вышли втроем: сам и Числав с Наташей. Числав придерживал отца за плечи — не упал бы. Идя тихонечко по улице, Ферапонт Нилыч тяжело вздыхал — боль из груди не уходила. Прошелся немного — и вот на тебе, как будто галопом проскакавшая лошадь, уже вспотел.
— Видать, это последний мой праздник, — признался он.
— Э-э, отец, ты еще как молодой парень, — старался успокоить его Числав. — А если тебе тяжело ходить, пригоню бульдозер, расчищу дорогу, тогда бегом будешь бегать.
— Чисть, чисть, как по прошпекту буду ходить, — Ферапонт Нилыч сделал самостоятельно несколько шагов, чтобы показать, что он еще держится. — Ночь больно хорошая, даже не хочется домой заходить!
Действительно, ночь была чудной. Полная луна улыбалась как будто ребенок, щедро одаренный игрушками. По синему полотну неба, которое опоясано дымкой Млечного Пути, дрожащими каплями плясали звезды. Недавний ветер спрятался куда-то. Тихо. Ни шороха.
Числав с Наташей завели отца в дом, сами снова вышли на улицу. Прошлись вдоль Суры с полкилометра и вернулись.
На улицах веселился народ. То и дело играли на гармошке и пели песни.
— Знаешь, давно тебе хотел сказать: надоело мне дома сидеть. Максим в школе. С Поленькой мама возится, — начала жаловаться Наташа. — Я бы в детсад пошла, приглашают меня воспитательницей. Летом и в школе место освободится…
— Тогда жди, когда садик откроют. Слышал, на ремонт закрывали, — недовольно сказал муж.
— Да уже вчера садик открыли!
— Если у тебя такое большое желание, тогда иди. Знаю, сидеть дома не сладко, — согласился Числав.
Когда дошли до дома, луна успела спрятаться за лесом. Над Сурой поднялись огненные столбы, сверкающие и высокие — до неба доставали.
— Это еще что такое? — увидя их, удивилась Наташа.
— Это, жена-красавица, небесные часы. Они наше счастье взвешивают, — засмеялся Числав.
Все было хорошо, только вот отец сильно болен. Жди удара.
…Это произошло в бане. Числав любил париться. Глядя на него, и Ферапонту Нилычу захотелось разогреть старое тело березовым веником. Устав от горячего пара, он сидел на нижней полке весь красно-синий, в поту, и жаловался Числаву на ноящую поясницу. И неожиданно, присев на колени, упал.
— Эх ты, чертова старость… — с сожалением выдохнул он. — И уже сыну: — Воздуха не хватает… Открой… дверь.
Числав торопливо надел штаны, обул валенки и без рубахи, накинув лишь старую фуфайку, побежал за санками. Мать с сыном накрыли отца тулупом и повезли домой.
Сначала они думали, что Ферапонт Нилыч угорел. Но он не вставал и чай пить. С Кочелая обещали прислать врача. Судосев его уже не дождался. Не дождался и сына с работы. Числав ездил к одному браконьеру за сетью. Горькую весть услышал от людей, когда слез с автобуса около почты. Там увидел и Наташу. Жена ничего не сказала, только велела скорее пойти домой, а сама, утирая слезы, пошла отправлять телеграммы.
* * *
Числав не верил в смерть отца. Четыре дня уже прошло, как он покинул их. Матери и всей семье казалось — вышел куда-то, вскоре вернется. Нет, с того света никто не приходит. У человека, видимо, такая судьба: родится на земле — зажжется звездой, уйдет на тот свет — вновь звездой становится…
Думал об этом Числав и по дороге в Петровку. Ему вспомнилось раннее детство: вот он ребенок, ему всего пять лет. Отец пришел с гидростанции (он тогда там работал механиком), начал его мыть.
В деревянном корыте вздрагивала теплая вода. Она была зеленой и колючей. Это мать парила там траву с сосновыми иголками. Дышать было нечем — воздух кружил голову. Отец мочалкой тер ему спину, а сам, улыбаясь во весь рот, рассказывал эрзянскую сказку.
Сказку Числав забыл, а вот тепло отцовских рук до сих пор чувствует.
Вспомнилось и другое: на улице — зима, за окнами поземка кружила, как Баба-Яга на метле. Зашел отец — и сразу к Числаву:
— Пойдем, сынок, в кузницу.
Мать, понятно, встала перед мужем: «Как же, раскрой рот шире, отпущу его… Хороший хозяин в это время и собаку заводит в дом, а ты ребенка берешь морозить…» Все равно отец взял Числава: что хотел, от этого он никогда не отступал. Характером такой.
Кузница находилась не на тракторном парке, как сейчас, а в конце огорода Федора Варакина. С баню домик, не больше. Зашли внутрь, отец разжег уголь, заставил Числава раздувать горн.
Тиши-виши, тиши-виши — легко пели меха, похожие на большой бычий пузырь. Когда уголь задышал огнем, отец сунул в него железку. После того, как она прокалилась, положил на наковальню и стал ковать подкову. Когда закончил, опустил в чан с водой. Потом сказал:
— Это тебе на счастье, сынок…
Затем отец учил его, как брать клещи, куда и как бить по раскаленному железу молотком.
Подкову прибили над дверью сеней, она до сих пор там, только немного ржавчиной покрылась. А вот где то обещанное счастье, о котором говорил отец — сам только Инешке знает. Какое счастье, когда раньше времени уходишь из жизни?
