Москва становится подлинным центром русского государства. Как известно, уже при Иване Калите Кремль начинает обретать черты столицы. В 1326 г. великий князь переносит митрополичью кафедру из Владимира (находившуюся там с 1300 г.) в Москву. В 1327 г. возводится из белого камня кафедральный Успенский собор, следом за ним в 1329 г. церковь Иоанна Лествичника «иже под колоколы» и в 1333 г. Архангельский собор, на месте которых впоследствии строятся дошедшие до наших дней памятники. Митрополит Петр, умерший вскоре после переезда в Москву и канонизированный уже в 1339 г., приобретает со временем статус основателя и покровителя города. Впервые его изображение включается в композицию деисуса в лицевом шитье 1389 г.: фигура вышита на воздухе цветными шелковыми нитями в полный рост рядом с «Нерукотворным Спасом», Богоматерью и Иоанном Предтечей. А затем его изображения на покровах, пеленах и прочих произведениях лицевого шитья становятся одними из самых распространенных. В середине 1340-х гг. кремлевские соборы были расписаны греческими художниками и их русскими учениками Гоитаном, Семеном, Иваном и др. Возможно, кем-то из них были созданы и сохранившиеся до наших дней иконы: «Борис и Глеб на конех», «Троица», «Спас Ярое Око» и «Спас Оплечный».
Второй этап в преобразовании Московского Кремля связан с именем внука Ивана Калиты Дмитрия Донского. Строительство великолепного белокаменного Кремля в 1367 г. Дмитрием Ивановичем сразу превращает стольный град в некий идеал красоты. Третий этап украшения Кремля, в особенности его Соборной площади, падает на время образования единого Русского государства в конце XV – начале XVI столетий. Особый интерес в развитии архитектуры времен «собирания русских земель» представляет направление, возрождающее домонгольские формы и идеи, безусловно, связанные с образованием единого государства. Великий князь Иван III и митрополит Филипп начинают строительство нового Успенского собора в Московском Кремле по образцу и обмерам одноименного собора во Владимире. Идея преемственности отразилась в «Сказании о князьях владимирских», доказывающем происхождение рода Рюриковичей от императора Августа (через его потомка Пруса), а также богоизбранность русских великих князей и закономерный переход власти от Киева через Владимир к Москве. Иван III уже примеривает к себе титул «царь», который после Стояния на Угре 1480 г. и последовавшего за ним освобождения от монголо-татарской зависимости он как бы «отбирает» у хана, именовавшегося на Руси все годы ига этим титулом римских императоров.
Задуманное строительство грандиозного по своим масштабам и ориентированного на владимирский храм Успенского собора становится еще одним звеном в этой цепочке преемственных связей Москвы и Владимира. Как известно, сначала русские мастера Кривцов и Мышкин с 1472 по 1474 гг. возводят практически до сводов новый кафедральный собор, который неожиданно обрушился. Собор строит итальянский архитектор Аристотель Фьораванти. Чтобы предотвратить падение собора, он заложил глубокий фундамент (более 3,5 м), а рвы, проходящие там, укрепил дубовыми сваями. Собор не был точной копией владимирского памятника, многое в нем было впервые, в частности крестовый свод, вдавленные в основной объем боковые абсиды, четкий план из 12 равных квадратов и пр. Главный собор Московского царства, завершенный в 1479 г., олицетворял возврат к истокам Руси, к поре ее расцвета, тем самым указывая и на наступающий новый расцвет государства. Под стать ему создавалась и усыпальница великих князей – Архангельский собор (1508 г.), построенный также итальянским архитектором Алевизом Новым. Ориентированный на шестистолпные крестовокупольные соборы домонгольской Руси, он выделяется декором, где использованы чисто итальянские элементы: белокаменные резные раковины, круглое окно, освещающее лоджию на западной стене, а также не сохранившиеся сегодня высокие сосуды-фиалы на закомарах и галерея-аркада с чередующимися узкими и широкими пролетами, окружавшая храм с трех сторон. Все это производило крайне живописное впечатление. Посвящение же Архангелу Михаилу – полководцу небесного войска, как бы князю-полководцу невидимого мира – как нельзя лучше соответствовало русским представлениям о его заступнической миссии, увязанной здесь с покровительством великокняжеской семье.
В промежутке между строительством этих двух самых крупных сооружений Московского Кремля (с 1479 по 1508 гг.) были заново отстроены стены и башни, а на его центральной площади, называемой ныне Соборной, выросли колокольня Ивана Великого (1508 гг.) и более скромные по масштабу, но не менее значимые сооружения – палата великокняжеского дворца (Большая, или Грановитая, 1491 г.) и домовые церкви митрополита (Ризоположенская, 1485 г.) и великого князя (Благовещенский собор, 1489 г.). Они-то и завершили оформление нового образа Московского Кремля. Если стены, башни, палату и две парадные лестницы возводили в основном итальянские мастера (Марко Фрязин, Антонио Фрязин, Алевиз Старый, Пьетро Антонио Солари, Бон Фрязин и др.), то домовые церкви строили псковичи, и лишь два портала с колоннами в Благовещенском соборе, необычными для Руси, выдают руку итальянских декораторов, привлеченных для украшения здания. Ансамбль в целом (как и белокаменный Кремль Дмитрия Донского за сто лет до этого), и в особенности Успенский собор, поражали воображение современников. Он, как камертон, задавал тон украшению других городских центров страны. В нем сочетались монументальность и камерность, акцентированные в каждом из составляющих его храмов, высота духа и любовь к человеку.
Созданные в ту пору небольшие московские храмы как бы воплощают образ русской души своей человечностью, мягкостью форм, стремлением к особым декоративным элементам – килевидным кокошникам, похожим также на силуэт огня горящей свечки. Особым теплом и любовью веет от Спасского собора Андроникова монастыря (ок. 1425–1427 гг.), Рождественского собора Саввино-Сторожевского монастыря (1405 г.), Троицкого собора Троице-Сергиева монастыря (ок. 1422 г.). В них достигнута абсолютная гармония внутреннего и внешнего, прекрасного и благого. Они как бы «подогнаны» под человека – не давят тяжелыми каменными массами, а покоряют своей задушевностью. Одной из таких построек была Крестовоздвиженская церковь, просуществовавшая в Кремле до середины XVII столетия. Она была построена в середине XV в. вблизи от Спасских ворот как домовая церковь Владимира Ховрина, гостя и боярина великого князя. По сохранившемуся изображению этой церкви на плане Москвы «Кремленаград» можно представить ее внешний облик, отличительной особенностью которого были два ряда кокошников под главкой. Килевидными кокошниками, скорее всего, были украшены и несохранившиеся Троицкий собор Серпухова и Успенский собор Коломны, созданные при Дмитрии Донском незадолго до Куликовской битвы.
Столь же «антропоцентричны», хотя и на свой лад, и новгородские храмы периода расцвета XIV–XV вв. Они не такие «мягкие», как московские, они грубее, жестче, в них меньше декоративности, больше острых углов и т. п., но они так же камерны, приближены к земле, как бы вырастают из нее. Новгородский тип храма, найденный еще в домонгольский период в церкви Рождества в Перыни, теперь получил свое полное развитие. Четырехстолпные, одноглавые, одноабсидные, с трехлопастным завершением фасадов, с аркатурными поясами, бегунцами, поребриком на барабане, рельефными крестами, карнизами и нишами на фасадах, стрельчатыми перспективными порталами, они как бы воплощали демократичный новгородский дух. Крепкие и простоватые с виду, напоминающие белые грибы, коренастые, с толстыми неровными стенами, как будто вылепленными вручную, они производили впечатление своей необычайной органичностью. Среди них следует назвать церкви Петра и Павла на Славне и в Кожевниках (1367 и 1405 гг.), Спаса на Ковалеве (1345 г.), Власиевскую на Волосове поле (1407 г.), Иоанна Милостивого на Мячине (1422 г.), Федора Стратилата на Ручью (1361 г.), Успения на Волотовом поле (1353 г.) и др.
Самым известным из новгородских памятников церковного зодчества эпохи расцвета стал, конечно же, храм Спаса Преображения на Ильине улице, построенный в 1374 г. на средства боярина Василия Даниловича Машкова и расписанный знаменитым Феофаном Греком. Огромное погрудное изображение Спаса Вседержителя в зеркале купола как бы довлеет над внутренним пространством храма. Под изображением по кругу идет надпись из Псалтыри с призывом к Господу услышать голос людей. Еще ниже помещены изображения четырех архангелов и серафимов, а в простенках между окнами барабана – праотцов. В апсиде был чин святителей, фрагменты которого сохранились до сего времени, а также «Евхаристия», «Благовещение» и др. На сводах и стенах располагались композиции «Рождества Христова», «Крещения», «Сретения», «Сошествия во ад», «Проповеди Христа апостолам». Система росписи канонична. Эти росписи вызвали ряд подражаний, в частности в церкви Федора Стратилата на Ручью и церкви Успения на Волотовом поле. Стиль работы и мастерство Феофана Грека, широко известное уже при жизни, восхищало современников, что явствует из письма Епифания Премудрого к Кириллу Тверскому. Самое главное, что следует из этого письма и что особо восхищает Епифания, это свободное отношение к образцу, отказ от слепого копирования чужих работ: «Сия же вся егда назнаменующу ему или пишущу, никогда же нигде же на образцы видящее его когда взирающа, яко же нецыи наши творят иконописцы, иже недоумения наполнишася присно приницающе, очима мещуще семо и овамо, не толма образующее шарми, елико нудяхуся на образ часто взирающее...».[421] Епифаний считает, что секрет творчества Феофана Грека в том, что сей «упредивленный» и «мудролюбивый» муж видит внутренним зрением, чувствами находясь в мимоидущем времени («ногама же бес покоя стояше, языком же беседуя с приходящими глаголаше»), а душою проникая в вечность («а умом дальная и разумная обгадываше; чювственныма бо очима разумныма разумную видяше доброту ся» [444] ). При этом, как явствует из того же письма, Феофан Грек был «книги изограф нарочитый и живописец изящный во иконописцех» [444] . Он не только расписал более сорока церквей по всему миру, в том числе три в Москве, а также в Нижнем Новгороде и Великом Новгороде, но и писал светские картины. В частности, Епифаний упоминает изображение некоего града, панораму белокаменного Кремля, храм Софии Цареградской «незнаемою подписью и страннолепно» [444] в покоях великого князя и Владимира Андреевича Серпуховского, а также на книжных миниатюрах.
