А Ричардас Станюлис, кажется, догадывался, о чем задумался Вилюе.
Посматривал на него с усмешкой. Немного деланной, правда; Вилюе подметил эту иронию уже в первый день их знакомства. Вот и сейчас Ричардас с привычной насмешливостью предложил:
— Ладно уж, поделись воспоминаниями, как в детстве на болоте клюкву собирал!..
Вилюе вытянул уходившиеся за день ноги.
— Могу придумать, если нужно для твоего очерка. Хотя, по правде, не собирал клюквы, вокруг нас были сосняки. Песок. А всей воды — мелкий ручеек, больше смахивающий на канаву. Я даже плавать толком не научился.
— Тогда поделись, как по грибы ходил. Подосиновики, подберезовики, лисички и всякие там маслята… Почему молчишь? Обстановка-то ведь подходящая: вечер тихий, даже комары не кусают, — не унимался Ричардас.
— Не хочется. Прошлое… Ты больше мог бы рассказать всякого, ведь ездил много.
— Ничего путного не могу придумать.
— А зачем придумывать? Ты ведь журналист… — бесстрастным голосом сказал Вилюе.
Ричардас только плечами пожал.
А Вилюе усмехнулся. До сих пор Ричардас мало говорил о своей работе. Разумеется, много ли интересного видит журналист, пишущий о сельском хозяйстве? Во всех статьях одно и то же: больше молока, мяса, зерна; сев, уборка, кормление, дойка; позор разгильдяям и расхитителям… Слушателя этим не разволнуешь, Вилюе так и сказал Ричардасу, когда разговор зашел об этом.
— А эти развалины могли бы и убрать, — сказал Вилюе, решив сменить тему. — Хоть они и оживляют пейзаж, напоминают о былом.
— Ты о мосте?.. История простая: взорвали наши во время отступления.
— Оказывается, и ты кое-что знаешь!.. — удивился Вилюе. — Не только сочиняешь в своих статьях…
— Случайно узнал. Ездил в соседний колхоз к мелиораторам. Прораба не застал, а без материала возвращаться не хотелось. Заглянул к следопытам восьмилетки. Хороший музей они создали, я об этом писал… — Ричардас помолчал. В его голосе не было всегдашней иронии. — А вообще-то толком знаю только главные сражения, как и ты. Школьный учебник истории, страница такая-то, несколько строчек- О мостах в учебниках не пишут. Места бы не хватило…
— Мужики, хватит воевать! — окликнула их жена Вилюса. — Чай стынет!
— С женщинами, ясное дело, не повоюешь, — пошутил Вилюе. — Они велят вовремя есть, вовремя спать… Буры когда-то проиграли войну с англичанами только потому, что таскали с собой пожитки и своих жен…
Его слова прервал сухой щелчок. Невероятно громким был этот щелчок, наверно, потому, что никто не ждал его в этой тишине.
Вилюе поднял голову.
На другом краю островка, шагах в двадцати, стоял его сынишка и сжимал в руке гранату. Фигуру мальчика освещало трепетное пламя костра.
А в это время падал огромный темнокрылый мотылек. Крылья его уже лизнул яркий огонь, а мотылек падал и все не мог упасть, повис в воздухе. Мотылек не махал крыльями, и пламя не занималось ярче. Мотыльку было страшно так долго падать в жгучее солнце.
Ветер совсем затих, и было темно вокруг. А вылетевшая из костра искорка горела без треска, ровным огнем, как подвешенный на парашюте фонарь, такой яркий на фоне черного неба.
После щелчка прошла минута, другая, третья.
Граната должна была взорваться через три секунды. Вилюе знал это, бросал точно такие гранаты в армии из глубокого окопа, и едва успевал нагнуться, выпустив ее из пальцев, как осколки со свистом проносились над бруствером… А сейчас он не мог шевельнуться, хотя хотел кинуться к сынишке. Три секунды — очень много и очень мало, но надо успеть…
И человек в заляпанной грязью солдатской одежде, видно, знал это назубок. Бросился к оцепеневшему ребенку, вырвал из руки гранату и, почти не замахиваясь, зашвырнул ее в болото.
Тотчас взлетел столб воды и ила. Эхо взрыва не вернулось назад.
Чай был горяч. Солдат пил не торопясь, сжимая в ладонях кружку, словно грел озябшие руки. А вечер был теплый, и костер горел жарко. От мокрой одежды солдата шел пар.
Женщины предлагали солдату колбасы, нарезанного ломтиками окорока, но тот отказался, только попросил еще кипятку. Достал из кармана галету, жевал ее, то и дело макая в чай. И женщины замолчали, боясь обидеть солдата преувеличенным радушием (еще подумает, что это плата за подвиг), не зная, как отблагодарить его.
Тишина длилась долго; всем стало даже не по себе.
А Вилюе давно уже хотел спросить, что здесь делает солдат и как он столь незаметно и, главное, вовремя оказался на островке. Вилюе даже подумал, что это актер, что где-нибудь поблизости, может, у взорванного моста, обосновалась съемочная группа, ставит фильм про войну; но человек так решительно схватил гранату… Как настоящий солдат — уметь надо.
— Надо уметь… — вслух подумал Вилюе.
— Служба, — ответил солдат.
— Служите, значит?
— Воюем… Все воюем. Но лучше тем, что наступают. Отступать очень уж тяжело…
Солдат сосредоточенно глядел на темно-бурую, в темноте совсем черную воду болотного окна и думал, что побурела она не только от таящихся в земле вездесущих частиц железа: шли века, а в болотах тонули закованные в железо рыцари, редели здесь разноязыкие полчища. Ведь только за последние полвека два раза прокатился по болоту огненный вихрь, каждый раз оставляя в нем частицу своей нескончаемой ярости. Ярости, которую подавляли не болота.
— А мне почему-то подумалось — вы здесь на съемках. — Вилюе рассмеялся, ему почему-то стало легче, когда узнал, что солдат — настоящий солдат и просто исполнил свой долг. Да и актеры — народ интеллектуальный, с ними и разговор другой и обхождение, чувствуешь себя не в своей тарелке, когда общаешься со знаменитостями. — Хотя фильмы про войну тоже вещь хорошая. Люди должны знать о войне, о солдатской профессии. — Вилюе на секунду запнулся, подумав, что неверно выразился. — Да, тогда ничто не забудется. Сейчас много хороших картин о войне. — По правде, Вилюе не любил картины про войну, ходил на них редко, разве что на отмеченные на фестивалях. Но сейчас, когда солдат спас его сынишку, не с руки было говорить иначе.
Вилюе посмотрел на исчерна-бурую воду и подумал, что война кончилась уже очень давно. В сущности, вряд ли найдешь на земле место, где не гремело оружие. И может быть, эти вездесущие крупицы железа — просто изъеденные ржавчиной лезвия мечей, наконечники стрел и осколки ракетных снарядов. Если начать вспоминать, придется вспомнить очень о многом, а все было так давно, что скоро нигде на нашей земле не останется невзорвавшихся гранат — их уничтожит время…
— В кино войну показывают, — сказал солдат.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
