Вызванный для допроса в ставку маршала Грег явился с планшетами, доказывавшими преимущество атаки «en muraille», рысью в сомкнутом строю, над атакой «en fourrageurs», карьером в разомкнутом строю. Он решил подробно растолковать маршалу, насколько порочно навязывать армии обыкновенное построение в три шеренги. Но, войдя в кабинет маршала, Грег почувствовал всю неуместность подготовленных им планшетов.
Отчего-то днем на высоких стрельчатых окнах были опущены темные жалюзи, кабинет освещался двумя десятками свечей с колеблющимся пламенем, отражавшимся в витых бронзовых подсвечниках, будто уже наступила вечная ночь и дня больше не будет. После яркого ветреного дня глаза Грега с трудом привыкли к мягкому полумраку ставки маршала. Рассмотреть схемы, вычерченные тонким пером, при таком освещении на расстоянии восьми шагов, определяемых для доклада маршалу Ордонансом, не представлялось возможным. Между зашторенными оконными проемами неподвижно стояли караульные драгуны в форме всех восемнадцати полков. В полутьме фигуры в алых и синих жюстокорах, державшие на весу карабины с примкнутыми штыками, с белыми от пудры неподвижными лицами и яркими свекольными румянами — казались неживыми.
Маршал принял его в полном молчании. Не разворачивая планшеты, Грег четко начал доклад о необходимости увеличения подвижности конницы. Он предложил всей кавалерии, естественно, под руководством маршала, немедленно перейти к двухшереножному строю, поскольку для этого не требуется длительного обучения лошадей. Он старался не смотреть на мертвенно-белое от рисовой пудры лицо маршала с яркими карминовыми губами и бархатными мушками, прикрывавшими красную сыпь на левой щеке. В ставке удушливо пахло смесью пачулей, свечного нагара, пота и касторового масла, на котором замешивались помады и чернь для бровей. В раскрашенном лице де Субиза, при всей отталкивающей неуместности этой искусственной красоты, было что-то завораживающее и притягательное. Маршал, развалившись в удобном кресле, постукивал по столу золотым карандашиком рукой, одетой в белую лайковую перчатку, сбивая Грега с взятого в карьер ритма. Капитан несколько раз останавливался, вглядываясь в непроницаемую маску вежливо улыбавшегося де Субиза, окончательно теряя уверенность, что говорит именно те вещи, которые, как он надеялся всю ночь, рисуя планшеты, донельзя обрадуют маршала.
Почти без звука вошел лакей и подал герцогу крошечную чашку на подносе. Прихлебывая, де Субиз улыбался, глядя на капитана поверх расписной чашечки, медленным изящным жестом подносимой им к тщательно выписанным губам. Внезапно Грегу показалось, будто и лакей и все караульные улыбаются в точности так же, как улыбается маршал, приподняв губу над мелкими желтыми зубами. Не дожидаясь начала продвижения сзади, он повернулся вполоборота в выходу, резко закончив доклад предложением, которое считал наиболее важным. По всему фронту необходимо немедленно перейти к тактическим атакам во фланге, для чего требуется увеличить легкую конницу не менее чем в десять раз. Маршал, услышав, что Грег с тяжелой кавалерии уже мысленно перешел к командованию уланами и в десять раз увеличивает численность гусар, обаятельно сморщился в вежливом сухом смешке. Выкладывая так и не поднявшемуся с кресла маршалу все планшеты на край длинного дубового стола, Грег добавил, что коннице надо хотя бы постараться удерживать менее десяти дистанций, поскольку германцы, удерживая не более пяти дистанций, вклиниваются в чужую кавалерию, как горячий нож в масло. Он тут же отошел от планшетов на три шага назад, не давая перестроиться караулу и закрыть ему выход.
Маршал молчал, отчего-то перестав улыбаться. Грег тоже молчал, ожидая его решения. Де Субиз смотрел на Грега, стоявшего вполоборота в обманчивом полумраке у самого выхода. Демарш капитана не остался им незамеченным. Взвешивая опасность для себя мертвого или живого де Оберньи, маршал в сложных расчетах, словно в карточном пасьянсе, привычно перетасовал всех полковников и капитанов, с которыми уже успел познакомиться, свои шансы при дворе и степень влияния очаровательных покровительниц. Наконец, он с улыбкой встал и с улыбкой сообщил капитану, уже положившему руку на эфес, что полк Мэтр-де-кан Женераль переводится на казенный счет, а капитан Грегори де Оберньи отправляется в отставку. Грегу удалось раздвинуть губы в вежливой улыбке и с легким поклоном непринужденно покинуть кабинет маршала.
Провожать Грега в сомкнутом строю вышел весь полк, к проводам подоспели конные драгуны полка Тианж, Эгмон и Лангедокского. Флик, сидевший верхом на своей Розочке, легкомысленно гарцевавшей рядом с каурым жеребцом Грега, долго оглядывался на оставшийся позади торжественный строй полков с реющими над ними драконами.
В двух переходах от лагеря Грег и Флик увидели несущуюся с холмов прямо на них маркитантскую повозку. Сидевший на козлах возница был абсолютно черным. Сжимая поводья, он что-то отчаянно кричал покрытым пеной лошадям, а сзади неумолимо сокращали расстояние два абсолютно одинаковых всадника в форме прусских улан на свежих вороных жеребцах. За спинами всадников крыльями реяли ментики лимонного цвета, а на самую переносицу были надвинуты высокие медвежьи шапки. Грег и Флик, выхватив сабли, почти без дистанции дали аллюр в сторону повозки. Явно заметив их, перестроились и уланы. Бляха на груди Флика внезапно потяжелела.
— Главное, удержись в седле, мальчик, — крикнул ему на скаку Грег. — И не смотри им в глаза! Не смотри в глаза!
Флик постарался отвести глаза от двух фигур, которые неслись со стороны спрятавшегося в низких облаках солнца. Прижавшись к холке Розочки, он увидел, как черный возница, остановив повозку, споро выпрягает одну из лошадей, перерезав поводья и пытаясь вскочить на нее без седла. Он подумал, что странный человек попытается уйти верхами от преследователей, полностью переключившихся на них. Но возница, нелепо подпрыгивая на неоседланной лошади, рискуя свалиться с нее в любую минуту, уже подъезжал к ним, из последних сил пытаясь опередить улан. Он что-то кричал сорванным голосом, но ветер относил в сторону его крик, поэтому слова его они различили, когда от улан их отделяло не более восьми корпусов.
— Бляхи вынимайте! Бляхи! — хрипло орал черный человек, ерзая на крупе лошади. У него самого поверх овчинного жилета болталась знакомая металлическая бляха.
Флик тут же полез за бляхой левой рукой, чтобы не сбить направления Розочке. Он увидел, как Грег сделал то же самое. На двух корпусах до улан с искаженными атакой лицами, из-за сгорбившихся спин с развевающимися ментиками внезапно выглянуло солнце. Оно резануло по глазам так, что всадники инстинктивно выпрямились и зажмурились. Флик понял, что черный человек рядом с ним тоже прикрыл глаза суконным рукавом. Вслепую они мчались буквально несколько мгновений — с воплями, обнаженными саблями, успев все же сделать на широком галопе не менее двух-трех корпусов. Однако когда они открыли глаза, никого рядом с ними не было. Ни впереди, ни сзади. Их окружало безмолвие зеленых холмов, поросших дубравами. Светило солнце и вокруг ничего, кроме них, не напоминало о войне. Совершенно непонятно, на кого они только что неслись с обнаженными саблями, в пену загоняя лошадей. Неподалеку стояла брошенная повозка с тяжело дышавшей лошадью возле упавшего на землю дышла. Никаких всадников нигде не было, будто они им привиделись.
— Солнце… в бляхах отразилось… тоже… им по глазам… повезло, — задыхаясь, проговорил спешившийся кулем на землю черный человек.
Перекинувшись несколькими словами с черным человеком, Грег попросил Флика разжечь костер, а сам отошел за повозку с ее хозяином. Почти сразу он вышел из-за повозки с серым лицом. Черный человек за повозкой для чего-то снял с головы большой черный шарф, которым он был обмотан до середины груди, и в сумерках его голова светилась яркой свежей сединой. Грег на ходу бросил вполголоса Седому: «Флику не говори!» и почти бегом направился от них куда-то в сторону холмов. Флик хотел побежать за ним, но Седой перехватил его смуглой до черноты рукой за рукав и сказал:
— Ему надо побыть одному, мальчик… Они сегодня уже не придут! Пусть капитан побудет один!
Ночью у жарко пылавшего костра Флик дремал на барашковой жилетке возницы, а сам возница хрипло, со странным акцентом спорил с капитаном. Флика раздражало, что Седой говорит с господином капитаном без должного уважения, но предпочитал держать свое мнение при себе.
— Как разумный человек, ты должен согласиться, что Франция уже проиграла свой Армагеддон, — сказал Седой таким тоном, будто Армагеддон Франция проиграла именно ему. — За ней все сдадутся, вот увидишь… С Россией пока ничего не ясно… Тут такое дело, что к кому Россия перекинется, тот и в прикупе.
