Дабы умилостивить сурового пестуна, нарядники из кожи вон лезли, только бы их дядька был каждый день пьян. Где и как они брали зелено вино для наставника, Ронунга не заботило. В жизни Костолома злило две вещи: когда ему было нечего выпить и когда ему смели отвечать. Попавший под разнос должен был молча сносить все поношения, придирки, тычки и затрещины. Тогда у него еще была возможность избежать настоящих побоев, лишивших здоровья многих строптивцев.
Как бы там ни было, но выходило, что такой наукой, которую проходили его будущие дружинники, Гостомысл был доволен, раз уж Ронунг-костолом год за годом продолжал сидеть за княжеским столом и утверждать, что пестует нарядников.
С Ярилова дня прошло больше двух седьмиц. Давно закончилась ярмарка. Лед на Волхове должен был тронуться со дня на день. Все венедские купцы, прибывшие по реке санным ходом, разъехались по своим городцам и селам. Торжище погрузилось в ленивый сон, как кот, объевшийся сметаной.
На княжеском дворе тоже не происходило ничего примечательного. Вот и не взбрело князю в голову посмотреть-таки, как обучаются его будущие дружинники.
Стоя перед дверью терема, где жил Ронунг, двое посыльных долго тянули жребий, кому из них сообщать Костолому о воле владыки. В конце концов они порешили войти одновременно и передать повеление князя в один голос. Кулаки Ронунга могли, конечно, обрушиться сразу на обоих вестников, но если взять в расчет то страшное похмелье, в котором пребывал дядька, этого можно было и избежать.
Выслушав княжеский приказ, Костолом поискал глазами кувшин с брагой или вином, но не нашел и помрачнел.
– Что стоите? – прорычал он на посыльных: – Бегите к князю, скажите, что я сейчас буду. А потом идите на двор к этим дармоедам и передайте, что я велел им строиться в ряд. И что бы к нашему с князем приходу все были построены! Поняли?
Посыльные закивали головами.
– Ну, так кила![198] – рявкнул Костолом.
Когда он пришел на наряднический двор, Гостомысл был уже там. Вид князя не предвещал ничего хорошего, – ждать он не любил. Владыка ходил вдоль кривого ряда новобранцев, многие из которых пребывали в этом звании уже не один год, и теребил седой ус.
– Ну, – вместо приветствия сказал князь: – Показывай.
Владыка сел на скамью, заблаговременно принесенную челюдью. Его сотники и заслуженные дружинники стали по бокам.
Гостомысл повелел «показывать». Но в сведенную похмельной болью голову Ронунга не могла пробиться ни одна мысль о том, что именно он должен показывать. Если когда-то в его голове и обитала варяжская военная наука, то за годы прошедшие в пьянстве от нее не осталось почти ничего. Костолом был уверен, что числится наставником в почет за какие-то заслуги. Но он ни как не предполагал, что это звание налагает на него какие-либо обязанности, кроме как держать нарядников в страхе.
Не иначе как у него при дворе появились завистники!
Эта жгучая мысль подсушила раскисшие от браги мозги норманна. Он приосанился. Шаг его стал тверже.
Ну, что же сейчас он покажет! Сейчас он покажет своему недругу, кто бы он ни был и как бы близко к князю не стоял, что будет с ним, когда его личина будет сорвана и Костолом доберется до него своими не знающими пощады руками!
Оставалось только выбрать кого-нибудь из нарядников, чтобы сделать из его изуродованного тела послание недоброжелателю, дескать, с тобой будет то же самое. Ронунг шел вдоль строя и что-то зычно врал про военное искусство и про ту честь, которую оказал им князь, придя на их урок. А тем временим он выискивал жертву. Этот слишком ничтожен. Этот трус. Этот тупой, как полено, такого и убить непочетно. Этот каждую седмицу поил его вином. Зачем рубить сук, на котором сидишь? Этот тоже частенько заглядывал в терем дядьки в обнимку с Квасурой. Похоже, что Костолом дошел до «бывалых» нарядников. Пусть живут. Надо выбирать из тех, что только напросился на княжескую службу.
Незнакомых лиц в ряду оказалось на удивление много. Неужели он так давно не приходил на двор нарядников? Разрази его Один, похоже что так оно и было. Надо будет впредь наведываться сюда чаще. Так кого? Кого из них принести в жертву своей грядущей мести?
Может быть вот этого рыжего? Стоит, ухмыляется. Руки в боки. Здоровый, как бык. Тем лучше. Нагляднее.
Теперь надо было обставить все как урок…
Когда Ронунг остановился напротив Олькши многие из нарядников потихоньку выдохнули, радуясь тому, что Костолом, кажется, нашел себе игрушку. Рыжего верзилу на дворе не очень жаловали. Был он заносчив и все твердил, что скоро станет настоящим дружинником, поскольку сам князь звал его на службу.
– Ты! – сказал Ронунг больно ткнул пальцем в грудь Ольгерда: – Ты, чухонский выродок, в чем состоит главная заповедь дружинника?
Олькша молчал. Откуда ему было знать какие-то там заповеди.
– Что ты молчишь, как ошметок грязи на свиной жопе? – рявкнул на него Костолом: – Говори немедленно, ягонская падаль.
Ноздри Рыжего Люта начали дрожать. Волькша хорошо знал, что за этим последует: еще немного и Ольгерд вспыхнет, как сухая стружка.
– Конечно, болотные твои кишки, – измывался тем временем норманн: – Ты даже говорить не умеешь! Или от страха уже в портки наложил? Ну, как? Ну, как, я вас спрашиваю, можно учить весь этот сброд кригсконст,[199] когда они даже рта не раскрывают?!
– Вот ты, безмозглый червяк, сын коровы и лягушки, – вновь насел он на Ольгерда: – можешь ли ты выйти против меня один на один?
Этот вопрос ответа не предполагал. И потому голос Олькши прозвучал особенно неожиданно:
– Да хоть сейчас.
Наряднический двор застыл в оцепенении. Даже княжьи люди в изумлении притихли. Выйти против Костолома – было все равно, что драться с медведем за малину.
– Что ты сказал? – взревел Ронунг: – Как ты посмел вообще открыть свой рот, пригодный только для пережевывания коровьего говна!? Да ты знаешь, кто я такой?
В этот миг что-то похожее на жалость шевельнулось в душе Костолома. Этот рыжий, самонадеянный дикарь чем-то напомнил ему его самого в молодости. Ронунгу даже захотелось дать парню случай спасти свою жизнь и здоровье.
– Ты знаешь, кто я такой? – еще суровее спросил он Ольгерда, буравя наглеца глазами: – Кто-нибудь скажет ему, кто я такой?
Костолом загадал, что тот, кто подаст голос и будет его жертвой. А этот рыжий пусть живет.
– Ты – болтливая и гнилая бочка с дрянной брагой, – громко ответил Олькша, делая шаг вперед: – Ты – дырявое ведро, в которое даже мочиться нельзя, потому как все вытечет наземь. От тебя не больше пользы, чем от огородного пугала с языком.
Князь и дружинники прыснули со смеху. Нарядники же, напротив, втянули головы в плечи: после таких речей достаться могло не только строптивцу, но и всем, кто подвернется под руку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
