Маясь в очереди за мороженым, я разговорился с мужчиной в джинсах, легкой рубашке-поло и спортивной куртке. Он оказался застройщиком из лос-анджелесской компании. Заметив мое удивление по поводу его присутствия в катарском аэропорту, мужчина сказал: «Многие боятся Ближнего Востока из-за разгула насилия. Однако есть и другая сторона жизни в этих местах. Ее хорошо видно и здесь, хотя бы по размаху строительства, но это лишь жалкое подобие того, чем поражает Дубай. Деньги, питающие насилие, поступают отсюда, из стран по эту сторону Персидского залива, из клуба миллиардеров. Ничего удивительного — капиталистический материализм в чистом виде. Прожорливость и всеядность, — американец широко улыбнулся, — это как раз то, что мне нужно. Мусульмане, оказывается, ничем не отличаются от всех прочих. Они любят золото и бриллианты, им подавай ролексы и мерседесы. Конечно, арабы могут запудрить тебе мозги рассуждениями о том, что надо вести аскетическую жизнь, следовать заветам Аллаха, не брать процентов за кредит, требовать, чтобы женщины ходили в парандже и все прочее в том же духе. Но оглянитесь вокруг: черт меня побери, если они сами следуют всем этим правилам».
За разговором подошла наша очередь. Он настоял на том, чтобы заплатить за мое мороженое. Мы прошлись среди моря столиков — можно было подумать, что это кафетерий в каком-нибудь крупном американском торговом центре, — и уселись за один из них. Моего спутника распирало от желания поговорить.
«Так вот, Дубай — это как мексиканский пирожок-энчилада среди лепешек без начинки, — рассуждал он, слизывая мороженое с края стаканчика. — Нигде в мире больше не встретишь ничего подобного. Тамошние арабы под рассуждения об Аллахе нагнали сотни тысяч иностранных рабочих и огромные бульдозеры — рыть землю, отводить море, возводить плотины, углублять дно и все такое прочее.
Дубай сегодня развивается быстрее и масштабнее, чем любая другая страна мира. Они завели у себя 80-метровый горнолыжный склон — на закрытом стадионе, построили самый высокий в мире отель, а скоро у них появится и самое высокое в мире здание».
Теперь он атаковал мороженое с такой жадностью, будто эти рассуждения вызвали у него зверский аппетит. «Только представьте: Дубай превращается в дом-микрокосм всего мира: сотни рукотворных островов, каждый олицетворяет собой отдельную страну или регион, и все это — на огромной акватории пять на пять миль, прямо там, где раньше плескались воды Персидского залива. Это же голубая мечта каждого застройщика!»
Он прикончил мороженое и вытер руки о джинсы. «Думаете, все эти мусульманские парни не любят алкоголя и женщин? Прикиньте-ка: в Дубае полно всего — и лучшего виски, и игорных заведений, и доступных женщин, и наркоты, и любого сорта проституции. Есть деньги — и к твоим услугам все, что ни пожелаешь. Абсолютно все».
Но вот я вновь на борту авиалайнера, который летит над Персидским заливом, освещенным светом звезд. Ночь была такая же безлунная, как и в те далекие теперь годы, когда я гулял в компании профессора Несима. Наверняка мы будем пролетать над тем местом, где этот мол выдается в воды Ормузского пролива. Я молча смотрел в темноту иллюминатора. Не было видно ровным счетом ничего. Я припомнил, что в год, когда завершалась моя карьера экономического убийцы, будущее президента Картера связывали с Ираном. Шах, которого тогда так резко осуждал Несим, уже лишился трона, американское посольство в Тегеране было захвачено, а в центре мирового внимания находилась судьба 52 американских заложников.
Президент США пытался поддержать свою стремительно убывающую популярность заявлением, что любые попытки исламистов взять под контроль Персидский залив будут восприниматься как нападение на США. «В этом случае мы прибегнем к военной силе», — говорил президент, и эти угрозы не были пустым звуком.
Картер направил в Иран бойцов специального подразделения «Дельта», чтобы вызволить заложников, однако операция по их освобождению закончилась трагическим провалом. Только теперь я понял, что вся ближневосточная политика Соединенных Штатов, в особенности поддержка Израиля и сделки с правительствами таких авторитетных арабских стран, как Саудовская Аравия, Кувейт и Египет, довершали нечто, имеющее критически важное значение для интересов корпоратократии.
И хотя политика США в Иране и Ираке была во многом противоречивой и на первый взгляд неуклюжей, на самом деле она преследовала ту же цель — втянуть арабские государства в орбиту нашего влияния, только более завуалированными методами. В Дубае, например, мы продали им «весь мир». Иными словами, Ближний Восток, как и Китай, усвоил нашу версию материализма.
Внезапно авиалайнер накренился. За иллюминатором внизу появилось море огней. Бендер-Аббас! Я стал взглядом искать внизу длинный мол. Потом меня осенило, что этот сгусток огней в южной части Персидского залива в принципе не может быть Бендер-Аббасом — он расположен совсем не здесь. Это Дубай, догадался я, — то место, которое в мой прошлый приезд вряд ли можно было разглядеть в ночи с борта самолета, потому что тогда этот город был таким же захолустьем, что и Бендер-Аббас. А сейчас в Дубае самый грандиозный в мире торговый пассаж, лыжный курорт, это центр игорного бизнеса и всяческих развлечений.
Я все пытался осознать этот невиданный парадокс, порожденный умом правоверных арабов: свято блюдя свою веру и традиции, они выстроили у себя этакую копию Мекки для туристов, которая выглядит циничной насмешкой над своим оригиналом. Вот он прямо подо мной, это современное средоточие излишеств, которое могли бы по достоинству оценить Клеопатра и фараон Тутанхамон. А как же Усама бен Ладен?
Тут я понял, что со времен моей работы в качестве экономического убийцы мир сильно изменился. Очень кстати мне припомнилось замечание президента MAIN Джека Добера, сделанное во время нашего обеда в Intercontinental Indonesia, когда он предсказал, что нефть станет новым стандартом, на котором будет строиться мировое владычество доллара.
Как же прав был старик Добер! Помнится, тогда он еще повернулся к своей жене и заметил, что «Соединенные Штаты вступают в новый период мировой истории…» И в этом он тоже был прав. Но сейчас, по прошествии четверти века, этот период подходил к концу, и в мире нарождалось нечто совсем иное.
40
В бездну
Долгие годы политика корпоратократии благоприятствовала бизнесменам вроде Джека Добера, возглавлявшего в свое время MAIN. Однако позже в Азии и Латинской Америке стали разворачиваться события, которые показали, что такая политика ведет к провалам.
Именно она в 1997 году столкнула Азию в глубокий экономический кризис, позволила Китаю утвердиться на позициях одного из глобальных лидеров, в то же время открывая эту страну для вакханалии безудержного меркантилизма, точного слепка нашего, западного, что, в свою очередь, усугубило в азиатских странах разрыв между богатством и бедностью.
В Латинской Америке действия корпоратократии способствовали обнищанию миллионов людей, подрывали положение среднего класса — самой инициативной и предприимчивой части общества — и в конечном итоге вновь разожгли недовольство представителей коренных народов и националистически настроенных общественных сил. Их выступления вынесли на гребень борьбы новую плеяду национальных лидеров, настроенных на борьбу с корпоратократией.
Однако Вашингтон не собирался признавать своей вины за подобное развитие событий. Американские СМИ заполонили статьи и репортажи, в которых вина за новые проблемы третьего мира возлагалась то на коррумпированных государственных чиновников, то на религиозных фанатиков, то на диктаторов левого толка.
Корпоратократия же и ее апологеты выставлялись в самом радужном свете, как благородные ребята, которые искренне стремятся продвигать идеи демократии. При этом очень редко упоминалось, что не кто иной, как Соединенные Штаты, активно способствовал нравственному падению этих государственных чиновников и превращению их в коррупционеров, что проводимая нами политика жестоких репрессий вызвала взрыв религиозного фанатизма, а «левые диктаторы», вставшие к рулю власти в странах третьего мира, — на самом деле национальные лидеры своих стран, избранные именно демократическим путем и зачастую куда большим числом голосов, нежели последние президенты Соединенных Штатов.
Таким образом политики, топ-менеджеры корпораций и продажные СМИ общими усилиями успешно скрывали от американских граждан тот факт, что внешняя политика их страны, по крайней мере в Азии и Латинской Америке, давала крупные сбои. Эти провалы, однако, были особенно отчетливо видны на Ближнем Востоке.
Еще до вторжения в Ирак стало ясно, что корпоратократия стремительно утрачивает контроль над регионом, а стратегии экономических убийц приводят к обратным результатам. На Ближнем Востоке свирепствовало насилие, все явственнее проявлялись антиамериканские настроения. Даже казавшаяся столь удачной схема Кермита Рузвельта в конечном итоге дала «обратную тягу», когда в 1979 году воинствующие исламисты сбросили шаха Ирана.
