— Да, — ответил я приветливо. — Я из Соединенных Штатов, меня зовут Джон. А вас?
— По-английски мое имя звучит как Сэмми, а это моя сестра Саманта.
Я пригласил новых знакомых в ближайшее кафе, и мы просидели за разговорами несколько часов. Как оказалось, они родом из Южного Судана.
«На севере нашей родины живут мусульмане, — стал объяснять Сэмми, — а на юге, где мы родились, все совсем по-другому». Юноша не хотел вдаваться в детали, но я понял, что он имел в виду — в тех местах сохранился племенной уклад, и каждое племя поклонялось своим богам.
— А вы сами мусульмане? — полюбопытствовал я.
— Да, мы исповедуем ислам, — ответил Сэмми.
Я сразу почувствовал, что он неискренен со мной, но решил не торопить события. И действительно, позже, когда мы познакомились поближе, молодые суданцы сами признались, что, как и их сородичи, продолжают поклоняться «духам земли». На одной из совместных прогулок, когда они показывали мне достопримечательности Александрии, ребята рассказали, почему им пришлось покинуть родные места. Их отца убили, а мать похитили пришельцы из Северного Судана, чтобы продать в сексуальное рабство.
— Нам, можно считать, повезло, — рассказывал Сэмми, — в тот момент мы как раз ходили за водой. Мы слышали, как кричит наша мать. Испугавшись, мы спрятались за камнями.
— Я была ужасно напугана, — добавила Саманта, закрывая лицо руками.
— С тех пор она не может больше плакать, — горестно сказал Сэмми.
Ребятам посчастливилось найти кошелек с небольшой суммой денег, припрятанный родителями на черный день, и они решили переправиться в Египет, а точнее, в Александрию — они слыхали, что здесь безопаснее, чем в Каире, да к тому же тут жили их дальние родственники. Им пришлось принять ислам, хотя, как признались брат и сестра, втайне они продолжали поклоняться богам своих предков.
На первых порах родственники дали Сэмми и Саманте кров, а потом помогли устроиться у одной английской четы, содержавшей маленький сиротский приют. За стол и кров брат с сестрой должны были выполнять в приюте кое-какие подсобные и хозяйственные работы.
После первой встречи я стал проводить много времени в обществе Сэмми и Саманты. Обычно мы встречались ближе к вечеру, после того как они справлялись со своими обязанностями в приюте. Я приглашал их посидеть в кафе, а иногда и пообедать в ресторан. Мы совершали долгие прогулки по Александрии, и ребята, как опытные экскурсоводы, показывали мне все интересные места, упоминавшиеся в путеводителях, сопровождали на местные рынки и в самые глухие уголки Александрии, куда иностранцы обычно не заглядывают.
Брат и сестра показали мне и симпатичный ресторанчик с суданской кухней. Несмотря на выпавшие на их долю горести и испытания, они всегда были в хорошем настроении, открыты и приветливы. Для меня общение с ними было желанным отдыхом от поднадоевшего самодовольства моих компаньонов-соотечественников. Тем более что характер моей работы всегда позволял обосновывать частые встречи с двумя суданцами тем, что я таким образом собираю дополнительную информацию для экономического прогноза, который должен был составить.
День ото дня я все больше привязывался к моим суданским друзьям, а вскоре понял, что влюблен в Саманту, и это меня очень обрадовало. Мысль жениться на Саманте казалась мне все более привлекательной. Мне нравилось представлять, как я заберу их с братом в Штаты, как удивится вся моя родня да и бывшая жена, когда я предстану перед ними рука об руку с молодой африканкой. Когда я поделился с Сэмми своей идеей взять их с собой в Штаты, он, к моему удивлению, не проявил радости и энтузиазма, а лишь страдальчески посмотрел на меня.
— Мы — африканцы, мы должны вернуться к себе в Судан и помочь нашему народу, — сказал он.
— Но как? Чем вы можете помочь?
— Будем бороться за независимость.
— Но ведь Судан уже с 1956 года — независимое государство!
— Это не Судан. Сейчас никакого Судана нет. То, что там есть, — это две разные страны, совсем не то, что пытались создать Англия и Египет.
— Мусульмане — на севере, а на юге — нет.
— Да, именно об этом я и говорю. Север Судана — это Ближний Восток, а юг — Африка.
Это утверждение совершенно расходилось с тем, что внушал мне Джордж Рич. Он говорил, что Египет — это одно, а Судан — совсем другое. Больше всего меня поразило, что раньше я никогда об этом не задумывался.
— А как же насчет Египта? Что это, Ближний Восток или Африка? — пожелал уточнить я.
— Ни то ни другое, — ответил Сэмми.
— Но что же тогда Египет? — искренне удивился я.
— А вам никогда не приходило в голову, что с тех пор, как умер фараон Нектанеб, еще за три века до рождения вашего Христа, и по сей день этой страной никогда не управлял настоящий египтянин?
Слова Сэмми стали для меня настоящим шоком.
— Так где же находится Египет, если не там и не здесь?
— Раньше он всегда был частью Европы.
— А сейчас?
— Сейчас он сидит на коленях у Америки.
43
Рождение «шакала»
Когда в 1971 году я впервые попал в Бейрут, Джек Корбин был еще подростком. Четыре года спустя, к моменту моего появления в Александрии, это был уже шустрый, непоседливый 19-летний юноша, решивший покинуть отчий дом и осуществить свою многолетнюю мечту — отправиться в Африку. Это решение навсегда и в корне изменило жизнь Джека. Оно превратило его в «шакала». Среди множества заданий, которые ему довелось выполнять, одно было связано с убийством президента некой африканской страны, имеющей огромное стратегическое значение для всего континента, Именно тогда зародилась наша дружба с Джеком, и длится она уже много лет.
Отец Джека был топ-менеджером, которого дела забросили в Бейрут, поэтому насилие с малолетства стало для Джека привычной чертой повседневной жизни. Еще мальчишкой он частенько сиживал с такими же, как и он, сорванцами на высокой изгороди в одном из пригородов Бейрута, наблюдая за тем, что происходило внизу, на улицах города. В отличие от обычных забав подростков, эта часто позволяла Джеку наблюдать картины жестокого насилия.
Однажды в сильный бинокль он со своими дружками наблюдал, как трое мужчин избили четвертого, а потом забросили его безжизненное тело в кузов пикапа. В другой раз они видели, как насиловали какую-то женщину, причем на глазах у ее малолетнего сына. А когда преступники ушли, из близлежащих зарослей вылез мужчина и помог этим несчастным дойти до дома.
Затем в Бейруте было объявлено о прекращении огня. Джек с одним из приятелей отправился в город, в кино. После сеанса, когда они выходили из кинотеатра, началась уличная пальба. Это означало, что перемирию пришел конец. Возле здания кинотеатра появился черный мерседес и, покружив, остановился рядом с Джеком и его спутником. Из машины вышли трое мужчин с АК-47.
Они стали тыкать дулами автоматов в Джека и второго парнишку, выкрикивая бранные слова на арабском. Затем затолкали обоих на заднее сиденье, и мерседес рванул с места. Насколько могли понять испуганные мальчишки, эти люди заподозрили в них израильских шпионов. В машине их били прикладами и обещали расстрелять еще до рассвета. Мерседес между тем несся по узким улочкам через населенные арабами трущобы, которых мальчишки вроде Джека всегда предпочитали избегать.
Когда машина наконец остановилась, приятелей приволокли в какой-то дом и поставили напротив человека, важно восседавшего за письменным столом.
«Слава богу, он был из ООП, а не из какой-нибудь воинствующей радикальной группировки, — рассказывал Джек. — Я показал ему билеты в кино, которые сам не знаю почему остались лежать в моем кармане, и он понял, что мы никакие не шпионы. Он даже извинился за своих товарищей, сказав, что те сваляли дурака, а потом велел им отвезти нас обратно к кинотеатру».
Это происшествие убедило Джека, что лучше покинуть такое место, как Бейрут. Думаю, любой молодой человек на его месте поступил бы так же. Но в отличие от других Джек бежал не от войны — напротив, он хотел быть к ней поближе. «Я понял, что насилие не пугает меня и что я сам смогу его использовать. Те трое, что похитили нас, вовсе не испугали меня, скорее взбесили, заставив кровь быстрее бежать по жилам», — признался как-то Джек. И он направился в Африку.
«Континент был похож на пороховой погреб — самое подходящее местечко, где парень вроде меня может заработать неплохие денежки и вдоволь повеселиться», — он делился со мной этими откровениями, пока мы сидели в патио небольшого ирландского ресторанчика в южной Флориде.
Шел 2005 год. И хотя события, о которых рассказывал Джек, вроде бы относились к далекому прошлому, они приобретали некоторое современное звучание в свете того факта, что Джек только-только вернулся из Ирака, провернув там какое-то дельце, что нашим военным было категорически запрещено.
