Хотя я знал, что Холмс и другие постояльцы где-то рядом, совсем неподалеку, в этой холодной келье я ощущал себя так, словно очутился на необитаемом острове. Я подошел к окну и выглянул наружу, однако ничего не было видно. Во мраке казалось, что лесная чаща практически вплотную подступает к монастырским стенам. Луну затянуло облаками. Я поставил подсвечник на прикроватный столик и начал раздеваться, готовясь ко сну. Неожиданно кто-то поскребся в окно. От неожиданности у меня перехватило дыхание. Повернувшись, я обнаружил, что это лишь ветви старого дуба, скользящие по стеклу под порывами ветра. Я прыгнул в постель и, натянув одеяло до подбородка, принялся всматриваться в пляшущие на стене комнаты тени. Такое впечатление, что я снова оказался в детстве. Я чувствовал себя маленьким мальчиком, охваченным страхами, у которых нет названия.
– Ладно тебе, старина, возьми себя в руки, – подбодрил я сам себя вслух. – Ты же врач, ученый! Что сказали бы твои коллеги, если бы сейчас тебя увидели? – Откинувшись на подушки, я смежил веки, но свечу задувать не стал.
Ветер стал сильнее. Я слышал, как он стонет и воет среди зубцов башни. Я никак не мог заставить себя держать глаза закрытыми. С каждым новым звуком я невольно широко распахивал их, начиная вглядываться во тьму. Я был уверен, что так пройдет вся ночь и я не сумею уснуть, однако в конце концов все-таки задремал. Проснулся я резко, будто меня кто-то толкнул. Кинув взгляд на свечу, я обнаружил, что она сгорела едва ли наполовину. Ветер немного стих. Что же меня разбудило? Вдруг послышался резкий удаляющийся шорох за стенной панелью. Вот оно! Это мышь, старина, обычная мышь. Можно спать дальше. Нет, постойте. А что это там над камином? Тень там вроде гуще. Я протер глаза. От порыва ветра пламя свечи заметалось. Заплясали и тени. Лишь одна, та самая, на которую я обратил внимание, осталась неподвижной. Я похолодел. Тень стала еще темнее. Она начала менять форму. Теперь она напоминала Смерть – сотканную из мрака согбенную фигуру.
– Отче наш, иже еси на небесех, – попытался я прочитать молитву, но ничего не получалось – от страха у меня зуб на зуб не попадал.
Тень скользнула ко мне, и я буквально почувствовал, как волосы не только на голове, но и на всем теле встали дыбом. Душа ушла в пятки, и я едва мог дышать. В висках стучала кровь. Я уже был на грани обморока, но тут фигура остановилась, и в неверном свете свечи я увидел перед собой юную монахиню. Она смотрела на меня с такой мольбой, что я сразу понял: мне не причинят вреда. Никогда прежде мне не доводилось видеть столь печального, столь скорбного лика. Фигура безмолвно протянула ко мне руки, будто бы призывая на помощь.
Я попытался обратиться к ней, но из моего горла донесся лишь хрип. Я предпринял еще одну попытку:
– Ты кто? Джейн Стайлс?
Призрак медленно кивнул.
– Чего тебе от меня нужно?
Привидение протянуло ко мне руку и поманило за собой длинным тонким пальцем. Развернувшись, оно поплыло к очагу. Я был в растерянности. Должен признаться, мне страшно не хотелось идти куда-то вместе с призраком, но интуиция и чувство долга, развившееся за годы врачебной практики, заставили меня все-таки встать с постели. Какая разница, кто передо мной – бесплотный дух или живой человек, главное – нужна моя помощь!
Надев тапочки и накинув халат, я взял в руки подсвечник. Я ожидал, что призрак двинется к двери, но вместо этого он скользнул к одной из дубовых панелей рядом с очагом и указал на резное распятие. В следующее мгновение привидение шагнуло сквозь стену и пропало.
Решив, что в келье имеется потайная дверь или комната, я нажал на распятие, но ничего не произошло. Тогда я попытался сдвинуть его в сторону. Неожиданно распятие повернулось по часовой стрелке. Раздался щелчок, и дубовая панель слегка приоткрылась. Распахнув ее настежь, я обнаружил за ней узкую каменную винтовую лестницу, устремлявшуюся вверх. Набравшись храбрости, я выставил вперед руку с подсвечником и принялся подниматься, раздвигая паутину, лезшую мне в лицо. В воздухе пахло затхлостью и плесенью. Лестница привела меня в маленькую комнатушку, располагавшуюся прямо над кельей. Расстояние от пола до крытой свинцом крыши едва превышало полтора метра. В комнатушке стояли грубо сколоченная деревянная кровать, небольшой комод и стул. Все вокруг покрывала пыль, копившаяся здесь на протяжении сотен лет, а мебель была изъедена древоточцами.
Мне доводилось слышать о подобных потайных комнатах в аббатствах и монастырях, в которых скрывались священнослужители во время гонений. Такие укрытия называли поповскими норами. И вот я оказался в одной из таких нор.
Призрак опустился на колени перед комодом и указал на самый нижний ящик, который был слегка приоткрыт. Поставив подсвечник на стул, я наклонился и взялся за ручки. Что же там внутри? Я понимал, что надо быть готовым к чему угодно. Резко и решительно я дернул за ручки. Сгнившая древесина легко поддалась. Передняя часть ящика отломилась, оставшись у меня в руках, и я чуть не упал. Отложив ее в сторону, я принялся корпеть над комодом. Наконец мне удалось выдвинуть нижний ящик, и сразу же все прояснилось. Там, внутри, лежал скелет младенца, завернутый в истлевшее тряпье. Судя по размеру зазора в черепе, оставшегося на месте родничка, который так и не успел зарасти, ребенку на момент смерти было месяца полтора, максимум два.
Я обернулся к Джейн. Призрак с нежностью взирал на останки. На короткий миг я будто бы проник в сознание призрака и увидел ребенка таким, каким он когда-то был, – розовеньким, теплым, очаровательным, мирно посапывающим в самодельной колыбельке. Инстинктивно я почувствовал, что это была девочка.
– Почему же ты ничего не сказала своим мучителям? – спросил я.
Джейн посмотрела на меня и, прикрыв рот рукой, покачала головой, показывая, что ее не случайно взяли в орден сестер-молчальниц. Несчастная послушница была немой!
И в этот момент до меня наконец дошел весь ужас произошедшего, и я разрыдался, не стесняясь своих слез. Я даже близко не мог представить себе муки девушки. Как же она страдала, медленно угасая от пытки, зная, что ее гибель автоматически означает смерть ее новорожденной дочки! Кто услышит слабеющие крики малышки, медленно умирающей от голода в потайной комнате?
Увидев мои слезы, Джейн кивнула, видя, что наконец нашелся человек, который ее понял.
– Я врач и офицер, – произнес я сквозь рыдания. – Клянусь всем тем, что для меня свято, – клятвой Гиппократа и своей присягой ее величеству и родине, – что останки твоей дочери похоронят в освященной земле по христианскому обряду и отслужат по малышке панихиду.
Призрак одарил меня тенью улыбки. Кинув еще один нежный взгляд на останки дочери, Джейн подняла лицо к потолку, воздела руки и пропала.
Некоторое время я стоял на коленях у комода, пытаясь переварить все то, что со мной случилось. До меня дошло, что за все те сотни лет, что минули с момента трагедии, никто даже не попытался понять, что нужно Бедной Послушнице. Все без исключения в ужасе бежали от нее. Тяжело вздохнув, я вернулся в Горницу скорби. Теперь мне было нечего бояться, и я спокойно проспал всю ночь.
На следующее утро я встретил Холмса по дороге в трапезную.
– Французы бежали! – радостным голосом сообщил мне детектив. – Отбыли с первыми петухами. Скатертью дорога. Послушайте, вы выглядите так, словно вам встретилось привидение, – добавил он, вглядевшись в мое измученное лицо.
– Вы, как всегда, на редкость проницательны, Холмс, – горько ответил я.
Как только мой друг понял, что я не шучу, улыбка тут же исчезла с его лица.
– Боже, Уотсон, что случилось?
– Лучше я вам расскажу позже. Это не для посторонних ушей, – ответил я, поскольку мы уже уселись за стол.
Несмотря на то что завтрак заслуживал наивысших похвал, я практически ничего не ел. Пожалуй, впервые в жизни я лишился аппетита. Несколько позже, когда все начали разъезжаться, я сказал Холмсу и миссис Хадсон, что связан кое-каким обещанием и потому вернусь в Лондон позже.
– Если вы не возражаете, старина, я составлю вам компанию, – ответил Холмс.
– Буду только рад, дружище, – ответил я.
– Ну что ж, жду вас дома, на Бейкер-стрит, – улыбнулась миссис Хадсон.
Когда мы остались с Холмсом наедине, я рассказал ему о том, что случилось ночью.
– Если бы мне поведали об этом не вы, а кто-нибудь другой, ни за что бы в жизни не поверил, – признался Холмс.
Я отвел друга в Горницу скорби, открыл потайную дверь, после чего мы поднялись наверх в секретную комнатушку, где я и показал ему останки дочери Джейн Стайлс. Даже циничный, хладнокровный, невозмутимый Холмс был тронут и растроган до глубины души.
Когда мы стали спускаться по лестнице, он произнес:
