– Я вчера убиралась. Везде, кроме его комнаты.
Корби представил, как она мыла все эти стеклянные поверхности, чистила ковры и выкидывала разные маленькие необходимые вещи. «Родители Андрея безумны, – подумал он, – не чуть-чуть, как мы с Ником, а совершенно, абсолютно безумны. Безумны навсегда».
– А где комната братика? – спросила Алеся.
– Та дверь, – чуть приподняв руку от подлокотника, показала Маргарита.
– Пойдем? – спросила Алеся. Никто не двигался с места. Все смотрели на Корби. Ему стало страшно. «Сейчас мои ноги подкосятся, – подумал он, – и я упаду. Пожалуйста. Пусть так и будет. Пусть я никогда не открою эту дверь. Андрей, зачем ты все это сделал со мной и с нами со всеми? И как ты это сделал?»
Он медленно подошел к двери. Ему пришло в голову, что у всего происходящего должен быть предел. Сейчас он коснется пальцами хромированной ручки – и просто проснется. Он окажется в своей комнате, в кровати, одетый, и снова будет утро вчерашнего дня и наркотический бред, а потом – проглоченные бритвенные лезвия, ужасная боль, горловое кровотечение и смерть. Все закончится.
Он надавил на холодный металл дверной ручки. Замок тихо щелкнул, и дверь открылась.
_____Он ждал чего-то загадочного или страшного, ждал, что эта комната будет такой же холодной и неживой, как и вся квартира. Но он ошибся. Комната была очень светлой, но белизна стен выглядела теплее. Ворох белья на неубранной постели. Тумбочка у изголовья со сбитым на бок будильником. На ковре – мягкие тапочки. Над кроватью – конструкция из тонких металлических трубочек; легкий сквозняк заставлял их тихо звенеть. Матово блестящий пластик письменного стола. Стеллажи вдоль стен, часть занята книгами, на остальных – скатанные в рулоны листы бумаги. У окна – накрытый тряпкой мольберт. Окно открыто, после дождя на подоконнике собралась лужа. В ней, истекая красками, мокнет палитра. У Корби перехватило дыхание. Казалось, Андрей только ушел отсюда, или не уходил вовсе, что он сейчас явится – из чистого воздуха, из солнечных лучей, из мягкого перезвона колокольчиков.
– Он что, рисовал? – еле слышно спросил Токомин.
Маргарита странно рассмеялась из своего кресла.
– Ты не знал? Он не рассказывал тебе?
Токомин промолчал. Комар оглянулся на него.
– Вашему сыну принадлежат все граффити на стенах клуба, который во дворе.
Корби пересек комнату и дрожащей рукой стянул тряпку с мольберта. Ткань беззвучно соскользнула на паркет. Под ней был смеющийся мальчишка. Одной рукой он приглаживал непокорные волосы, в другой держал банку с пивом. Его черная шевелюра обрывалась в белую пустоту листа.
В комнату вошли другие.
– Это же ты, – сказала у Корби за спиной Аня. – Как красиво.
Корби стало нехорошо. Он слышал, как кровь стучит у него в ушах. Он мог поклясться, что Андрей нарисовал это позавчера, в день своей смерти, нарисовал это смеющееся солнечное лицо после их позорного утреннего разговора. Корби зажмурился, но все равно чувствовал в глазах горячую резь подступающих слез. «Почему он не показал это мне? – подумал он. – Если бы я увидел это раньше, я бы все сделал по-другому. Зачем он пытался говорить свои неловкие сбивчивые слова, когда у него было это?»
Он почувствовал, как кто-то теребит его за руку, и открыл глаза. Это оказалась Алеся. Она больше не сидела у Ани на руках, а стояла перед Корби и снизу вверх смотрела на него.
– Не плачь. Братик не хотел, чтобы ты плакал. Это тот, кто приходит из долин, хочет, чтобы ты плакал. Он всех делает другими. – Она подцепила у себя на шее незаметную цепочку и вытянула из-за ворота ключ. – Вот, смотри. Братик мне это дал. Он говорил, что ты найдешь, что этим открыть.
Корби машинально подставил руку, и Алеся вложила ключ ему в ладонь. Он был простой, матово-серебристый, и казался ужасно холодным и тяжелым.
Корби услышал, как скрипнула кровать, и оглянулся. Там сидел Андрей. Он был в домашних шортах, на обнаженной груди висел такой же ключ, как тот, который Корби сжимал в руке. Тело мальчика было полупрозрачным, его лицо мерцало в лучах заходящего солнца. Призрак чему-то улыбнулся, соскользнул с кровати и опустился на одно колено. Пошарив рукой под кроватью, он вытянул оттуда тяжелый черный чемодан.
_____Корби почувствовал, как его несильно ударили по щеке. Он помотал головой и очнулся.
– Ты опять… – испуганно начал Ара.
Корби разжал кулак. Ключ по-прежнему лежал на ладони. Он уже не казался холодным.
– Ник, – попросил он, – загляни под кровать Андрея. Там должен быть старый черный чемодан.
– Откуда ты знаешь? – спросил Комар.
– Мне так кажется. – Корби подумал, что хочет, чтобы это была ошибка, шутка, галлюцинация, чтобы Андрей ничего им не оставлял. Но он знал, что чемодан там.
Ник мгновение смотрел на него, потом, как Андрей, встал на одно колено и пошарил в полутьме под кроватью. Что-то глухо звякнуло, потом зашуршало. Ник вытащил чемодан на свет. На черной коже стояли вылинявшие от времени штемпели английской таможни.
– Что там? – поинтересовался Ара.
– Не знаю, – дрогнувшим голосом ответил Корби, садясь на край кровати Андрея. Он перевернул чемодан и увидел замочную скважину.
– Я помню этот чемодан, – вдруг сказал Токомин. – Я его купил пятнадцать лет назад, и потом Рита с ним уехала из страны.
Корби вставил ключ в замочную скважину, повернул. Раздался тихий щелчок, половинки чемодана распались, и на пол россыпью вылетел ворох рисунков.
– Везде я, – прошептал он.
Вот он сидит за партой в классе. Вот стоит на лестнице клуба. Вот лежит в сугробе, во дворе школы. Веселый и грустный, стриженный покороче или отпустивший длинные волосы. Здесь не было плохих рисунков – все либо хорошие, либо гениальные. Комар и Ара принялись собирать их с пола.
Под первым слоем лежал второй. Корби увидел, что часть рисунков сделана по-другому – они были старые, карандашные, нарисованные не на А4, а на клетчатых тетрадных листках. Он поднял одну из график и увидел мальчишку в расстегнутой куртке, идущего по асфальтированный дорожке. Это был он, но не сейчас, а пять или шесть лет назад. Это была дорожка, идущая мимо забора колледжа, по которой он тогда ходил в школу. Корби схватил другие листы. Он увидел себя рядом с машиной отца. Он увидел, как мама у подъезда ерошит волосы на его голове.
– Комар, – слабым, непослушным голосом позвал Корби. Комар с ворохом А4 подошел к нему. Корби протянул ему первый попавшийся из тетрадных листков.
– Ты с Пашей, – сказал Комар. Ник тоже подошел к постели Андрея, поднял один из листков. Мгновение он молчал, потом показал Корби рисунок.
– Кто это с тобой?
Корби помнил тот день, тот момент. Это было за полтора месяца до катастрофы, в последнюю теплую неделю бабьего лета. На рисунке они с отцом играли в бадминтон на траве в двух десятках метров от забора колледжа.
– Это его отец, – ответил за Корби Комар. Ник изменился в лице.
– Верно. Корби здесь совсем мальчик.
– Ничего не понимаю, – прошептал Корби.
– Все-таки ты знал его. Только это может объяснять старые рисунки.
– Андрей наш одноклассник. Как он мог знать меня раньше? Ничего не понимаю, – повторил Корби. Ник несколько секунд всматривался в его лицо, потом смягчился.
– Может, ты забыл?
– Может быть.
Комар по одному вынимал листки из чемодана, рассматривал и собирал в стопку.
– А я понимаю. Ты не знал этого парня. Зато он знал тебя. – Он сел на кровать рядом Корби и развернул раскрашенные карандашом тетрадные листки. – Точка зрения. Присмотрись к точке зрения.
– Чьей? – не понял Ник.
– Художника. Взгляд всегда сверху. Крупных планов почти нет. – Комар сунул половину листков в руки Корби, другую половину Нику. Корби начал перебирать рисунки.
