Наконец состоялась свадьба и ажиотаж вокруг причуды Рауффа поутих. Жизнь вернулась в свою калею и повседневные заботы вытеснили остатки романтики из этого дома. Поток цветов и песнопений изрядно убавился, а вскоре и вовсе иссяк. Заключенное коммерческое партнерство с Арсани, одним из наших предков, требовало поначалу немалых вливаний, как денежных, так и временных, и Рауфф не мог проводить столько времени с женой, как в первые недели своей страсти, что, само собой, не могло ее не расстраивать. Привыкшую к аплодисментам и диферамбам, ее не могла устроить тихая жизнь в провинции и общество неотесанных соседок, она всеми силами стремилась переломить ход игры и укрепиться на позициях. Но тут ей на помощь пришла беременность, не только вернувшая ей внимание супруга, но и позволившая на какое-то время отвлечься от неудовлетворенности своей светской карьерой. Не знаю, хотела ли она вообще иметь детей, но этот был, что ни говори, очень кстати.
Так, в апреле 1813 года, родилась Патриция. Полное имя ее было Патриция Кристиана, но эти подробности, как заведено, известны лишь родственникам и близким друзьям. Этот ребенок был отцу не в пример более дорог, нежели его первенец, и он даже не пытался этого скрывать. Впрочем, Ангелика, надо признать, особым репрессиям также не подвергалась. Отец предоставил ей все возможности, наказал жене и слугам обращаться с ней ласково и нанял для нее, как и обещал, учителей, наотрез отвергнув предложение супруги отослать ребенка в пансионат. Сама же Ангелика особого восторга по поводу образования не испытывала, воспринимая уроки скорее как тягостную обязанность, а предоставленные отцом в ее распоряжение книги как потенциальный материал для растопки. Глупой при этом назвать ее было нельзя – она черпала знания из бесед с интересующими ее людьми и закрепляла их собственными размышлениями. Единственным ее другом оставался при этом Роберт Линхоф – они взрослели вместе, поверяли друг другу тайны и мало кто уже сомневался в том, что этот союз будет иметь продолжение.
Злоключения же самого Рауффа не окончились. Едва оправившись от родов, супруга убедила его в том, что жизнь в деревне слишком мрачна и однообразна и настояла на необходимости проведения неких "танцевальных вечеров", организацию которых она готова взять на себя. Уставший от жалоб избранницы, Рауфф был согласен на все ради обретения покоя и не имел ничего против невинных развлечений, как он поначалу именовал эти сборища, куда приглашались все мало-мальски стоящие на ногах соседи и представители округи. Очень скоро, однако, эти мероприятия стали именоваться среди населения не иначе, как "субботний бордель", и репутация эта крепла от недели к неделе.
Рауфф же, инвестируя все свое время и силы в работу и посему, как правило, крепко спавший во время ночных празднеств, долгое время оставался в неведении относительно происходящего под крышей его дома. Лучше бы ему пребывать в нем и далее, ибо последовавшая трагедия не добавила ему очков в чистилище. Как-то раз, в одну из субботних ночей, Рауфф был разбужен трясущимся от негодования собственным конюхом, решившим, по всей видимости, выслужиться перед хозяином ради будущей вольготной жизни. Бормоча тысячи извинений, конюх настоятельно просил Рауффа следовать за ним. До конца не проснувшись, тот пошел-таки за парнем, который привел его к дверям одной из комнат для гостей и испуганно отошел в сторону. До сих пор ничего не понимая, Рауфф толкнул дверь и вошел внутрь. Представшая его взору картина наконец открыла ему глаза на природу собственной жены, стоящей на коленях за весьма недвусмысленным занятием перед соседским фермером, пьяным и дурашливо ухмыляющимся. Судя по количеству известной субстанции, пролитой в волосы и на платье жены, фермер был далеко не первым за последний час, а, учитывая появившиеся в коридоре голоса – также и не последним.
Рауфф скрестил руки на груди и, прислонясь к стене, велел продолжать действо. Почуяв недоброе, ни супруга, ни ее визави возразить не посмели. Кучер же, по приказу хозяина, отправился за остальными гостями мужского пола и, используя в качестве аргумента ружье, сопроводил их к месту спектакля, расставив "за кулисами" в порядке очереди ждать своего выхода.
В течение трех часов Рауфф, не меняя позы, наблюдал за отработанными действиями своей неутомимой супруги, составляя дуэты, трио и квартеты по своему усмотрению. Это был, пожалуй, самый веселый из всех проведенных "танцевальных вечеров". Кстати, по иронии судьбы, именно эту, ближайшую к выходу в мансарду, комнату выбрала позже Патриция в качестве своего аппартамента.
По окончании развлечения хозяин велел конюху завернуть то, во что превратилась его жена, в простынь и отнести на конюшню, сам же, любезно улыбаясь, проводил гостей за ворота, выразив надежду, что им у него понравилось и пригласив всех бывать почаще. Ожидавшие было неприятностей или даже, чего доброго, физической расправы бывшего наемника гости воспряли духом и, отводя глаза, поблагодарили Рауффа за гостеприимство, после чего вежливо удалились.
Свидетелями же кульминационного момента той сказочной ночи были лишь сам хозяин, конюх, да один из гнедых жеребцов, которому и в самых радужных снах не могла привидиться такая партнерша. Он, по всей видимости, и убил ее, после чего дело было за малым – подвесить бездыханное тело на балке, дабы не заострять внимание на истинной причине смерти. Позже, конечно, все стало известно благодаря спиртному, не способствовавшему молчанию верного конюха.
Вообще, много об этом не говорили – слишком велико было число жителей округи, напрямую причастных к событиям той ночи и слишком много страху им пришлось натерпеться. Рауфф же избежал всякого преследования, ибо осуждать его за содеянное было действительно сложно. Посмеявшись, назвали дело самоубийством и на том закрыли.
В третий раз Рауфф не женился, но и не замкнулся в себе, как после смерти первой жены. Напротив – он стал гораздо больше времени уделять детям, друзьям и охоте. Этому способствовало, конечно, то обстоятельство, что дела, налаженные и находящиеся в порядке, не требовали более его постоянного внимания, большей частью ведомые управляющими. Частым гостем в сером доме у реки стала радость, настоящая и чистая, не окрашенная духом разврата и подлости, как при покойной хозяйке. Отец просил Ангелику не вдаваться до поры в разговорах с младщей сестрой в подробности семейной истории, в частности, не подчеркивать, что у детей разные матери. Совместными усилиями, при участии Роббинса и семьи Линхоф была создана вполне приемлемая легенда о безвременно ушедшей и оплаканной матери семейства, причем со временем в нее, казалось, поверили и сами авторы. Патриция росла в самой благоприятной атмосфере, с удовольствием училась, любила книги и все новое. Подобно родителю, она могла часами просиживать в библиотеке, в ее лице нашедшей, наконец, истинного ценителя. Любопытство девочки и склонность совать нос в чужие дела охотно приписывались ее не по годам развитому интеллекту, а ее редкая, просто кукольная красота, столь отличная от материнской жеманности – удачному эксперименту природы. Казалось, ничто не предвещало беды.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
