— Ну, что изобрел ваш шеф?
Амалия доложила: местонахождение господина Тэкера она не открывала, шеф сказал, что подумает об усилении группы, а пока передает просьбу «известного лица» — немедленно, любым надежным способом перегнать ему возможно более полный комплект технологической информации.
Умник не свистнул — только сложил губы трубкой. Пробасил:
— Ну и дела… Любым, значит, способом… — И крикнул:
— Рон! Иди поздоровайся!
Рональд Басс сердечно поздоровался с Амалией, улыбнулся Джеку и, выслушав сообщение Умника, спросил:
— Зачем?
Он спрашивал, зачем перегонять в «Дженерал карэ» документацию.
— А! Хочет восстановить производство. Думаю, так, — сказал Умник. — Безумный парень, — добавил он, имея в виду Си-Джи.
— Без нас-то .. — сказал Рон.
— Полагаю, толковые инженеры у него есть… Гарри зтот очень толковый парень.
— Ага. Начальник цеха. Уже много знает.
— Вот видишь! Ты по сети сумеешь перегнать компакт-диск?
— Сейчас?
— А чего нам тянуть, дружочек ты мой? Давай. Коды большого начальника помнишь?
Рон кивнул и вышел. Компьютер стоял в его крошечной спальне — мощная, но несколько устаревшая машина, поскольку была приобретена год назад.
— Так, хорошо, — сказал Умник. — Теперь… Что с вами-то делать, а?
— Я отсюда никуда не уйду, — неожиданно для самой себя объявила Амалия. — Всё. Я буду с вами… Джо.
Джек за ее спиной неопределенно крякнул. «Черт, черт, — подумала Амалия, — вот была дурость-то — поиметь с ним нежность… Красивый парень, но, что называется, „с ничем пирог“.
— Ага! И что ты будешь делать? При моей особе?
— Охранять, — ляпнула она, именно ляпнула, чтобы сказать хоть что-нибудь.
— Деточка, — неожиданно ласково сказал Умник. — Здесь всего три спальни, а нас и без вас трое. Это моя спальня… Ну, поднапрягшись, я могу поместить здесь Рона, но в его чулане вы вдвоем не поместитесь, разве что…
Джек снова крякнул и покраснел. Умник отметил это, ухмыльнулся, но развивать тему не стал.
— Гостиная здесь пригодна для обитания только днем, и то если осторожно — занавески тут не приняты. Спать а кухне?..
— Можно спать в гостиной, — вмешался Джек. — Ложиться в темноте и вставать в темноте — зима на дворе. Там есть диван, я видел.
— Ехали бы восвояси… — буркнул Умник. Теперь покраснела Амалия — румянец на ее белой коже был нежно-алый и чуть пятнистый. Она сказала:
— Я не могу допустить, чтобы вас убили. Наступило молчание. Затем она опять заговорила:
— Я профессионал, я понимаю, что наладить пристойную охрану, сидя в доме, нельзя. Понимаю, сэр. Но я не могу, не зная языка и местных обычаев, обустроить позиции в окрестных домах. Как надлежало бы. Как мы делали в Хоуэлле. Возможно, когда шеф организует охранную группу, она сумеет засесть на этих позициях — если в нее войдут местные люди. Но пока это не сделано, господин… Джо, мы будем здесь. Я беру на себя ночную смену, а днем буду отсыпаться, где позволит хозяйка.
— Угу, — пророкотал Умник, — И жратву Марта буде! таскать на пятерых… Оч-чень остроумно. Бот уж конспирация так конспирация!
Он сидел в кресле, развалившись и выкатя брюхо, и грозно таращил большие, как сливы, глаза. «Ну нет, никуда я от тебя не уйду, — подумала Амалия. — И соблазню тебя, старого черта, пока рядом нет твоей толстомясой».
— В гостиницу! — резюмировал Умник. — Согрелись, теперь на автобус и в гостиницу, в Зандам.
Плакать — не плакать, поспешно соображала Амалия. Заревешь — еще больше разъярится. Отослать Джека и сказать все прямо? Опять неизвестно, как отреагирует… старомодный он все-таки… Но тут за ее спиной прозвенел голосок Марты:
— Каакой автобус, господин Тэкер? Пока дети не поедят как следует, я никуда, никуда их не пушу!
— Давненько вы не видели детей, Марта, — прогудел Умник. — Какие это дети, это живоглоты…
Весть о том, что Амалия Бонфельд нашла Эйвона, принесла ее шефу, господину Мабену, не только удовлетворение, но и очередные хлопоты. Пришлось немедленно отыскивать Бернаноса и отменять задание насчет лондонского «парнишки», а также связываться с немецким коллегой Ренном и просить его об охранниках для Эйвона — опять-таки из местных специалистов. Ренн пообещал, хотя и без особой уверенности в успехе.
Мабен был несколько удивлен самим собой — почему он согласился на просьбу мисс Бонфельд и оставил ее при Эйвоне? Может быть, из-за старого принципа: если работнику нравится его задание, то оно будет выполнена, скорее всего, хорошо. Хотя, конечно, бывали и исключения, да какие… Он еще говорил с Ренном, когда его вызвал к себе Си-Джи.
— Отличная работа, Жак! — такими словами встретил Мабена президент компании. — Документация у меня в компьютере — как вам это удалось?
Господин президент был радостно возбужден, но возбуждение это странным образом не понравилось Мабену, было в нем что-то лихорадочное, И, докладывая о последних событиях, он потихоньку всматривался в лицо босса — побледневшее за последние дни и по-прежнему словно опаленное неведомым жаром.
— Премировать молодую даму и ее напарника. Эйвана необходимо охранять и там, это наш долг, — приказал Си-Джи, выслушав доклад. — К вашему сведению, технологическая информация на электромобиль теперь не секретна. Исключите ее из своих забот, Жак. Исключите… — Он замолчал — задумался о чем-то, опустив голову, безупречно причесанную, как всегда.
Мабен не стал допытываться, почему вдруг суперсекретная модель стала вообще не секретной, хотя это было абсолютно непонятно: во все годы его работы любую новую модель приходилось охранять от посторонних взоров пуще, чем жену турецкого султана в гареме. Мабен сидел и молчал, Наконец Си-Джи поднял голову и проговорил;
— Полагаю, прочих новостей у вас нет?
Новостей действительно не имелось. Специальный агент ФБР Уэбб, разумеется, ничего еще не успел раскопать — только что принял дела. От Бернаноса тоже ничего не было слышно. А человек без лица просто исчез, как ему и полагалось, и объявиться должен был, только чтобы получить гонорар.
— Нет, сэр, — сказал Мабен. — Пока нет, С этим он и был отпущен. Его принципал опять нырнул в пучину повседневных забот, глубокую, как Марианская впадина, и — для постороннего глаза — такую же темную. Нырнул, надо заметить, с удовольствием, ибо только за работой, внутри ее часового механизма, отбивающего ритм невидимым маятником, Клеи Гилберт не чувствовал себя униженным и бесконечно одиноким в этом унижении. В университете среди прочих наук он изучал и психологию, так что мог анализировать свое состояние достаточно компетентно. Скверное было состояние: сильные стороны Клема обернулись слабостью. Целеустремленность — главнейшее, по внешности, его качество — не позволяла останавливаться, когда он налетал на препятствия, а если все-таки останавливаться приходилось, Клем приходил в неадекватную ярость, Взрывался, поскольку чувствовал себя униженным. Видимо, это — боязнь унижения — и гнало его всю жизнь вперед,
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
